Дорога тайн

– Lo siento, caballo marino, – сказал Хуан Диего, прежде чем спустить в унитаз морского конька.

Потом он разозлился – разозлился на себя, на «Макати Шангри-Ла», на услужливое заискивание управляющего отелем. Модно одетый тип с пышными усами дал Хуану Диего брошюру «Американское кладбище и Мемориал в Маниле» – издание американской Комиссии по памятникам в честь сражений, как узнал Хуан Диего (в лифте после завтрака бегло пролистав брошюрку).

Кто сказал настырному управляющему отелем, что Хуан Диего лично интересуется Американским кладбищем и Мемориалом? Даже Бьенвенидо знал, что Хуан Диего намерен посетить могилы американцев, погибших в результате боевых операций на Тихом океане.

Это, что ли, Кларк Френч или его жена-филиппинка раззвонили всем о желании Хуана Диего засвидетельствовать свое почтение героическому отцу доброго гринго? Это сам Хуан Диего всем раззвонил, издавна имея личную причину приехать в Манилу. И пускай благонамеренный Кларк Френч в порыве личной преданности сделает миссию Хуана Диего в Маниле всеобщим достоянием!

Ничего удивительного, что Хуан Диего был зол на Кларка Френча. Хуан Диего не имел ни малейшего желания ехать в Бохол; он едва понимал, что такое Бохол и где он находится. Но Кларк настаивал на том, что его уважаемый наставник не может остаться один в Маниле в канун Нового года.

– Ради бога, Кларк, – я почти всю жизнь провел один в Айова-Сити! – сказал Хуан Диего. – Когда-то и ты был один в Айова-Сити!

А, да, возможно, благонамеренный Кларк надеялся, что Хуан Диего встретит свою будущую жену на Филиппинах. Только посмотрите, что случилось с Кларком! Разве он не встретил кое-кого? Разве Кларк Френч (возможно, благодаря своей жене-филиппинке) не был безумно счастлив? По правде сказать, Кларк был безумно счастлив и когда пребывал один в Айова-Сити. Хуан Диего подозревал, что Кларк счастлив благодаря своей вере.

Должно быть, это филиппинская семья его жены, – видимо, это они сделали большое дело, пригласив Хуана Диего в Бохол. Но, по мнению Хуана Диего, Кларк был способен сам сделать большое дело и помимо них.

Каждый год филиппинская семья Кларка Френча занимала приморский курортный отель на пляже близ залива Панглао; они снимали весь отель на несколько дней после Рождества до первого дня нового года включительно.

– Все номера в отеле наши – никаких посторонних! – сказал Кларк Хуану Диего.

Идиот, это я посторонний! – подумал Хуан Диего. Кларк Френч будет там единственным человеком, которого он знал. Естественно, образ Хуана Диего как убийцы бесценной подводной жизни будет предварять его появление в Бохоле. Тетушка Кармен все узнает; Хуан Диего не сомневался, что хозяйка экзотических питомцев каким-то образом вступит в контакт с мурено-угрем. Если уж сеньор Моралес возбудился, то неизвестно, чего можно было ожидать от тетушки Кармен – предположительно самой миссис Мораль.

Касательно собственного гнева, Хуан Диего знал, что скажет на этот счет его любимый врач и близкий друг доктор Розмари Штайн. Она, конечно, указала бы ему, что гнев, который он выплеснул из себя в лифте и который все еще испытывал в данную минуту, был признаком того, что половины таблетки лопресора недостаточно.

Разве душивший его гнев не был верным признаком того, что его тело вырабатывает больше адреналина и задействует больше адреналиновых рецепторов? Конечно да. И конечно же, вследствие принятия правильной дозы бета-блокаторов наступила вялость – и кровоснабжение конечностей ослабло, в результате чего у Хуана Диего стали холодными руки и ноги. И конечно, таблетка лопресора (целая таблетка, а не половина) потенциально могла вызвать у него такие же тревожные и яркие сны, как и тогда, когда он полностью отказывался от бета-блокаторов. Это действительно сбивало с толку.

Однако у него было не только весьма высокое кровяное давление (170 на 100). Разве один из предполагаемых отцов Хуана Диего не умер от сердечного приступа еще молодым – если верить матери Хуана Диего?

А потом с Эсперансой случилось то, что случилось. Надеюсь, это не мой следующий тревожный сон! – подумал Хуан Диего, зная, что эта мысль поселится у него в голове и теперь почти наверняка приснится. Помимо того что случившееся с Эсперансой повторялось снова и снова в мыслях Хуана Диего и в его памяти.

– Ничего не поделаешь, – громко сказал Хуан Диего.

Он все еще был в ванной, все еще приходил в себя после смытого в унитаз морского конька, когда, обнаружив не принятую половину таблетки лопресора, быстро проглотил ее и запил стаканом воды.

Неужели Хуан Диего сознательно шел на притупление чувств до конца дня? И если Хуан Диего примет полную дозу бета-блокаторов сегодня вечером в Бохоле, не ждет ли его снова приступ тоски, инертности, абсолютной вялости, на что так часто жаловался он доктору Штайн?

Надо немедленно позвонить Розмари, подумал Хуан Диего. Он понимал, что нахимичил с дозой бета-блокаторов; возможно, он даже понимал, что склонен постоянно менять дозу, как ему заблагорассудится, из-за искушения манипулировать результатами. Он прекрасно знал, что должен блокировать адреналин, но ему по жизни не хватало адреналина, и он также понимал, что хочет больше. Не было никакой веской причины, почему Хуан Диего не позвонил доктору Штайн.

На самом деле Хуан Диего прекрасно знал, что скажет ему доктор Розмари Штайн по поводу игр с адреналином и адреналиновыми рецепторами. (Он просто не хотел это услышать.) И поскольку Хуан Диего прекрасно понимал, что Кларк Френч был одним из тех людей, которые знают все, – Кларк был либо всезнайкой, либо отравленным жаждой ничего не упустить, – Хуан Диего постарался запомнить самую очевидную информацию в туристической брошюре о манильском Американском кладбище и Мемориале. Можно было подумать, что Хуан Диего уже побывал там.

На самом деле, сидя в лимузине, Хуан Диего испытывал искушение сказать Бьенвенидо, что был там. «В отеле останавливался ветеран Второй мировой войны – я ездил с ним. Он сошел на берег вместе с Макартуром, ну, когда генерал вернулся в октябре 1944 года. Макартур высадился на острове Лейте», – чуть не сказал Хуан Диего Бьенвенидо. Но вместо этого он произнес:

– Я посещу кладбище в другой раз. Хочу взглянуть на пару отелей – где можно остановиться, когда я вернусь. Их порекомендовал один мой друг.

– Конечно, ваше право, – сказал ему Бьенвенидо.

В брошюре об Американском кладбище и Мемориале в Маниле была фотография генерала Дугласа Макартура, шагающего по колено в воде к берегу острова Лейте в одноименном заливе.

На кладбище было более семнадцати тысяч надгробий; Хуан Диего запомнил эту цифру – не говоря уже о тридцати шести тысячах «пропавших без вести» и о не менее четырех тысяч «неопознанных». Хуан Диего умирал от желания рассказать кому-нибудь о том, что ему известно, но сдержался и ничего не сказал Бьенвенидо.

В битве при Маниле погибло более тысячи американских военных – примерно в то же время десантники отбивали остров Коррехидор, среди павших героев был отец доброго гринго, – но что, если один или несколько родственников Бьенвенидо были убиты в длившейся целый месяц битве при Маниле, когда погибло сто тысяч мирных филиппинцев?

Хуан Диего действительно спросил Бьенвенидо, что тому известно о расположении надгробий на огромном кладбище – более полутора сотен акров! Хуан Диего хотел узнать, есть ли на Коррехидоре какое-то конкретное место для американских солдат, убитых в сорок втором или сорок пятом годах. В брошюре упоминался особый мемориал военнослужащим, погибшим на Гуадалканале, и Хуан Диего знал, что там было одиннадцать больших участков захоронений. (Однако незнание имени доброго гринго – или имени его убитого отца – было проблемой.)

– Я думаю, надо назвать имя солдата, и вам скажут, какой участок, какой ряд, какая могила, – ответил Бьенвенидо. – Просто назовите имя – вот как это там организовано.

– Понятно, – только и сказал Хуан Диего.

Водитель то и дело поглядывал в зеркало заднего вида на усталого писателя. Может, ему показалось, что Хуан Диего плохо спал ночью. Но Бьенвенидо не знал о преступлении в аквариуме, и молодой водитель не догадывался, что Хуан Диего все больше клюет носом на заднем сиденье лимузина просто из-за второй половины таблетки лопресора, которая начала действовать.



«Софитель», куда Бьенвенидо его отвез, находился в районе Манилы под названием Пасай-Сити – даже чуть не уткнувшийся носом себе в колени Хуан Диего заметил за окошком лимузина собак-бомбоищеек.

– Вам следует поинтересоваться буфетом, – сказал ему Бьенвенидо. – Вот что я слышал о «Софителе».

– А что насчет буфета? – спросил Хуан Диего.

Перспектива пищевого отравления, казалось, взбодрила его. Но дело было не в этом: Хуану Диего было известно, что можно много чего узнать у водителей лимузинов; поездки в иноязычные страны, где он публиковался, научили его прислушиваться к водителям.

– Я знаю, где в отеле находится каждый мужской туалет, будь то при вестибюле или при ресторане, – сказал Бьенвенидо. – Профессиональным водителям положено знать эти вещи.

– Вы имеете в виду, где отлить? – спросил Хуан Диего; он слышал подобное и от других водителей. – А что насчет буфета?

– Если есть выбор, то обычно посетителям лучше пользоваться мужским туалетом при ресторане, а не в вестибюле отеля, – объяснил Бьенвенидо. – Здесь не так.


– А буфет? – повторил Хуан Диего.

– Я видел, как людей рвало в писсуары; я слышал, как они мозги высирали в унитазы, – предупредил его Бьенвенидо.

– Здесь? В «Софителе»? И вы уверены, что это из-за буфета? – спросил Хуан Диего.

– Может быть, еда простояла там целую вечность. Кто знает, сколько пролежала креветка при комнатной температуре? Держу пари, это из-за буфета! – воскликнул Бьенвенидо.

– Понятно, – только и сказал Хуан Диего.

Жаль, подумал он, «Софитель» выглядел вполне прилично. Видимо, Мириам почему-то нравился этот отель; может быть, она никогда не заходила в буфет. А возможно, Бьенвенидо ошибался.

Они отъехали из отеля «Софитель», куда Хуан Диего даже не заглянул. Другим отелем, который рекомендовала Мириам, был «Аскотт».

– Вам надо было сначала назвать «Аскотт», – вздыхая, сказал Бьенвенидо. – Это на Глориетте, в Макати-Сити. Прямо там «Айяла-центр» – там можно заполучить все что угодно.

– Что вы имеете в виду? – спросил Хуан Диего.

– Целые мили магазинов – это торговый центр. Там есть эскалаторы и лифты – есть все виды ресторанов, – сказал Бьенвенидо.

Калеки не в восторге от торговых центров, подумал Хуан Диего, но вслух сказал только:

– А что насчет самого отеля? Никаких сообщений о смерти после визита в буфет?

– «Аскотт» – хорошее место, вам следовало бы здесь и остановиться по приезде, – ответил Бьенвенидо.

– Не заставляйте меня начинать со «следовало бы», Бьенвенидо, – сказал Хуан Диего; его собственные сочинения назывались романами-фантазиями на тему «что было бы, если бы».

– Тогда в следующий раз, – сказал Бьенвенидо.

Они поехали назад, в Макати-Сити, чтобы Хуан Диего мог лично забронировать номер в отеле «Аскотт» по возвращении в Манилу. Хуан Диего попросит Кларка Френча отменить для него бронь в «Макати Шангри-Ла»; после Армагеддона в аквариуме все намеченные встречи, без сомнения, будут отменены.

До вестибюля «Аскотта» на верхнем этаже следовало подняться на лифте с улицы, что был прямо у входа в отель. У лифтов, как внизу, так и в вестибюле, стояла пара озабоченных охранников с двумя собаками.

Хуан Диего ни слова не сказал Бьенвенидо о том, что обожает собак. Делая заказ, Хуан Диего представил себе, как Мириам регистрируется в «Аскотте». От лифтов в вестибюле до стойки регистрации было далеко; Хуан Диего знал, что охранники будут глазеть на Мириам весь этот путь. Нужно быть слепым или собакой-бомбоищейкой, чтобы не следить, как Мириам удаляется от вас, – вы не сможете не следить за каждым ее шагом.

Что со мной происходит? – снова спросил себя Хуан Диего. Его мысли, его воспоминания – то, что он воображал, то, что он видел во сне, – все перемешалось. И он был одержим Мириам и Дороти.

Хуан Диего погрузился в мягкое заднее сиденье лимузина, как камень в невидимый пруд.

– Мы заканчиваем в Маниле, – сказала Дороти.

Не имела ли она в виду всех нас троих, подумал Хуан Диего. Может, мы все заканчиваем в Маниле, размышлял Хуан Диего.

Одиночный билет в один конец. Это звучало как название книги. Не записал ли он что-то подобное или, может, собирался записать? Читатель свалки не мог вспомнить.

– Я бы вышла замуж за этого хиппи, если бы от него лучше пахло и он перестал бы петь эту ковбойскую песню, – сказала Лупе. («О, дайте мне умереть!» – также сказала она.)

Как он проклинал прозвища, которыми монахини «Niños Perdidos» обзывали его мать! Хуан Диего попрекал себя, что тоже обзывал ее. «Des esperanza – Безнадежная» – так называли ее монахини. «Desesperación – Безнадежность» – так называли ее.

– Lo siento, madre, – тихо сказал Хуан Диего самому себе, сидя на заднем сиденье лимузина, сказал так тихо, что Бьенвенидо его не услышал.

Бьенвенидо не мог определить, спит Хуан Диего или бодрствует. Водитель что-то говорил об аэропорте для внутренних рейсов в Маниле – о том, что регистрация на рейсы то произвольно отменяется, то неожиданно начинается и за все взимается дополнительная плата. Но Хуан Диего не отвечал.

Бодрствовал он или спал, казалось, что бедняге эти подробности не по уму, и Бьенвенидо решил, что проведет Хуана Диего через весь процесс регистрации, несмотря на хлопоты, которые ему придется пережить с машиной.

– Слишком холодно! – внезапно воскликнул Хуан Диего. – Свежий воздух, пожалуйста! Никаких кондиционеров!

– Конечно, ваше право, – ответил Бьенвенидо, выключил кондиционер и открыл окна лимузина.

Они уже подъезжали к аэропорту, минуя очередной квартал трущоб, когда Бьенвенидо остановил машину на красный свет.

Прежде чем Бьенвенидо успел предупредить его, Хуан Диего обнаружил, что у него просят подаяние нищие дети – их тощие руки, ладонями вверх, внезапно просунулись в открытые задние окна остановившегося лимузина.

– Привет, дети, – сказал Хуан Диего, как будто он ожидал их. (Мусорщиков невозможно лишить их мусора; los pepenadores продолжали держать собранное и отсортированное еще долго после того, как переставали искать алюминий, медь или стекло.)

Прежде чем Бьенвенидо успел остановить его, Хуан Диего начал рыться в бумажнике.

– Нет-нет, не давайте им что-нибудь, – сказал Бьенвенидо. – Я имею в виду, не давайте ничего, – поправил он свой английский. – Сэр, Хуан Диего, пожалуйста, – это никогда не прекратится!

Что это за странная валюта? Похожа на виртуальные деньги, подумал Хуан Диего. Мелочи у него не было, только две мелкие купюры. Он протянул бумажку в двадцать песо первой протянутой руке; у него не было ничего меньше пятидесяти для второй маленькой руки.

– Dalawampung piso![23] – воскликнул первый ребенок.