Другие правила

– Хорошо, господин Джонсон, – ответил неведомый мне Стивен, – пленника продолжать поить?

– Здесь я всецело полагаюсь на твой опыт, – после непродолжительного молчания отозвался Джонсон, – мне нужно, чтобы он не умер от истощения, но и не возвращался полностью в адекватное состояние.

– Хорошо, тогда я уменьшу дозу и буду подмешивать ее не в молоко, а в мясной бульон.

– Как скажешь, Кларк, как скажешь. Мне важен результат. А он случайно не слышит нас сейчас? – внезапно сменил тему капитан, и я почти физически ощутил, с каким интересом он сейчас всматривается в мое лицо.

– Может, и слышит, – безразлично ответил Стивен Кларк, – но считает, что всё это лишь часть его сна.

– Что ж, князь Бодров, интересных вам сновидений. Надеюсь, пробуждение вас очень удивит!

На этом Джонсон и Кларк сочли аудиенцию оконченной и покинули помещение. Как только за ними прогромыхали запираемые засовы, я осторожно открыл глаза.

Черт! Я в темнице! Черт! Черт! Черт! Как так получилось? Я же прекрасно помню, что мы благополучно завершили миссию и вернулись в Таридию. Алешка со своими будущими родственниками из династии Бржиза умчался в столицу, полки направились к местам дислокации, на зимние квартиры. Григорянский с обозом и артиллерией двигался впереди, я с частью белогорцев и драгунами замыкал шествие. Мы даже от границы уже достаточно далеко ушли, как же так? Где случился прокол? Неужели снова ко мне подобрались через пищу? По всему выходит, что так! Это мне, глупому, в назидание – нужно было еще после первого инцидента выводы делать, а не отмахиваться, легкомысленно списывая всё на случайное попадание «под раздачу» при покушении на Федора.

Так-то и сходится – всё ведь было спокойно, я находился на своей территории, в окружении своих людей. Засада? Нападение? Не помню ничего такого! Был постоялый двор на окраине села Серово, как он там назывался? Да никак не назывался, просто постоялый двор без названия. Я поужинал в общем зале и отправился спать в комнату, на второй этаж. Иванников остался, чтобы передать письма фельдъегерям, Игнату я сам разрешил распоряжаться личным временем на свое усмотрение – своя территория, опасности нет, все расслабились. По всей видимости, зря. Потому и вышло так, что я спокойно лег спать в съемной комнате постоялого двора, наполненного нашими солдатами и офицерами, а проснулся в темнице где-то на улорийской территории! Да не где-то, а в доме Курцевичей, моих заклятых врагов!

Как там его? Анджей? Сынуля, значит, того самого, который был коронный маршал. Как звали-то покойничка? Вроде бы Войцех. Впрочем, какая разница, кого из них как зовут? Важно то, что я в большой беде. Но Курцевич – это только половина проблемы! Есть еще неизвестный мне капитан Джонсон и интересы его страны. Скорее всего, никакой он не Джонсон, но дела это не меняет, как и того, что страна, об интересах которой он так ревностно печется, – Фрадштадт.

Даже затрудняюсь ответить, кто для меня хуже. С одной стороны, два раза не убьют, зато с другой – помучить могут за двоих. Судя по всему, фрадштадтец ни в грош Курцевича не ставит, он просто воспользовался его помощью, сыграв на жажде мести за отца. А теперь просто собирается увезти меня на Острова, оставив улорийца с носом. Хорошо это или плохо для меня? Да черт его знает! Проживу я чуть подольше, но и мучиться буду дольше. Знаю я довольно много и вряд ли смогу вытерпеть всё, что смогут предложить мне островные мастера пыточных дел. А может, удастся поторговаться и поводить заносчивых и самоуверенных фрадштадтцев за нос? Это вряд ли, такое только у самых удачливых разведчиков бывает, и то только в фильмах. А прототипы этих героев почти все поголовно плохо заканчивали. Так что самое лучшее для меня – это побег, но об этом сейчас можно только мечтать.

Ладно, время подумать над своим безвыходным положением у меня еще будет, а сейчас нужно хотя бы осмотреть свою камеру.

Я достаточно долго неподвижно лежал, вслушиваясь в установившуюся вокруг меня тишину, чтобы быть уверенным в отсутствии в камере кого-либо еще. Тем не менее, с трудом разлепив веки, я очень осторожно, стараясь не шевелиться, еще какое-то время косил глазами по сторонам. Впрочем, поначалу несколько минут пришлось просто привыкать к темноте, только после этого я смог хоть что-то разглядеть.

В темнице было мрачно. Ну а как еще бывает в темницах? Стены выложены из необработанного камня, потолок бревенчатый, пол из огромных каменных плит – интересно, для чего? Может, это еще не самый нижний уровень? В противном случае пол был бы земляной или вымощенный камнем.

Где-то наверху снаружи пробивалась узкая полоса света. Я запрокинул голову назад и обнаружил на высоте примерно двух с половиной метров маленький оконный проем. Толщина стен не позволяла видеть через него ни небо, ни что-либо вообще снаружи, а только лишь пропускать немного света и обеспечить доступ воздуха с улицы – вот и всё, на что годилось это окошко.

Дверь на вид массивная, из плотно пригнанных досок, в пяти местах скрепленных железными полосами. Никаких решеток. Никаких факелов или свечей – застенки Сыскного приказа в части комфорта могли дать фору моей нынешней камере. Ложе тоже отсутствовало. Лежал я просто на ворохе соломы, в одной рубахе и подштанниках, накрытый какой-то мешковиной. В общем, в темнице было темно, сыро и холодно. Не так холодно, как могло быть, учитывая морозный декабрь на улице, но вполне достаточно, чтобы изможденного каким-то сонным пойлом и почти раздетого узника пробирала дрожь.

Нужно подниматься. Движение – это жизнь, тем более что естественные потребности организма не справлялись несколько дней. Кстати, несколько – это сколько? Минуты три я напряженно пытался вспомнить хоть что-то, позволяющее определить проведенное в бессознательном состоянии время. Ничего не вышло. Это могло быть и два-три дня, и неделя. Где находится поместье Курцевичей, я тоже не знал, так что возможности прикинуть время по разделявшему две точки расстоянию не было.

Каждое движение давалось с большим трудом, тело было вялое, мышцы совершенно не желали меня слушаться. Не сразу даже удалось перевернуться на живот и встать на четвереньки. Это чем же таким меня поили? Я же практически овощем себя ощущаю! Вот сволочи!

Сосредоточившись на необходимости непременно подняться на ноги, набрав полную грудь воздуха и цепляясь обеими руками за рельефную кладку стен, я предпринял отчаянное усилие и принял-таки вертикальное положение. Сердце бешено колотилось в груди, голова кружилась так, что я не рисковал отрывать руки от спасительной стены, кровь шумела в ушах, пот лился с меня рекой, а я стоял и с наслаждением ловил ртом поступающий через крошечное окошко с улицы морозный воздух.

Первый шаг сделан. Дождавшись прекращения головокружения, я осторожно, перебирая руками по стене, двинулся к двери. Всё так и есть – дверное полотно из толстых досок, скорее всего, дубовых, еще и скреплено для надежности металлическими полосами чуть не в палец толщиной. Это вам не бюджетные межкомнатные двери из двадцать первого века, с такой преградой может справиться либо хороший удар тарана, либо кропотливая работа тяжелым топором. Нечего и думать открыть такую дверь голыми руками. Ладно, пойдем дальше, посмотрим на другие достопримечательности этого подземелья.

Никаких достопримечательностей здесь не было. Только в дальнем углу обнаружилось отхожее место – неправильной формы дыра в каменном полу. Если внизу еще один условно жилой уровень, то его обитателям не позавидуешь – вряд ли хозяева усадьбы озаботились канализационными трубами.

От дальнейших рассуждений на эту тему меня отвлек звук приближающихся шагов из коридора. Как можно дольше нужно поддерживать в тюремщиках уверенность в моей недееспособности, потому я, наплевав даже на спасительную помощь стен камеры, бросился напрямую к своей лежанке. Ноги заплелись на втором шаге, я упал, но тратить силы на поднимание не стал – дополз до соломенной подстилки, перевернулся и, наскоро прикрывшись мешковиной, замер.

Как раз вовремя. Загремели отпираемые засовы, с легким скрипом дверь отворилась. Но посетитель не стал даже заходить внутрь, что-то тихонько звякнуло перед самым порогом, и дверь снова закрылась. Шаги удалились куда-то вправо, после чего еще раз заскрипела чья-то отпираемая дверь. Спустя пять минут неизвестный тюремщик прошествовал в обратном направлении.

Я осторожно приподнял голову, и это вновь далось мне с большим трудом. Что там? У самой двери стояли две миски, рядом лежала краюха хлеба. Что ж ты, гад такой, поленился три шага сделать, бросил всё у входа? Тебе ведь не трудно было, а мне теперь снова через всю камеру тащиться! И ведь не отложишь, нужно идти, вон крысы, словно знакомые с расписанием кормления, уже подают свои голоса где-то поблизости.

Пока не думал о еде, вроде бы и голода не испытывал, но стоило только задуматься, тут же начало сводить желудок голодными судорогами. Даже не знаю, сколько дней я не ел. Тут же всплыло воспоминание из подслушанного разговора Джонсона и Кларка о мясном бульоне, и я скрипнул зубами от досады. При такой постановке вопроса ценность хлеба возрастала многократно, и подпускать к нему близко крыс было никак нельзя.

Собравшись с силами, я снова отправился в путешествие к двери. И, не мудрствуя лукаво, совершил его на четвереньках. Забег «за хлебом» был выигран, крысам временно пришлось ретироваться, а я остановился в раздумьях над мисками с бульоном и водой. Сначала хотел просто не трогать их – в бульон подмешано то самое сонное зелье, за чистоту воды тоже нельзя поручиться. Но если я просто оставлю всё как есть, то наблюдательные хозяева вольют пойло в меня силой, а оно мне надо? Конечно нет, поэтому нужно от жидкостей обязательно избавиться.

Пришлось вновь подниматься на ноги, чтобы отнести миски к отхожему месту. Бульон вылил без колебаний, воду таки пожалел. Жажда-то тоже напомнила о себе вслед за голодом, и я рискнул: прополоскал рот и сделал несколько крошечных глотков. Затем вернулся к лежанке, съел хлеб и запил еще парой глотков воды.

Света через маленькое окошко проникало всё меньше, из чего можно было сделать вывод о наступлении вечера. Вместе с приходом темноты начала падать и температура воздуха. Пришлось мне зарыться поглубже в солому и закутаться в мешковину. Но стоило мне лишь немного согреться, как пришла новая напасть. По какой-то причине изголодавшийся желудок решил избавиться от полученной пищи. Проще говоря, рвотные позывы заставили меня вновь подняться и поспешить к заветному туалету.

Следующие полчаса пришлось провести, лежа перед сливным отверстием. Приступы тошноты сменялись короткими передышками, как по мне, так съел я явно меньше, чем из меня сейчас вышло. Кстати, отхожее место на удивление совершенно не пахло туалетом. Более того, когда глаза привыкли к темноте, удалось разглядеть внизу воду. То есть никакого нижнего уровня подо мной нет, а раз нет неприятного запаха, значит, это не выгребная яма, а какой-то подземный водоем.

Совсем измученный, я вернулся на свое место, как мог утеплился и сразу провалился в глубокий сон. Настолько глубокий, что на этот раз я не слышал ни приближающихся шагов в коридоре, ни звуков отпираемых засовов, ни скрипа открывающейся двери.





10


Даже не знаю, как правильнее сказать: я заорал от боли и проснулся или всё-таки сначала проснулся, а потом заорал от боли? Тело выгнулось дугой, я инстинктивно дернулся в сторону, случайно при этом отстраняясь от источника боли.

Сквозь красную пелену в глазах зрение выхватило камеру, освещенную светом двух факелов, трех стоящих поодаль человек – один явно из слуг, возможно, тот самый, что разносил еду, двое других, судя по одежде, местные дворяне. Ну и, собственно, главное действующее лицо этой сцены – снова тянущийся ко мне раскаленными докрасна щипцами Анджей Курцевич. И благо еще, что щипцы он притащил откуда-то с верхних этажей, ибо в сыром и холодном подвале они остывали прямо на глазах.

Но для ожога и этого достаточно – грудь горела огнем, а в воздухе повис запах горелого мяса. Вот же гад!

Осознав степень грозящей опасности, я действовал быстро и решительно, тем более что противник сам подставился: подцепив левой ступней пятку своего истязателя, правой ногой я с силой толкнул его в колено. И откуда только силы взялись?


Громко вскрикнув от боли, хозяин усадьбы рухнул на пол, выпустив из рук орудие пытки. Воспользовавшись замешательством сопровождающих лиц, я быстро перекатился вправо, подхватил каминные щипцы и тем же путем вернулся назад. Опираясь спиной на стену, поднялся на ноги и выставил добытое оружие перед собой.

– Тварь! – первым опомнился от неожиданности один из дворян. Решительно всунув свой факел в свободную руку тюремщика, он уже сделал шаг вперед, вытягивая на ходу шпагу из ножен.

– Коли его! – воскликнул второй товарищ пана Анджея, тоже хватаясь за оружие.

– Нет! Он мой! – всё еще катаясь по полу, прошипел Курцевич. – Назад, друзья, назад!

Воспользовавшись новой паузой, я ухитрился подобрать со своей лежанки покрывало из мешковины и намотал его на левую руку. Какая-никакая, а защита.

– Песья кровь! – тяжело поднявшись на ноги, сын коронного маршала вытянул из-за пояса кожаный кнут. – Сейчас мы посмотрим, какого цвета кровь в твоих венах!

Плохо дело. Каминные щипцы не шпага, намотанная на руку мешковина – не щит. Да и многовато врагов против истощенного и не отошедшего от воздействия дурмана человека. Это в голливудских боевиках герою не составило бы труда расправиться с супостатами. Но здесь не Голливуд, а я не герой, нужно смотреть на вещи реально. Что же делать?

А какие у меня, собственно говоря, варианты? Сдаться и униженно терпеть побои? Или, того хуже, валяться в ногах, моля о пощаде? Да о чем это я? Один-единственный у меня вариант – нанести как можно больший урон противнику, подороже продать свою жизнь. Меня явно не для того выкрали, чтобы облагодетельствовать. Этому нужна месть, а скорее, даже не она, а просто самоутверждение за мой счет. А тому, другому, который якобы Джонсон, нужно вытянуть из меня как можно больше секретов и сделать так, чтобы я больше никогда не встал на пути у его замечательной «миролюбивой» родины. То есть, как ни крути, конечный результат будет один, только промежуточные действия разные.

А раз мне нечего терять, то… А, черт! Больно! Вот что значит быть в плохой физической форме!

Я прекрасно видел, что и как собирается сделать Курцевич, и план защиты и контратаки успел сложиться в моей голове, но вот ослабевшее тело отказывалось исполнять команды мозга с нужной скоростью. Я запоздал с защитным движением, и улорийский кнут ужалил меня в левый бок.

– Я сделаю из тебя кровавое месиво! Я выбью из тебя всю правду о смерти моего отца! Ты будешь умирать долго и страшно, будешь молить меня о пощаде! – что называется «Остапа понесло», младший Курцевич просто сумасшедший какой-то! Интересно, а сказочку «о бесчестном убийстве» отца он сам сочинил или кто помог?

Ко второму удару кнута я уже был готов – подставив под него обмотанную тканью левую руку, бросился вперед, одновременно замахиваясь каминными щипцами. Пан Анджей заблокировал мою атаку левой рукой, но это было не так важно, потому что я продолжил движение вперед и в следующий момент нанес удар головой ему в лицо. Есть!

Жаль, что двигался не только я. Один из гостей Курцевича быстро отреагировал на изменение ситуации, потому в следующий миг сильный удар в висок сбил меня с ног. А едва попытавшись подняться, я получил еще ногой по ребрам, потом опять по голове и по ногам. В общем, вскоре меня уже с упоением пинали три человека, причем Курцевич при этом еще безбожно сквернословил. Немногого же мне удалось достичь!

В голове стоял звон, в глазах потемнело, подняться не было никакой возможности. Всё, что я мог сделать, это поджать под себя ноги и закрыть голову руками.

Улорийцы вошли в раж и не собирались останавливаться. Я как раз уже эдак отстраненно подумал, что сознание вот-вот покинет меня, когда в дело вмешалась третья сторона.

– Прекратите, господа, прекратите! Пан Курцевич, мы с вами так не договаривались! – даже если бы я не узнал голос, по заполнившему камеру запаху крепкого табака смог бы понять, что имею дело с фрадштадтцем. В этом мире я пока не встречал более курящего народа. Именно подданные короля Георга бравировали своим пристрастием к табаку и активно продвигали табакокурение в качестве модного атрибута современного общества. Но это и не удивительно, учитывая тот факт, что из южных земель пока только Фрадштадт поставляет табак на рынки континента.

– Вы увезете его на Острова, и я останусь ни с чем! – попытался возразить Курцевич.

– Вам более чем щедро будет заплачено за это! Разве этого и самого факта пленения недостаточно для вашей мести?

– Пусть расскажет всю правду о смерти отца! Я не верю, что он победил его в честном бою, отец был знатным бойцом, не чета этому задохлику!

– Князь, – капитан Джонсон неожиданно обратился ко мне, – вы можете удовлетворить любопытство пана Анджея?

Пока мои тюремщики препирались меж собой, я переполз к стене и принял сидячее положение. Не слабо меня отделали, но, слава богу, обошлось без переломов.

– Ваш отец, пан Анджей, обладал поистине богатырским здоровьем. Я думал, что убил его еще в Ивангороде, но он сумел оправиться от тяжелейшей раны. Пришлось убивать его вторично. Но не волнуйтесь, он умер с оружием в руках, как и подобает настоящему воину.

– Ты лжешь, собака! – снова взвизгнул Курцевич-младший. – Ты не смог бы убить его в честном бою!

– Дай мне в руки шпагу, и я докажу тебе обратное!

После этого хозяин поместья в сердцах выкрикнул какое-то улорийское ругательство и, стараясь не встречаться взглядом с фрадштадтцем, порывисто выскочил из камеры. Двое друзей тут же последовали за ним, а вот надзиратель с факелами в обеих руках переместился поближе к выходу, но, поскольку Джонсон не спешил уходить, вынужден был остаться.

В планы фрадштадтца не входил разговор со мной при посторонних, поэтому капитан отнял факел у тюремщика, и тому не оставалось ничего иного, кроме как, неуклюже поклонившись, ретироваться из камеры.

Джонсон дождался, когда удаляющиеся шаги стихнут в коридоре, и только после этого поднял факел таким образом, чтобы можно было рассмотреть мое лицо.

– Что, князь, не любят вас улорийцы?

– Чай, не красна девица, чтобы меня любить, – я осторожно ощупал руками лицо. Ерунда, ничего серьезного. Гораздо хуже набухший рубец на боку от кнута и ожог плеча от раскаленного железа.

– У меня здесь только двое своих людей, один из них постоянно дежурит поблизости от подземелья. И как только Курцевич с друзьями направился сюда, он побежал искать меня. К сожалению, скорость доставки информации оставляет желать лучшего.

– О, да! Скорость и информация – залог успеха! – сумничал я и тут же спохватился: как бы лишнего не сболтнуть. Не следует в моем положении блистать умом перед врагом.

– Очень тонко подмечено, – Джонсон взглянул на меня с неподдельным интересом, – как бы то ни было, в моих планах доставить вас к месту назначения в целости и сохранности. Я проведу с паном Анджеем разъяснительную беседу, думаю, подобное больше не повторится.

– Да уж постарайтесь, – усмехнулся я.

Похоже, этот фрадштадтец решил передо мной разыграть спектакль с плохим и хорошим полицейским. Не удивлюсь, если он специально выжидал, давая Курцевичу время вволю повеселиться. А может, даже заранее обговорил с ним роли. Да только без толку всё, нашел дурачка! Я ведь столько фильмов о полиции в свое время посмотрел, что такие приемчики на раз секу. Рассмеяться бы ему в лицо, показав всю ничтожность замысла, да смысл какой? Как это мне поможет? Ведь что бы ни пообещал «добрый полицейский», участь задержанного всё равно предрешена. Это в тех же фильмах любят повторять, мол, «чистосердечное признание облегчает наказание», но на практике к этой фразе часто добавляют окончание «но увеличивает срок». Так что позиции мои не улучшатся ни при каком раскладе.

Что же делать? А нужно искать какой-то неожиданный, нестандартный ход, который бы поставил в тупик противников и оставил мне надежду на спасение. Вот только как найти его, находясь в тюремной камере? Хотя… Хотя да, есть на самом деле такой ход, и в прямом, и в переносном смысле. А помочь его открыть помогут те самые каминные щипцы, про которые благополучно забыли улорийцы и которые я при переползании к стене аккуратно засунул под солому. Нужно только от посетителя избавиться.

– Что от меня нужно Фрадштадту? – прямо спросил я, вовсе не надеясь на какой-то продуктивный ответ.

– О! Можете мне поверить, – Джонсон издевательски рассмеялся мне в лицо, – вы способны рассказать нам много интересного. И вы расскажете!