Дорога тайн

– Как должно быть, – повторил Хуан Диего.

– Это не животная, не растительная и не минеральная краска, как сказал немец! – воскликнула Лупе.

Хуан Диего подумал, что ему следует перевести это Эдварду Боншоу, – тут была тревожащая доля правды.

– Какой немец? – спросил айовец, когда они спускались по лестнице. (Много лет спустя сеньор Эдуардо скажет Хуану Диего: «Я чувствую, что все еще покидаю „Маленький холм роз“. Разочарование, которое я испытывал, спускаясь по лестнице, продолжается. Я все еще спускаюсь».)

По мере того как айовец и дети свалки спускались по лестнице, навстречу, натыкаясь на них, поднималось все больше потных паломников – они стремились к вершине холма, где произошло чудо. Хуан Диего наступил на что-то мягкое и хрусткое одновременно. Он остановился посмотреть, что это, затем поднял.

Этот тотем был побольше распятых Иисусов, с палец величиной, которых продавали повсюду, но не таким крупным, как, размером с крысу, фигурка Коатликуэ у Лупе. Он также продавался везде в комплексе зданий возле огромной базилики Святой Девы Гваделупской. Игрушечная фигурка, на которую наступил Хуан Диего, была образчиком Девы Гваделупской – смиренная пассивная поза, опущенные глаза, плоская грудь, небольшая выпуклость живота. Статуэтка Девы была воплощением скромности и смирения – она выглядела так, словно говорила только на науатле, если вообще говорила.

– Кто-то ее выбросил, – сказала Лупе Хуану Диего. – Кто-то, кому так же противно, как и нам.

Но Хуан Диего сунул фигурку из твердой резины в карман. (Она была поменьше, чем нос Девы Марии, но все равно карман оттопырился.)

У подножия лестницы они прошли сквозь строй продавцов закусок и безалкогольных напитков. А еще была группа монахинь, продававших открытки, чтобы собрать деньги для помощи нищим в монастыре. Эдвард Боншоу купил одну.

Хуан Диего подумал, не вспоминает ли сеньор Эдуардо об открытке с Флор и пони, но эта открытка была всего лишь еще одной фотографией Девы Гваделупской – la virgen morena на смертном одре, заключенная в стекло, в Часовне Колодца.

– Сувенир, – немного виновато сказал айовец, показывая открытку Лупе и Хуану Диего.

Лупе лишь мельком взглянула на фотографию темноликой Девы на смертном одре, затем отвела взгляд.

– С конским пенисом во рту она бы мне больше понравилась, такое у меня сейчас чувство, – сказала Лупе. – Я имею в виду – мертвая, но с пенисом во рту, – добавила Лупе.

Да, она спала, положив голову на колени сеньору Эдуардо, когда айовец рассказывал Хуану Диего историю той ужасной открытки, но Хуан Диего всегда знал, что Лупе даже во сне может читать чужие мысли.

– Что сказала Лупе? – спросил Эдвард Боншоу.

Хуан Диего искал наилучший способ сбежать с огромной, вымощенной плитами площади; он высматривал такси.

– Лупе сказала – она рада, что Гваделупская Дева мертва; она думает, что это самое лучшее в открытке, – перевел Хуан Диего.

– Ты не спросил меня о новом номере для собак, – напомнила Лупе брату.

Она остановилась, как всегда поджидая, когда он догонит ее. Но Хуан Диего никогда не мог догнать Лупе.

– Прямо сейчас, Лупе, я просто пытаюсь вытащить нас отсюда, – раздраженно ответил Хуан Диего.

Лупе похлопала по оттопыренному карману, куда он положил потерянную или выброшенную фигурку Гваделупской Девы.

– Только не проси о помощи ее, – сказала Лупе.

«За каждым путешествием стоит своя причина», – написал однажды Хуан Диего. Прошло сорок лет с тех пор, как дети свалки отправились в храм Гваделупской Девы в Мехико, но – как однажды выразился сеньор Эдуардо – Хуан Диего чувствовал, что он все еще спускается оттуда.





24

Бедняжка Лесли




«Я всегда с кем-нибудь знакомлюсь в аэропортах» – с такой невинной фразы начинался факс, который Дороти отправила Хуану Диего. «И, черт, этой молодой матери нужна была помощь! Мужа нет – муж уже свалил от нее. А потом няня бросила ее и детей в начале их поездки – няня просто сгинула в аэропорту!» – именно так Дороти дала ход этой истории.

Многострадальная молодая мать о чем-то ему очень напоминает, подумал Хуан Диего, читая и перечитывая факс Дороти. Как писатель, Хуан Диего видел много чего в истории Дороти, но подозревал, что и не рассказанного не меньше. Например, того, каким образом, по словам Дороти, «одно влекло за собой другое» и почему она отправилась в Эль-Нидо с «бедняжкой Лесли» и с маленькими детьми этой матери-одиночки.

Нечто связанное с «бедняжкой Лесли» шевельнулось в памяти Хуана Диего, еще когда он только прочел факс Дороти. Разве он раньше не слышал о бедняжке Лесли? О да, слышал, и Хуану Диего не понадобилось много времени на чтение факса Дороти, чтобы вспомнить, что именно он слышал о бедняжке Лесли и от кого.

«Не волнуйся, дорогой, – она не еще один писатель! – написала Дороти. – Она лишь учится писать – она пробует стать писателем. Она действительно знает твоего друга Кларка – Лесли была на каком-то семинаре на писательской конференции, где Кларк Френч был ее наставником».

Так вот кто она, бедняжка Лесли! – сообразил Хуан Диего. Эта бедняжка Лесли познакомилась с Кларком еще до того, как оказалась на его семинаре. Кларк встретился с ней на благотворительном мероприятии одного фонда – это, как объяснил Кларк, был один из нескольких католических благотворительных фондов, которые они с бедняжкой Лесли поддерживали. Ее муж только что ушел от нее; у нее на руках остались два маленьких мальчика, которые были «немножко дикими»; она считала, что ее «растущее разочарование» в собственной молодой жизни заслуживает того, чтобы об этом написать.

Хуан Диего вспомнил свою мысль о том, что совет, данный Кларком Лесли, был совсем не в духе Кларка, ненавидевшего мемуары и автобиографическую прозу. Кларк с презрением относился к тому, что называл «писательством как терапией»; он считал, что мемуарный роман «притупляет художественную литературу и глушит воображение». И все же Кларк поощрял бедняжку Лесли изливать душу на писчей бумаге!

– У Лесли доброе сердце, – настаивал Кларк, рассказывая о ней Хуану Диего. – Бедняжке Лесли просто не везет с мужчинами!

– Бедняжка Лесли, – повторила жена Кларка. Сделав паузу, доктор Кинтана добавила: – Я думаю, что Лесли нравятся женщины, Кларк.

– Я не думаю, что Лесли лесбиянка, Хосефа, – сказал Кларк Френч. – Думаю, она просто запуталась.


– Бедняжка Лесли, – повторила Хосефа; Хуану Диего больше всего запомнилось, что в том, как она произнесла это, не было никакой убежденности.

– Лесли хорошенькая? – спросил Хуан Диего.

Выражение лица Кларка было образчиком безразличия, как будто он не заметил, хорошенькая Лесли или нет.

– Да, – только и сказала доктор Кинтана.

По словам Дороти, это была идея исключительно самой Лесли, чтобы Дороти поехала с ней и дикими мальчиками в Эль-Нидо.

«Я не подхожу на роль няни», – написала Дороти Хуану Диего. Но Лесли хорошенькая, подумал Хуан Диего. И если Лесли нравились женщины – не важно, лесбиянка Лесли или просто «запуталась», – Хуан Диего не сомневался, что Дороти ее раскусила бы. Кем бы ни была сама Дороти, тут с ее стороны никакой ошибки не было.

Естественно, Хуан Диего не сказал Кларку и Хосефе, что Дороти переспала с бедняжкой Лесли – если, конечно, Дороти это сделала. (В факсе Дороти не уточняла, так ли это.)

Учитывая, с каким пренебрежением Кларк именовал Дороти одной буквой Д. – не говоря уже о том, с каким отвращением он называл Дороти «этой самой дочерью» и насколько его отталкивала вся эта история с матерью-дочерью, – ну, стоило ли Хуану Диего еще больше расстраивать Кларка предположением, что бедняжка Лесли переспала с Д.?

«Я не виновата в том, что случилось с детьми», – написала Дороти. Как писатель Хуан Диего обычно чувствовал, когда рассказчик намеренно менял тему; он знал, что Дороти отправилась в Эль-Нидо не из желания стать няней.

Он также знал, что Дороти была слишком прямолинейной – когда хотела, она могла быть очень конкретной. Однако обстоятельства того, что произошло с маленькими мальчиками Лесли, были расплывчаты – возможно, не случайно?

Вот о чем думал Хуан Диего, когда самолет приземлился в Маниле и писатель проснулся.

Он, конечно, не мог понять, почему молодая женщина, сидевшая рядом с ним ближе к проходу, держала его за руку.

– Мне очень жаль, – искренне сказала она.

Хуан Диего ждал, улыбаясь ей. Он надеялся, что она объяснит, что имеет в виду, или хотя бы отпустит его руку.

– Ваша мать… – начала было молодая женщина, но остановилась, закрыв лицо руками. – Мертвый хиппи, мертвый щеночек и все остальное! – вдруг вырвалось у нее. (Вместо того чтобы сказать «нос Девы Марии», молодая женщина, сидевшая рядом с ним, прикоснулась к собственному носу.)

– Понятно, – только и сказал Хуан Диего.

Я что, с ума сошел? – подумал Хуан Диего. Неужели он всю дорогу разговаривал с незнакомой соседкой? Или его угораздило встретиться с телепатом?

Молодая женщина внимательно смотрела в свой сотовый телефон, и это напомнило Хуану Диего о его собственном мобильнике, который он и включил. В награду за это маленький телефон завибрировал у него в руке. Больше всего ему нравился режим вибрации. Ему не нравились все эти «звуковые сигналы», как их называли. Хуан Диего увидел, что получил сообщение от Кларка Френча – не короткое.

Романистам не очень вольготно в усеченном мире текстовых сообщений, но Кларк и тут стоял на своем – от него было не отвязаться, особенно когда он был возмущен чем-то. Текстовые сообщения не предназначены для филиппик на темы морали, подумал Хуан Диего. «Мою знакомую Лесли соблазнила ваша подруга Д. – та самая дочь!» – так начиналось сообщение Кларка: он, увы, услышал это от бедняжки Лесли.

Мальчикам Лесли было девять и десять лет, а может быть, семь и восемь. Хуан Диего пытался это вспомнить. (Их имена не удержались в памяти.)

Имена у мальчиков вроде как немецкие, подумал Хуан Диего, и тут он был прав. Отец мальчиков, бывший муж Лесли, был немцем, владельцем гостиниц по всему миру. Хуан Диего не мог вспомнить (или ему никто не сказал) имени немецкого гостиничного магната, но бывший муж Лесли как раз и занимался тем, что скупал первоклассные отели, испытывавшие финансовые проблемы. А Манила была базой азиатских операций немецкого отельера, – по крайней мере, так предполагал Кларк. Лесли жила везде, в том числе на Филиппинах; ее маленькие мальчики объездили весь мир.

Хуан Диего прочитал сообщение Кларка на взлетно-посадочной полосе после прилета из Бохола. В нем от имени Лесли было выражено нечто вроде обиды католички, оскорбленной в своих лучших чувствах. В конце концов, бедняжка Лесли – человек веры, и Кларк чувствовал, что с ней опять поступили непорядочно.

Кларк писал следующее: «Остерегайтесь водяного буйвола в аэропорту – он не такой смирный, каким кажется! Он потоптал Вернера, но раны несерьезные. Маленький Дитер говорит, что ни он, ни Вернер не сделали ничего такого, чтобы вызвать нападение. (Бедняжка Лесли говорит, что Вернер и Дитер „не виноваты в провоцировании буйвола“.) А потом маленького Дитера ужалили плавающие существа – на курорте их называют планктоном. Ваша подруга Д. говорит, что жалящие существа были размером с человеческий ноготь, – Д., плавая с Дитером, говорит, что так называемый планктон напоминал „презервативы для трехлеток“, сотни презервативов! Аллергической реакции на миниатюрные жалящие презервативы пока нет. „Это явно не планктон“, – говорит Д.».

«Говорит Д.», – подумал Хуан Диего. Рассказ Кларка о буйволах и жалящих тварях мало чем отличался от рассказа Дороти. Образ «презервативов для трехлеток» был убедительным, но Дороти на свой манер туманно намекала, что буйвола спровоцировали. Она не сказала – как.

В аэропорту Манилы, где Хуан Диего пересаживался на другой самолет, чтобы добраться до Палавана, не было водяных буйволов. Новый самолет был двухмоторный, сигарообразной формы, с двумя рядами сидений по обе стороны прохода. (Хуану Диего не грозила опасность рассказать совершенно незнакомому человеку историю о пепле, который они с Лупе так и не развеяли в святилище Гваделупы в Мехико.)

Но прежде, чем винтовой самолет вырулил со стоянки, Хуан Диего почувствовал, что его сотовый телефон снова завибрировал. Текстовое сообщение Кларка показалось более поспешным и более истеричным, чем прежнее: «Вернер все еще не оправился от нападения буйвола, ужален розовыми медузами, плавающими вертикально (как морские коньки). Д. говорит, что они были „полупрозрачными и размером с указательный палец“. Бедняжке Лесли и ее мальчикам необходимо срочно эвакуироваться с острова из-за аллергической реакции Вернера на прозрачных тварей размером с палец – у него опухли губы, язык, его бедный пенис. Вы будете наедине с Д. Она остается, чтобы уладить вопрос с бронированием номеров. Лесли – бедняжка, ваша Д. – нет! Избегайте купания. Надеюсь, увидимся в Маниле. Берегите себя рядом с Д.».

Винтовой самолет пошел на взлет – Хуан Диего выключил мобильник. Что касается второго эпизода – с жалящей розовой медузой, плавающей вертикально, – Дороти отозвалась об этом в своей более чем убедительной манере. «Кому нужно это дерьмо? К черту Южно-Китайское море!» – было в ее факсе, посланном Хуану Диего, который пытался представить себя наедине с Дороти на изолированном острове, где он не осмелится поплавать. С какой стати подвергаться риску из-за жалящих «презервативов для трехлеток» или из-за розовой медузы, от которой опухает пенис? (Не говоря уже о варанах размером с собаку! Как диким мальчишкам Лесли удалось избежать встречи с гигантскими ящерами?)

Разве не разумнее вернуться в Манилу? – размышлял Хуан Диего. Но в полете надо было просмотреть брошюру. Дольше всего он смотрел на карту, и результаты оказались тревожными. Палаван был самым западным из Филиппинских островов. Эль-Нидо, курорт на острове Лаген у северо-западной оконечности Палавана, находился на той же широте, что и Хошимин и устья Меконга. Вьетнам был к западу от Филиппин, за Южно-Китайским морем.

Из-за войны во Вьетнаме добрый гринго сбежал в Мексику; отец el gringo bueno погиб во время предыдущей войны – его похоронили недалеко от того места, где мог бы погибнуть и его сын. Были ли эти совпадения случайными или предопределенными? «Вот в чем вопрос!» – слышал Хуан Диего голос сеньора Эдуардо, хотя при жизни сам айовец не ответил на этот вопрос.

Когда Эдвард Боншоу и Флор умерли, Хуан Диего задался тем же вопросом в разговоре с доктором Варгасом. Хуан Диего рассказал Варгасу о том, что сеньор Эдуардо говорил ему, узнав Флор на открытке.

– Как вам такое совпадение? – спросил Хуан Диего доктора Варгаса. – Вы назвали бы это случайным стечением обстоятельств или судьбой? – так читатель свалки сформулировал атеисту свой вопрос.

– А если я скажу, что это где-то между? – спросил его Варгас.

– Я бы назвал это чем-то из ряда вон, – ответил Хуан Диего.

Но он был зол; Флор и сеньор Эдуардо только что умерли – чертовы врачи не смогли их спасти.

Может, теперь Хуан Диего сказал бы то же, что и Варгас: мир функционирует «где-то между» случайностью и судьбой. Хуан Диего знал, что существуют тайны; не все можно научно объяснить.

Посадка в аэропорту Лио, Палаван, получилась грубой – взлетно-посадочная полоса была грунтовой, без твердого покрытия. Вышедших из самолета пассажиров встречали местные певцы; поодаль, словно певцы ему надоели, стоял усталый водяной буйвол. Трудно было представить, что это печальное животное способно напасть и растоптать, но только Бог (или Дороти) знали, что могли сделать дикие мальчики Лесли (или один из них), чтобы спровоцировать эту домашнюю тварь.

На остальную часть пути потребовалось три судна, хотя курорт Эль-Нидо на острове Лаген находился недалеко от Палавана. Со стороны моря Лаген представлял собой скалу – единый поросший лесом массив. Лагуны в окружении курортных построек не было видно.