Дневник чужих грехов

«Ладно, — думала я, — он вернется, и мы опять будем вместе. Надо только подождать».

Вернулся он не один. В последний месяц службы умудрился жениться. Обещал сюрприз, и тот удался на славу. Не знаю, кто был поражен больше, я или его родители. Если честно, к тому моменту я ждала чего-то подобного, если уж он решил бежать от меня, то вряд ли остановится. Новоявленная супруга оказалась на вид невзрачной, плохо одетой девушкой чуть старше Роланда. Значит, выбором он особо не заморачивался, сделала я вывод, и женился на первой, кто под руку подвернулся, в желании продолжать свой бег от меня или от самого себя, что для меня было равнозначно. Родители же сделали прямо противоположный вывод: если их красавец-сын взял в жены «серую мышку», то не иначе как по большой любви.

— Это Лиза, — представил Роланд свою жену. — А это моя сестренка, Аня. Привет, Заяц.

Зайцем он называл меня лет с восьми, и сейчас это прозвище причинило мне боль, словно я в одно мгновение вновь стала маленькой девочкой, а он был взрослым мужчиной, и между нами пропасть. Он обнял меня, смеясь, оторвал от земли и закружил. А я чувствовала, как дрожат его руки, и это вернуло меня к жизни, потому что стало ясно: все это притворство. То, от чего он бежал, никуда не исчезло, сколько бы он ни твердил себе об обратном.

«Я справлюсь, — решила я. — У меня хватит терпения. Посмотрим, сколько он протянет с этой Лизой». Облегчать ему жизнь я не собиралась, напротив, спешила ее усложнить. Закрутила роман с парнем на шесть лет старше меня, сыном папиного давнего приятеля. О чем и рассказала Роланду в ближайшем телефонном разговоре. Думала ударить побольнее, а услышала в его голосе радость.

— Здорово, — сказал он. — Уверен, он отличный парень, не терпится с ним познакомиться.

Павел, так звали моего избранника, вскоре сделал мне предложение. Ему предстояла долгая загранкомандировка, и со свадьбой следовало поторопиться. И мои, и его родители радовались нашему счастью и будущему родству. В общем, все складывалось отлично. Но только не для меня. Я думала, Роланд меня остановит. Опомнится, скажет: «Анька, что мы творим?» И мы уедем. Все равно куда, главное, вместе.

Он явился в Москву с толпой родни, с этой своей Лизой, и, кажется, действительно был счастлив. За меня. Только тогда я поняла: нет никакой игры, он убежден, будто все делает правильно, что для меня и для него так лучше. И я растерялась. Впервые не знала, как поступить. Кажется, он был счастлив в своей уверенности, что наваждение отступило (должно быть, именно так он называл нашу совсем не братскую любовь), а я именно этого и хотела больше всего: чтобы он был счастлив. Да вот беда, раньше это означало и мое счастье тоже, а теперь все пришло в противоречие, и мое счастье означало его несчастье и наоборот. Жуткое отчаяние, вот что я чувствовала на своей свадьбе, и как справиться с этим, я не имела понятия. Но с Роландом согласилась, раз уж ничего другого мне не оставалось, отправилась с мужем в командировку. И началась моя странная жизнь, вроде бы и не моя вовсе, я в ней была задействована как будто наполовину, одна часть меня здесь, а другая бог знает где. Но эта раздвоенность позволяла кое-как держаться.

И еще его письма. Он по-прежнему писал очень часто, рассказывая обо всем на свете, о книге, которую читал, о погоде, о музыке. Любое повседневное занятие стало поводом рассказать мне об этом. Теперь-то я понимаю, его терзала тоска, и он, как и я, находился где-то между двумя мирами, а эти длинные письма создавали иллюзию моего постоянного присутствия рядом. Отвечать ему было мучительно. Мой ответ укладывался в одну фразу: «Без тебя все бессмысленно», но как только он узнает о моем отчаянии, его счастье рухнет, точно карточный домик, и я отвечала на каждое письмо, но писала не о себе (о себе-то рассказывать было нечего), я писала о стране и людях, что меня окружали. Путевые очерки. И это тоже приносило облегчение: чужие судьбы отвлекали от своей безрадостной жизни, катящейся ко всем чертям.

А еще по вечерам я гоняла на машине. Пустынная дорога, свет фар выхватывает из темноты деревья на обочине, которые больше походили на сказочных существ, а я гнала и гнала вперед. И чудилось мне, где-то за горизонтом моя жизнь, настоящая. Вся штука в том, чтобы побыстрее оказаться в том месте…

Отпуск мы решили провести вместе. Не помню, чья это была идея, кажется, моего мужа. Роланд ее воспринял с радостью. Подтянулись еще какие-то друзья, в общем, к морю отправились большой компанией, все недавние молодожены, общительные, веселые. Выпивка, песни под гитару, пешие походы… Мой муж очень подружился с Роландом, то есть он всегда был ему симпатичен, а тут они стали близкими друзьями. То, что муж видит в нем друга, меня не удивило. Мой брат Роланд вызывал не просто симпатию, а прямо-таки восхищение у бесконечного числа людей, с которыми сталкивала его жизнь. Ему для этого и делать-то ничего не приходилось, просто быть самим собой. В этом смысле со времен нашего детства ничего не изменилось. А вот то, что Роланд испытывает добрые чувства к Павлу, у меня в голове не укладывалось. Потому что я Лизу ненавидела. Наблюдая за братом, я пыталась обнаружить притворство, тщательно замаскированную ревность или хотя бы раздражение, но он был абсолютно искренен и, кажется, рад за меня.

— Анюте повезло, такого парня отхватила, — смеясь, говорил он, и все согласно кивали, а Лиза добавляла:

— Аню невозможно не любить, перед ней ни один мужчина не устоит, так что еще вопрос, кому из них повезло.

И смотрела на меня почти влюбленными глазами. В такие минуты мне хотелось наброситься на нее, избить, превратить эту улыбающуюся физиономию в кровавую кашу. Не знаю, чувствовала она мою враждебность или, напротив, ничего не замечала и просто поддерживала, как могла, родственные связи, а, может, я, в самом деле, была ей симпатична, но чем внимательнее и заботливее она ко мне относилась, тем больше ненависти вызывала.

И однажды я поймала себя на мысли, что хочу убить ее. Не абстрактно, а вполне серьезно обдумываю план, как от нее избавиться. Столкнуть со скалы во время прогулки? Утопить, незаметно подобравшись сзади? Плавать, кстати, она не умела. Достаточно лишь выбрать время, когда мы останемся вдвоем, а это совсем не трудно, за мной она охотно последует куда угодно. Думаю, я бы убила ее, будь в этом хоть какой-то смысл. Я-то прекрасно понимала, дело не в этой болтливой глуповатой девице, и, избавившись от нее, я ничего не добьюсь. Мало того, мой любимый брат всю вину за содеянное тут же возложит на себя (по-другому он просто не мог), и это уж точно не заставит его взглянуть на жизнь моими глазами: ты должен быть с тем, кого любишь, и пусть весь мир катится к чертям. Напротив, окончательно разведет нас в разные стороны. Так что в действительности жизни Лизы ничто не угрожало, и хуже было лишь мне, ибо отделаться от фантазий я не могла, они затягивали и приносили еще больше боли ввиду своей полной обреченности.

Самый страшный момент наступал вечером, когда мы расходились по номерам. Днем я могла сколько угодно воображать, что он мой, в конце концов, он сидит рядом, я вижу его, чувствую, могу прижаться и даже поцеловать. Никому и в голову не придет видеть в этом что-то предосудительное. И я с готовностью включалась в эту игру: мой муж вовсе не Павел, а Роланд, а Павел как раз брат. Вот так, все с ног на голову, но мне это почти удавалось. И Лиза становилась сестрой Роланда, а вовсе не женой. Но когда приходил вечер и мы расставались… все мои нелепые мечтанья рассыпались в пыль. В постель он ложился с ней, ей говорил то, что должна была слышать я, и любил он ее, а вовсе не меня…

Можно было продолжить игру и вообразить, что Павел — это и есть Роланд, признаюсь, я не раз и не два пыталась убедить себя в этом, и муж в такие минуты был от меня в восторге (стоит иногда задаться вопросом: кому мы в действительности обязаны своим счастьем), но саму себя обмануть мне так ни разу и не удалось.

Ближе к концу отпуска я вдруг поняла: ничего не изменится, пройдет год, хренова куча лет, а мы так и останемся братом и сестрой. Никаких надежд, что он передумает, ведь он считает себя правым. Вот тогда и пришла мысль: расстаться с жизнью надо вовсе не Лизе, она-то здесь точно ни при чем. Прекращать весь этот спектакль нужно мне…

И я с большим интересом стала приглядываться к скалам. Но, по обыкновению, недооценила своего брата. В очередной раз мы прогуливались возле моря, шли друг за другом по горной тропе, а далеко внизу шумели волны, и я подумала: а почему бы не сейчас?

Тут и подошел Роланд. Взяв меня за руку, сказал:

— Хочешь, прыгнем?

Сказал спокойно, с той ласковой заботой, к которой я привыкла с детства, и не было в нем ни страха, ни сомнения, точно он стакан воды мне предложил.

— Хочешь?

И я кивнула, потому что не видела нужды в словах, ведь все и так ясно. И мы, держась за руки, легко разбежались и прыгнули вниз. И в тот краткий миг я успела вспомнить Клауса и Марту: показать судьбе фигу, в свое последнее мгновение почувствовать такое счастье, что и описать невозможно, а там пусть старая и костлявая вступает в свои права.

Но «старушке» в тот день мы были не интересны. Вошли в воду «солдатиком», глубина там была изрядная. Роланд, так и не выпустив моей руки, вынырнул сам и вытащил меня. А потом мы лежали на нагретых солнцем камнях и смеялись, как в детстве, не произнося ни слова. Зачем, когда и так все ясно. Как я была счастлива в те минуты! Даже когда прибежали Лиза и Павел с остальной компанией, насмерть перепуганные, растерянные. И, увидев наши довольные физиономии, кто-то из мужчин сказал:

— Ну вы даете…

— Да ладно, — засмеялся Роланд. — Мы в детстве не раз так прыгали.

И тогда заплакала Лиза, а муж сказал:

— Не ожидал от тебя, Роланд. Анька безбашенная, я знаю, но ты…

— Прости, брат, — вздохнул Роланд. — Захотелось детство вспомнить…

— Давайте без драматизма, — сказала я. — Прыгнули, и что? Кстати, советую попробовать. Это классно.

— Нет уж, — друзья нестройно засмеялись, а Павел досадливо покачал головой.

Но мое счастье от этого не стало меньше, потому что теперь я знала: выход есть. Если станет невыносимо, я не буду одна. Мы возьмемся за руки и покончим с этим. Это самое счастье помогло продержаться еще год.

Я по-прежнему ждала его письма, иногда читала их вслух мужу, когда он вдруг спрашивал: «О чем можно писать так часто?» И объясняла:

— Мы просто привыкли к этому с самого детства…

Роланд писал, как он рад, что я учусь в таком знаменитом вузе, что мой муж — отличный парень и все у нас хорошо…

Я читала это ровным голосом, а за каждой строчкой угадывала совсем другое.

«Держись, — просил меня мой брат. — Пожалуйста, держись. Видишь, как много прекрасного в жизни».


«Вижу, — думала я. — Но то, в чем для меня смысл этой самой жизни, ты считаешь грехом, и быть счастливой я могу лишь ценой твоего несчастья. Вот такая несуразица, мой любимый старший брат…»

А потом я узнала, что Лиза беременна. Сообщила мне об этом мать Роланда в телефонном разговоре.

— У нас такая радость, Анечка. Ждем не дождемся… будет девочка. Лиза предложила назвать ее Аней, но Роланд отказался. Хотели в честь бабушки Агнес, но он опять против… Решили, будет Аглая. Как тебе?

— Аглая? Очень красиво, по-моему, — ответила я, чувствуя, как все вокруг расплывается и я начинаю парить в пустоте.

Они муж и жена, появление ребенка логично и вообще-то давно ожидаемо. Но подобные рассуждения не действовали. Я вновь ненавидела ее, эту проклятую воровку, которая украла у меня мужа, а теперь еще и дочь. И снова это тягучее ощущение чужой жизни, постылой, ненужной. А моя настоящая где-то там… где меня нет.

Вскоре я отправилась на юбилей старшего маминого брата и там за большим семейным столом увидела Лизу, живот уже был заметен, она обняла меня и, захлебываясь от счастья, сказала:

— Твоя очередь. Поспеши. Представь, как будет классно…

«Ничего не будет, — хотелось сказать мне. — Ничего…»

Вид счастливой Лизы я бы худо-бедно пережила, но радость Роланда была точно нож в сердце. Он умело выстраивал препятствие между нами: сначала армия, потом жена, теперь ребенок… Скоро я его окончательно потеряю.

Муж один возвращался в Ниццу, где мы тогда жили, я отправилась в Москву под тем предлогом, что давно не виделась с отцом и некоторое время хочу побыть с ним. На самом деле, мне требовалось отдышаться, собрать себя по кусочкам. Отец был занят на работе, и я бо́льшую часть времени пребывала в одиночестве.

Те две недели я помню крайне смутно. Целыми днями я лежала, уткнувшись в стену, очень скоро и вовсе перестав покидать постель.

— Что с тобой? — испуганно спрашивал папа.

— Хочу отоспаться, — отвечала я.

Мужу я сказала, что заболела и с возвращением задержусь, потом и вовсе перестала отвечать на его звонки. Не знаю, кто из них обратился к Роланду, муж или все-таки папа, вполне возможно, что оба.

— Узнай, что с Нюськой, похоже, она захандрила. Последнее время она очень скучала по дому…

Что-то в этом роде, наверное, сказал ему тот или другой, или оба. Но он-то знал, что за тоска меня гложет. Очень хорошо знал. И приехал. Вошел в квартиру с покрасневшими от бессонницы глазами, всю ночь за рулем. Папа как раз собирался на работу, мы успели вместе позавтракать.

Я куталась в плед и участия в разговоре не принимала. Равнодушная, сонная. Папу это напугало еще больше, при появлении брата я всегда прыгала от счастья. Он ушел, а я сказала Роланду:

— Отдыхай, я потом здесь уберу…

Мне хотелось поскорее оказаться в своей постели, отвернуться к стене. Не видеть, не слышать…

— Ты же знаешь, — сказал он мне в спину. — Мне без тебя не жить.

— Ты справишься, — сказала я. — Прекрасно справишься.

— Нет, — сказал он.

— Оставь меня в покое! — крикнула я и топнула ногой, глупо, по-детски.

— Ты знаешь, я все сделаю для тебя, — тихо сказал он.

— Кроме одного, — сказала я.

И он кивнул:

— Кроме одного.

— Потому что это грех? Кому ты хочешь угодить? Кому ты хочешь угодить так, что готов убить меня?

— Замолчи, — совсем тихо попросил он. — Замолчи.

А я не могла остановиться, проклиная его, Бога, всех, кому было до нас дело и кому не было. Он подошел и обнял меня, прижимая к груди все крепче и крепче, так, что кричать я уже не могла. А потом он взял мое лицо в свои руки, и мы долго смотрели в глаза друг другу.

— Это не честно, Роланд, — жалобно сказала я, сама толком не зная, что имею в виду.

А потом поцеловала его. И он ответил, не смог не ответить. А потом отступать было поздно.

Мы вновь стали тем, кем, по моему мнению, только и могли быть — предназначенными друг другу на небесах, что бы Роланд ни болтал о грехе и прочей чуши. Единым целым. И разорвать эту связь было бы не только предательством, но и кощунством. Это я ему и сказала, мгновенно сбросив с себя сонную одурь, а он слушал, криво улыбаясь.

Наш поединок, если, конечно, его можно было так назвать, закончился ничьей. Мы не сбежали за Урал, как я того хотела, но остались любовниками. Пусть тайными, грешными, но любовниками. Без всей этой фигни про наше родство, которое давно мне набило оскомину.

На следующий день они с отцом проводили меня в аэропорт, от хандры я вроде бы оправилась, но беспокойство во мне увеличивалось по мере удаления от Москвы. Как теперь поступит Роланд, какие стены возведет, куда сбежит?

А через пару месяцев я узнала, что беременна. Муж был счастлив, а я ни минуты не сомневалась, кто отец ребенка. И никакие подсчеты сроков и даже ДНК значения не имели. И это лишь убедило меня в том, что я права, судьба на моей стороне, иначе бы она мне не даровала такое счастье. Оставалось решить, как сказать об этом Роланду. И вместе с радостью, с чувством победы, пришел страх. Потому что если моя любовь для него грех, то и ребенок плод этого самого греха…

Я пребывала в большой тревоге и торопиться с известием не хотела, держала родню в неведении, чем очень удивляла мужа. Ему-то не терпелось поделиться радостной вестью. Я же отговаривалась тем, что надо подождать, дабы не накликать беду. Чистейшее суеверие, но вполне в духе беременной женщины.