Дорога тайн

Прибывшего в Эль-Нидо Хуана Диего приветствовал дружелюбный молодой администратор. Хромота гостя была учтена; его комната с видом на лагуну находилась недалеко от столовой. Обсудили неприятности, приведшие к внезапному отъезду бедняжки Лесли.

– Эти ребята были немного диковаты, – тактично заметил молодой администратор, показывая Хуану Диего его комнату.

– Но то, что их ужалили эти жалящие существа, наверняка не было результатом какой-то дикости со стороны мальчиков? – спросил Хуан Диего.

– Наших гостей, которые плавают, обычно никто не жалит, – сказал молодой человек. – Тут видели, как эти ребята преследовали варана, – от этого жди неприятностей.

– Преследовали! – сказал Хуан Диего; он попытался представить себе диких мальчиков, вооруженных копьями из мангровых корней.

– Подруга мисс Лесли плавала с этими мальчиками, ее не ужалили, – заметил молодой администратор.

– Ах да, ее подруга. Она… – начал Хуан Диего.

– Она здесь, сэр… Я так понимаю, вы имеете в виду мисс Дороти, – сказал молодой человек.

– Да, конечно, мисс Дороти, – только и смог произнести Хуан Диего.

Неужели фамилии вышли из моды? – мелькнуло в голове у Хуана Диего. Он был удивлен, насколько приятным оказалось местечко Эль-Нидо – на краю света и красивое. У него будет время распаковать вещи и, возможно, до обеда проковылять по периметру лагуны. Дороти обо всем позаботилась: оплатила его номер и питание, как сказал молодой администратор. (Или бедняжка Лесли заплатила за все? – снова мелькнуло в голове у Хуана Диего.)

Хуан Диего не знал, что будет делать в Эль-Нидо; он определенно сомневался в том, что на самом деле ему нравится перспектива остаться наедине с Дороти.

Он только закончил распаковывать вещи, принял душ и побрился, как услышал стук в дверь. Судя по стуку, человек был не из робких.

Это, должно быть, она, подумал Хуан Диего и, не глянув в глазок, открыл дверь.

– Полагаю, ты ждал меня, верно? – спросила Дороти.

Улыбаясь, она прошла мимо него, внеся свои сумки в номер.

Неужели я до сих пор не понял, что это за путешествие? – подумал Хуан Диего. Не было ли тут чего-то сверхъестественного? Разве совпадения в этом путешествии не казались скорее предопределенными, чем случайными? (Или он слишком много думал об этом как писатель?)

Дороти села на кровать, сбросила сандалии и пошевелила пальцами ног. Хуан Диего подумал, что ее ноги стали смуглее, чем он помнил, – возможно, она и загорела с тех пор, как он видел ее в последний раз.

– Как ты познакомилась с Лесли? – спросил Хуан Диего.

То, как Дороти пожала плечами, показалось ему таким знакомым, словно она видела, как пожимают плечами Эсперанса и Лупе, и подражала им.

– Знаешь, в аэропортах со столькими встречаешься, – только и сказала она.

– Что случилось с водяным буйволом? – спросил Хуан Диего.

– Ох уж эти мальчишки! – вздохнула Дороти. – Я так рада, что у тебя нет детей, – с улыбкой сказала она.

– Буйвола спровоцировали? – спросил Хуан Диего.

– Мальчики нашли живую гусеницу – желто-зеленую, с темно-коричневыми бровями, – сказала Дороти. – Вернер засунул гусеницу буйволу в нос – прямо в ноздрю, очень глубоко.

– Полагаю, он сильно мотал головой и рогами, – заметил Хуан Диего. – А эти его копыта – от них, должно быть, земля тряслась.

– Ты бы тоже зафырчал, чтобы высморкнуть гусеницу из носа, – сказала Дороти; она, разумеется, была на стороне буйвола. – Учитывая это, Вернер не так уж сильно пострадал.

– Да, а что насчет жалящих презервативов и прозрачных пальцев, которые вертикально плавали? – спросил Хуан Диего.

– Да, они были жуткие. Меня они не ужалили, но кто знал, что они вцепятся в пенис этого ребенка, – сказала Дороти. – Никогда не знаешь, у кого на что аллергия и почему!

– Никогда не знаешь, – повторил Хуан Диего и сел на кровать рядом с ней; от нее пахло кокосом, – возможно, это был ее солнцезащитный крем.

– Держу пари, ты скучал по мне, да? – спросила Дороти.

– Да, – ответил он.

Хуан Диего скучал по ней, но до сих пор не понимал, насколько Дороти напоминает ему пластмассовую статую Девы Гваделупской, которую подарил ему добрый гринго, ту, которую сестра Глория не одобряла с самого начала.

Это был долгий день – не потому ли Хуан Диего чувствовал себя таким измученным? Он слишком устал, чтобы спросить Дороти, занималась ли она сексом с бедняжкой Лесли. (Конечно занималась, если знать Дороти.)

– У тебя грустный вид, – прошептала Дороти; Хуан Диего попытался что-то ответить, но слова не шли с языка. – Может, тебе стоит что-нибудь съесть – еда здесь хорошая.

– Вьетнам, – только и смог произнести Хуан Диего.

Он хотел сказать ей, что когда-то был новым американцем. Он был слишком молод для призыва, а когда призыв по лотерее[49] был отменен, сами его условия уже не имели значения. Он был калекой, его бы никогда не призвали. Но поскольку Хуан Диего был знаком с добрым гринго, который погиб, пытаясь не попасть во Вьетнам, то он будет чувствовать себя виноватым, что не воевал во Вьетнаме и что ему не пришлось калечить себя или скрываться, чтобы не оказаться там.

Хуан Диего хотел сказать Дороти, что его беспокоит географическая близость к Вьетнаму, который возле того же самого Южно-Китайского моря, – потому что его туда не отправили, и ему не дает покоя мысль, что el gringo bueno погиб из-за того, что бедолага пытался убежать от этой проклятой войны.

Но Дороти неожиданно сказала:


– Знаешь, ваши американские солдаты приезжали сюда с вьетнамской войны – я не имею в виду конкретно сюда, не на этот курорт, не на остров Лаген или Палаван. Я имею в виду вообще, когда они получали отпуск, – на, как они это называли, «побывку и поправку».

– Что ты об этом знаешь? – нашел слова для вопроса Хуан Диего. (Для него самого они прозвучали так же неразборчиво, как если бы их произнесла Лупе.)

Дороти снова знакомо пожала плечами – она поняла его.

– Это были испуганные солдаты… некоторым из них было всего девятнадцать лет, – сказала Дороти, как будто вспоминая их, хотя она не могла помнить никого из тех молодых людей.

В настоящем Дороти была ненамного старше тех юношей на войне. Когда закончилась война во Вьетнаме – тридцать пять лет назад, – Дороти еще не было на свете! Конечно, она рассказывала по прочитанному или услышанному о тех испуганных девятнадцатилетних парнях.

Хуан Диего подумал, что они боялись смерти, – разве на войне мальчишки не испытывают страх? Но слова опять не шли с языка, а Дороти сказала:

– Эти мальчики боялись, что их схватят и будут пытать. Соединенные Штаты скрывали информацию о том, какие пытки применяли северные вьетнамцы к пленным американским солдатам. Тебе следует отправиться в Лаоаг – самую северную часть Лусона. Лаоаг, Виган – это те самые места. Вот куда молодые солдаты приезжали из Вьетнама на побывку и поправку. Мы могли бы съездить туда – я знаю это место, – предложила Дороти. – Эль-Нидо – всего лишь курорт, красивый, но ненастоящий.

– Хошимин – он к западу отсюда, – только и смог сказать Хуан Диего.

– Тогда это был Сайгон, – напомнила ему Дороти. – Дананг и Тонкинский залив находятся к западу от Вигана. Ханой расположен к западу от Лаоага. Все в Лусоне знают, как северные вьетнамцы мучили ваших молодых американцев, – вот чего боялись эти бедные мальчики. Северовьетнамцы были «непревзойденными» мастерами пыток – так говорят в Лаоаге и Вигане. Мы можем поехать туда, – повторила Дороти.

– О’кей, – сказал Хуан Диего; это было проще всего сказать.

Он подумал, что надо упомянуть ветерана Вьетнама – Хуан Диего встретился с ним в Айове. Ветеран войны рассказал несколько историй о «побывке и поправке» на Филиппинах.

Тогда разговор шел об Олонгапо и Багио, а может, это был Багио-Сити. Есть ли такие города в Лусоне? – подумал Хуан Диего. Ветеран упоминал бары, ночные клубы, проституток. Не было никаких разговоров ни о пытках, ни о северных вьетнамцах как экспертах в этой области, ни слова о Лаоаге или Вигане – ничего такого Хуан Диего не мог припомнить.

– Как твои таблетки? Тебе нужно что-то принимать? – спросила Дороти. – Пойдем посмотрим на твои таблетки, – сказала она, беря его за руку.

– О’кей, – повторил он.

При всей своей усталости, он чувствовал, будто не хромает, пока шел с ней в ванную, посмотреть на лопресор и виагру.

– Мне эти нравятся, а тебе? – спросила его Дороти. (Она держала блистер виагры.) – Они так прекрасно действуют. Зачем делить их пополам? Я думаю, что целая лучше половины, – согласен?

– О’кей, – прошептал Хуан Диего.

– Не волнуйся, не грусти, – сказала Дороти, протягивая ему виагру и стакан воды. – Все будет о’кей.

Однако то, что вдруг вспомнил Хуан Диего, не было о’кей. Он вспомнил, как Дороти и Мириам разом воскликнули, словно хором: «Избавьте меня от Божьей воли!» Вот что одновременно вырвалось у Мириам и Дороти. Хуан Диего не сомневался, что если бы Кларк Френч услышал подобное, то счел бы это за слова суккуба.

Были ли у Мириам и Дороти личные мотивы против Божьей воли? – подумал Хуан Диего. Потом ему вдруг пришло на ум: неужели Дороти и Мириам возмущает воля Божья, потому что именно они ее исполняют? Что за безумная идея! Мысль о том, что Мириам и Дороти – посланцы, исполняющие волю Божью, не вязалась с представлениями Кларка о них как о демонах в женском обличье, хотя Кларк и не смог убедить Хуана Диего, что эти мать и дочь – злые духи. Желание Хуана Диего обладать ими, несомненно, подтверждало, что Мириам и Дороти телесно привязаны к материальному миру – они были из плоти и крови, а не духи или тени. Что касается этой далекой от святости пары, на самом деле исполняющей волю Божью, то зачем даже думать об этом? И кому до этого дело?

Естественно, Хуан Диего не высказал вслух такой безумной идеи – во всяком случае, в тот момент, когда Дороти протянула ему таблетку виагры и стакан воды.

– Вы с Лесли… – начал Хуан Диего.

– Бедняжка Лесли запуталась – я просто пыталась ей помочь, – сказала Дороти.

– Ты пыталась ей помочь, – только и смог произнести Хуан Диего.

Его слова не прозвучали как вопрос, хотя он подумал, что если бы он запутался, то общение с Дороти ему не помогло бы.





25

Акт 5, сцена 3




Когда вспоминаешь или думаешь о тех, кого любил и кто ушел, получается так, что финал истории выскакивает на первое место, опережая все остальное. Ты не можешь выстроить по хронологии свои сновидения или порядок событий в жизни того, кого знал. В твоем сознании – во снах, в воспоминаниях – история порой начинается с эпилога.

В Айова-Сити в июне 1988 года открылась первая централизованная клиника для ВИЧ-инфицированных, где, кроме ухода за больными, предоставлялись социальные услуги и было организовано обучение. Клиника располагалась в Бойд-Тауэре – ее называли башней, но на самом деле это было просто новое пятиэтажное здание, пристроенное к старой больнице. Здание Бойд-Тауэра входило в комплекс больниц и клиник Университета Айовы, а клиника ВИЧ/СПИДа располагалась на первом этаже. Она называлась Клиникой вирусологии. В то время существовала некоторая озабоченность по поводу рекламы клиники ВИЧ/СПИДа, то есть обоснованное опасение, что как пациенты, так и больница будут подвергнуты дискриминации.

ВИЧ/СПИД ассоциировался с сексом и наркотиками; эта болезнь была достаточно редкой в Айове, так что многие местные жители считали ее «городской» проблемой. Среди сельских жителей Айовы некоторые пациенты становились объектами как гомофобии, так и ксенофобии.

Хуан Диего помнил, что в начале семидесятых, когда строилось здание Бойд-Тауэр, там, на северной стороне главного корпуса старого госпиталя, была (да и сейчас есть) настоящая готическая башня. Когда Хуан Диего переехал в Айова-Сити с сеньором Эдуардо и Флор, они жили в двухуровневой квартире в викторианском особняке с ветхим крыльцом. Спальня и ванная Хуана Диего, а также кабинет сеньора Эдуардо находились на втором этаже.

Эдвард Боншоу и Флор почти не пользовались шатким крыльцом, но Хуан Диего помнил, как любил его когда-то. С крыльца были видны Манеж (где находился крытый бассейн) и стадион «Киник». Это рассыхающееся крыльцо на Мелроуз-авеню было отличным местом для наблюдения за студентами, особенно в те осенние субботы, когда футбольная команда Айовы играла дома. (Сеньор Эдуардо называл стадион «Киник» римским Колизеем.)

Хуан Диего не интересовался американским футболом. Поначалу он из любопытства, а потом – чтобы побыть с друзьями, время от времени ходил на игры на стадион «Киник», но больше всего ему нравилось сидеть на крыльце старого деревянного дома на Мелроуз и наблюдать за проходящей мимо молодежью. («Наверное, мне нравится, как вдали звучит оркестр, а вблизи я представляю себе заводил из группы поддержки», – говорила в своей замысловатой манере Флор.)

Хуан Диего будет заканчивать последний курс в университете Айовы, когда завершится строительство Бойд-Тауэра; с Мелроуз-авеню их явно необычная семья из трех человек могла созерцать готическую башню старой больницы. (Позже Флор говорила, что она разлюбила эту старую башню.)