Другая женщина

— Нет, я думаю, что это будет скоро, — возразила я, отлично зная, что по крайней мере в ближайшие полгода у отеля не найдется свободных дат. Неожиданно я почувствовала горячие слезы у себя на глазах. Я прогнала их, усиленно поморгав. Никогда не позволю ей думать, будто ее проделки способны заставить меня расплакаться. Ни за что не доставлю ей такого удовольствия.

Я наблюдала, как ее лицо скукоживается от разочарования.

— О, это было бы такое облегчение, милочка, — воскликнула она, вытягивая салфетку из лежащей неподалеку коробочки и промакивая глаза. — Это хоть немного снимет с меня груз вины.

— Даже не знаю, Эм, — заметил Адам, наморщив лоб. — Столько всего надо успеть сделать. — Он присел на корточки рядом с Памми. — И тебе не из-за чего чувствовать себя виноватой, мама. Я сам принял такое решение.

И он посмотрел на меня. Если он надеялся, что я улыбнусь ему, намекну, что прощаю его, он ошибался.

Впрочем, ради Памми я все-таки сочла нужным притвориться. Я опустилась на колени рядом с Адамом и взяла ее руку в свою.

— Но конечно же мы не собираемся ничего устраивать, пока вам не станет лучше. — Я сочувственно улыбнулась. — Нам надо сначала убедиться, что вы успешно прошли лечение. Что вы все благополучно преодолели.

— О, ты такая славная, — произнесла она, похлопывая меня по руке. По коже у меня побежали мурашки — от омерзения.

— Именно, именно, — согласился Адам, притягивая меня к себе и целуя в щеку. Я повернула голову, чтобы наши губы встретились, и слегка раздвинула свои, приглашая его действовать активнее. Он отстранился, но Памми заметила всю эту сценку — и в негодовании отвернулась, словно увидев нечто омерзительное.





35




После своего возвращения домой Адам две ночи спал в гостевой комнате, ибо я наивно верила, что, временно лишая Адама секса, заставлю его понять серьезность его проступка и того риска, на который он пошел. Но это было какое-то невзрослое поведение. И оно, чего уж там, противоречило моим и его желаниям. Лишь когда мы уехали от Памми, я осознала, что играла ей на руку. Она хотела, чтобы отмена свадьбы разрушила наши с ним отношения. Она рассчитывала на это. Поэтому мне следовало позаботиться о том, чтобы ее выходка больше не оказывала пагубного действия на нас как на пару. Она уже изменила мою личность. Из-за нее я теперь иначе на себя смотрела. Она лишила меня уверенности в себе и причинила мне страдания, последствия которых я, видимо, буду нести в себе до конца своих дней. Но я не позволю ей забрать у меня то единственное, что она хочет забрать. Она никогда не отнимет у меня Адама. И я применю единственное оружие в своем арсенале, по части которого она никогда не сможет со мной тягаться.

Входная дверь еще толком не закрылась за нами, когда я прижала его к ней и принялась целовать, яростно нашаривая его язык своим. Он не произнес ни слова, но я чувствовала, как он улыбается, откликаясь на мой поцелуй. Сначала он целовал меня мягко, потом его поцелуи стали более страстными. У нас обоих так давно этого не было. За это время мы столько всего пережили. Казалось, эта скороварка вот-вот взорвется от распирающего ее пара. Я расстегнула пуговицы на его рубашке, в спешке вырвав с корнем две нижние. Он протянул руку мне за спину, чтобы расстегнуть молнию у меня на платье. Наши поцелуи ни на секунду не теряли своего накала. Платье упало на пол, он подхватил меня, развернул, впечатал в дверь, прижал мне руки над головой, и я беспомощно стояла так, пока он целовал мою шею, а потом стал спускаться все ниже, зубами сдвинул ткань бюстгальтера, стал водить языком вокруг сосков.

Я попыталась опустить руки, но он крепко держал их обеими своими. Потом одной рукой расстегнул джинсы, ступнями раздвинул мне ноги. Все это вряд ли продолжалось больше трех минут, но, когда все кончилось, мы испытали потрясающее облегчение и какое-то время так и стояли прижавшись к двери, не двигаясь, тяжело дыша в унисон.

— Да уж, вышло неожиданно. — Адам заговорил первым. — Как ты, вероятно, и сама догадалась. Извини, что так быстро.

Я улыбнулась и поцеловала его.

— Потом можем еще раз — помедленнее, если хочешь.

Он поцеловал меня в ответ:

— Боже мой, как я тебя люблю, Эмили Грандбок.

Но я не сказала, что люблю его. Не знаю почему, ведь это на самом деле так. Может, все это — часть какого-то встроенного защитного механизма, с которым, похоже, рождаются на свет все женщины и который вечно нам мешает, топит нас, как в трясине, не позволяя нам говорить то, что мы так хотим сказать. Убежденность в том, что такая сдержанность каким-то образом позволяет нам всегда быть на шаг впереди, делает нас лучшей, более сильной частью человечества. Почему же тогда, притворяясь тем, кем я не являюсь, я чувствую себя слабой и опустошенной?

Я подождала, пока мы не устроимся на диване. Только тогда я затронула тему, которая прожигала дыру у меня в голове.

— Можно у тебя кое-что спросить про Ребекку? — Я старалась говорить очень ровным голосом.

— А это обязательно? — Адам вздохнул. — Мы так славно проводим время. Давай не будем все портить.

— Мы и не станем, — заверила я. — Мы просто разговариваем.

Он снова вздохнул с обреченным видом, но я напирала:

— Ты успел с ней попрощаться? Я имею в виду — она была еще жива, когда ты ее нашел? Она пришла в сознание хотя бы ненадолго — чтобы осознать, что ты там, с ней?

Он покачал головой:

— Нет. Когда я приехал, она уже… ушла. Она была… холодная на ощупь, губы синие. Я обнял ее и все звал ее по имени. Ничего. Никакого пульса, ничего.

Глаза у него стали наполняться слезами.

— А тебе пришлось участвовать во всех этих адских процедурах типа вскрытия или расследования? — спросила я.

— К счастью, нет. Она так давно страдала от астмы, все это так подробно было описано в истории болезни. Хотя болезнь-то была не в самой серьезной форме. По крайней мере, мы так думали. Во всяком случае, она-то и стала причиной смерти, это было очевидно.

— А твоя мама была там, с тобой?

Он мрачно кивнул:

— Именно она ее нашла. Даже не могу себе представить, каково ей пришлось.

— А кто ее последним видел? Перед тем, как ей стало плохо?


— Это у нас что — испанская инквизиция? — осведомился он.

— Прости, я не хочу в это лезть, я просто… не знаю… Я просто хочу как-то чувствовать себя ближе к тебе. Знать, что происходит у тебя в голове. Это же была такая огромная часть твоей жизни, и мне хочется, ну, как бы оказаться в том же пространстве, что и ты. Уяснить себе, как ты все это ощущал — и как ты это ощущаешь даже теперь, когда прошло уже несколько лет. Понимаешь?

Я сморщила нос, и он его поцеловал.

— Мама ей перед этим, в тот же день, завезла несколько коробок. И они с ней, по-моему, попили чаю — сделали перерыв в распаковке. И она, казалось, отлично себя чувствует.

— Как, совсем-совсем нормально? — удивилась я.

— Да, но у нее всегда так бывало перед приступом. Такие штуки подкрадываются незаметно.

— А ты когда-нибудь прежде видел, как у нее случается приступ астмы?

— Ну да, несколько раз. Правда, мы оба знали, как действовать, если она почувствует, что начинается. Так что это никогда не представляло никакой проблемы — если, конечно, у нее имелся при себе ингалятор, а он у нее всегда был под рукой. Она знала, что ей нужно прервать то, что она в этот момент делает, сесть и начать пшикать ингалятором, пока она не сможет снова регулировать дыхание. Страшно было только один раз — после того, как мы бежали на поезд. И бежали-то недолго, но она совсем выбилась из сил, и мне пришлось уложить ее прямо на пол в вагоне, пока я отчаянно искал ее ингалятор.

— Но она ведь пришла в себя? — спросила я.

— В конце концов — да. Хотя ты же знаешь, на что похожи ваши девичьи сумочки. — Он попытался улыбнуться. — У нее там чего только не было, словно она в ней живет. Мне пришлось перевернуть эту штуку вверх дном и вытрясти на пол, чтобы найти ингалятор. Как только она снова смогла говорить, она сказала: «Если это моя новая помада «Шанель» вот только что на моих глазах укатилась, я тебя убью!» Она лежала на полу, толком не могла дышать, а переживала из-за своей чертовой помады.

Он улыбнулся при этом воспоминании. И я тоже улыбнулась. Судя по его рассказу, она бы мне понравилась.

— Если бы в тот день я был там, с ней, я бы мог ей помочь. Мог бы найти ее ингалятор и… остановить это. — Он склонил голову, и грудь его мучительно поднялась. — Но никогда ведь не знаешь, когда это начнется. Ты можешь спокойно заниматься своими делами, отлично себя чувствовать… и вдруг — бам! Внезапно ощущаешь, что начинается. Чувствуешь эти признаки. И если ничего не сделаешь, это может тебя свалить… очень быстро. Раз — и все. — Он щелкнул пальцами.

— Видимо, она как-то перенапряглась? — спросила я. — Может, она эти коробки ворочала или еще что-то такое делала?

Он кивнул:

— Да, когда я пришел, там в коридоре на боку валялась здоровенная коробка, и в ней было полно книг. Тяжеленная. Ей нельзя было и пытаться ее поднять. Но она, судя по всему, попыталась. Такая работа заставила бы ее страшно напрячь легкие. И потом, она же наверняка весь день носилась вверх-вниз по лестнице. — Голос его дрогнул. — Похоже, она пыталась все привести в должный вид к моему приходу.

— Но ты же с ней говорил в тот вечер, правда? — осведомилась я.

— Позвонил ей перед тем, как выйти с работы. И она вроде была в полном порядке.

— А твоя мама тогда была с ней? — спросила я. — Во сколько она ушла?

— О, я не знаю, — отозвался он, протирая глаза. — Может, хватит об этом? Пожалуйста.

— Прости. Я просто не представляю, как человек может вот так вот умереть. — С каждым словом мой голос звучал чуть громче. Он недоуменно глянул на меня.

— Мне это просто как-то дико, вот и все, — пояснила я.

Ну как он мог не видеть? Ведь наверняка он сам задавал себе тот же вопрос. Это казалось так вопиюще очевидно. Памми была последним человеком, который застал его девушку в живых. И первым человеком, который нашел ее мертвой. В тот день, когда они съехались, в тот день, когда он ушел из родительского дома. Не существовало более мощного побудительного мотива для того, чтобы она совершила нечто ужасное — стремясь помешать воплощению главного своего кошмара. Ей явно казалось, что она теряет Адама, утрачивает контроль. И она явно не в состоянии была это вынести. Бог его знает, каким адским мучениям она подвергала Ребекку, пытаясь вытолкнуть ее из Адамовой жизни. Сильно ли она давила на нее, далеко ли зашла? Я содрогнулась при одной этой мысли. Бедная Ребекка. Когда-то, как и я, она так многого ожидала от будущего. Мечтала, как будет жить вместе с любимым мужчиной. Заведет с ним семью. Она ведь не отступила. Она не поддавалась манипуляциям Памми. И Памми пошла на крайние меры. И Ребекка, ни о чем не догадываясь, стала ее жертвой.

Неужели я иду на такой же риск? Неужели я подписываю собственный смертный приговор?

Я не хотела в одиночку нести на себе тяжелейшее бремя этих зловещих предчувствий. Но выбора у меня не было. Одно дело — рассказывать Пиппе и Себу о том, какие чувства вызывает во мне Памми. Они сами видели, на какую жестокость она способна. Совсем другое дело — обвинять ее в убийстве. Пока не наступит время, когда я буду знать наверняка, без малейшей тени сомнения, что она имеет отношение к смерти Ребекки, мне придется держать все это в тайне.

Я улыбнулась, глядя на Адама снизу вверх.

— О чем думаешь? — поинтересовался он.

Если б ты только знал.

В следующие несколько недель я с головой нырнула в работу, беря на себя все деловые встречи, какие возможно. Это помогало мне занимать голову — чтобы меня не захлестнули страх и паника. Каждый вечер я возвращалась домой с работы совершенно разбитая, как физически, так и душевно. Но я твердила себе: Адам не должен знать. И я делала все, что в моих силах, чтобы он хотел меня и нуждался во мне сильнее, чем когда-либо прежде.

— Что за чертовщина с тобой творится? — улыбаясь, спросил он, когда пришел с работы и увидел, как я, в черном кружевном белье, подаю на стол стейк из филе — с домашним перечным соусом.

Я одарила его своей лучшей улыбкой. Ему незачем было знать, что я бы сейчас больше всего хотела понежиться с ним на диване, чтобы мы оба были в пижамах и чтобы мы, достав очередную коробку с дисками, смотрели какой-нибудь сериал, поедая лапшу из пластиковых стаканчиков. Вместо этого мы занялись сексом прямо на обеденном столе, даже еще до того, как я сумела выставить все тарелки. А после еды я прилежно мыла посуду и сочувственно слушала его нытье по поводу ленивого коллеги. Я твердила себе: сейчас я для него — как все рождественские дни в его жизни, наступившие разом. Так что, когда наступит решающий момент и ему придется делать выбор, он выберет меня — потому что ни за что не сможет от меня отказаться.





36




— У меня к тебе огромная просьба, — проговорил Адам, когда в субботу утром мы сели завтракать.

Я выжидательно посмотрела на него.

— Ты в ближайшую среду, как всегда, не работаешь?