Дурная кровь

– Дьявольщина! – взревел Страйк.

Из-за стойки выбежал молодой бармен. Оукден верещал что-то про нападение. Все еще с небольшим головокружением, со слезами боли, хлынувшими из глаз, униженная до предела, Робин поднялась на ноги с помощью четы седовласых, богатых с виду американцев, которые суетились и требовали вызвать врача.

– Я совершенно нормально себя чувствую, – услышала она свой голос.

Вся сила удара Страйка пришлась ей между бровями, но она лишь тогда поняла, что у нее из носа течет кровь, когда красные брызги упали на белую крахмальную манишку доброго американца.

– Робин, черт… – бормотал Страйк.

– Сэр, мне придется…

– Да, мы уже совсем уходим, – до нелепости любезно объясняла она бармену, вытирая слезы и пытаясь остановить кровотечение из носа. – Мне просто надо… о, спасибо огромное, – сказала она американке, которая подала ей плащ.

– Вызовите полицию! – орал Оукден: благодаря вмешательству Робин он не получил ни единой царапины. – Кто-нибудь, вызовите полицию!

– Я не буду выдвигать обвинений, – говорила Робин, не обращаясь ни к кому в отдельности…

– Робин… мне так…

Вся в крови, Робин схватила Страйка за рукав и прошептала:

– Уходим немедленно.

Когда под взглядами всех посетителей они выходили из притихшего бара, Робин наступила на стекло своих очков.





58




Любви довольно ласкового слова,

Чтоб сбросить с плеч печалей прежних гнет;

Забвению предать она готова

Былую горечь, если капнет мед,

И все невзгоды прежние не в счет,

И скорбь, и ужас, в прошлом нестерпимый;

Любовь назад не смотрит, лишь вперед;

Дороже века час любви, пусть мнимый,

И рыцарь перед ней, по-прежнему любимый.





Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. Микушевича



– Робин…

– Только не говори, что не надо было мне вмешиваться и тебя уводить, – сказала она сквозь сжатые зубы, когда они быстро шагали по двору. Ее глаза застилали слезы боли. Курящие на улице постояльцы «Стаффорда» оборачивались и глазели, как она зажимает окровавленный нос. – Если бы ты его приложил, за нами бы уже ехала полиция.

К облегчению Робин, при входе в Грин-парк их не ожидали папарацци – она боялась, что после устроенной Страйком сцены на них опять начнется охота.

– Возьмем такси, – предложил Страйк, на которого сейчас снизошло полное смирение, хотя и смешанное со злостью на Оукдена, отца, репортеров и на самого себя. – Слушай, ты права…

– Спасибо, я знаю! – с некоторым раздражением перебила Робин.

Мало того что у нее страшно болело лицо, так теперь она еще мучилась двумя вопросами: почему Страйк не предупредил ее о юбилее Рокби и, что еще важнее, почему он не просчитал последствия для агентства, когда позволил такому низкому проходимцу, как Оукден, заманить себя в этот бар?

– ТАКСИ! – оглушительно рявкнул Страйк.


Робин даже вздрогнула. Где-то поблизости слышался топот бегущих ног.

Подъехало черное такси, и Страйк затолкал Робин на заднее сиденье.

– Денмарк-стрит! – проорал он таксисту, и вслед отъезжающему авто раздались крики фотографов.

– Все в порядке, – Страйк извернулся, чтобы посмотреть в заднее окно, – они пешком. Робин… я так, блин, виноват…

Она достала из сумки зеркало и попробовала хоть как-то привести в порядок свое горящее лицо, вытерев кровь с верхней губы и подбородка. Похоже, у нее намечались фингалы под обоими глазами: и правый, и левый быстро распухали.

– Хочешь, отвезу тебя домой? – предложил Страйк.

Злясь на него и едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли, Робин представила себе удивление Макса, когда он увидит ее в таком состоянии; представила, как ей придется изображать, будто производственные травмы – это сущие пустяки. К тому же она вспомнила, что несколько дней не покупала продуктов.

– Нет, я хочу, чтобы ты меня накормил и дал чего-нибудь выпить, да покрепче.

– Договорились, – сказал Страйк, радуясь возможности искупить вину. – Возьмем чего-нибудь навынос?

– Нет, – ядовито ответила Робин, указывая на свои быстро заплывающие глаза. – Я бы, с твоего позволения, предпочла пойти в «Ритц».

Страйк хохотнул, но тут же осекся, ужаснувшись состоянию ее лица.

– Может, надо обратиться в травму?

– Не говори глупостей.

– Робин, я…

– Ты виноват. Я знаю. Это уже было сказано.

У Страйка зазвонил телефон. Взглянув на экран и решив, что Барклай подождет, он отключил звук. Через три четверти часа они вышли из такси в конце Денмарк-стрит с купленным навынос карри и парой звякающих бутылок. Пройдя наверх, Робин направилась в туалет на лестничной площадке, где комом из смоченной туалетной бумаги смыла засохшую кровь с ноздрей и подбородка. Из растрескавшегося зеркала на нее смотрели набухающие красно-лиловые бугры со щелками глаз. На лбу разрасталась синяя гематома.

В офисе Страйк, который при других обстоятельствах съел бы карри прямо из алюминиевой фольги, выложил на стол разномастные тарелки, ножи и вилки, а затем, поскольку Робин хотела выпить чего-нибудь покрепче, поднялся к себе в мансарду за бутылкой любимого виски. В холодильнике было небольшое морозильное отделение, где он хранил пакеты со льдом для охлаждения своей культи, а также формы с кубиками льда. Кубикам было уже больше года: Страйк мог время от времени хлебнуть крепкого спиртного, но все же обычно предпочитал пиво. Уже почти выйдя из квартиры, он вернулся, чтобы прихватить еще и один из пакетов.

– Спасибо, – пробормотала Робин появившемуся Страйку, забирая протянутый ей пакет со льдом.

Она сидела на месте Пат – за столом, где сама когда-то отвечала на телефонные звонки; на этот же стол Страйк сейчас поставил карри.

– И советую пересмотреть рабочий график на следующую неделю, – добавила Робин, осторожно прикладывая пакет со льдом к левому глазу, – потому что еще не изобрели консилера, способного замаскировать все это безобразие. С двумя фингалами нечего и думать заниматься наружкой.

– Робин… – еще раз повторил Страйк. – Черт, я так виноват. Повел себя как полный придурок, я просто… Что тебе налить: водку, виски?…

– Виски, – ответила она. – И побольше льда.

Страйк налил им обоим по тройной порции.

– Прости, – в очередной раз сказал он, когда Робин, сделав желанный глоток скотча, взялась накладывать себе на тарелку карри. Страйк уселся на диван из искусственной кожи напротив стола. – Ударить тебя – это последнее… нет оправданий… я взбесился, не совладал с собой. Отпрыски моего папаши не один месяц меня доставали, чтобы я пошел на эту вонючую тусовку, – объяснил Страйк, пройдясь рукой по своим густым курчавым волосам, которые никогда не лохматились. Он почувствовал, что сейчас должен выложить ей все как есть – причину, если не оправдание своего срыва. – Они хотели сделать ему подарок: нашу общую фотографию. И вдруг Ал мне сообщает, что у Рокби рак предстательной железы, но это, как я понял, не помешало ему пригласить четыреста рыл на развеселую дружескую попойку… Приглашение я порвал, даже не посмотрев, где это будет происходить. Что Оукден задумал какую-то подлянку, я не допер, утратил бдительность и…

Он одним глотком выпил полстакана виски.

– Непростительно было размахивать кулаками, но… эти последние месяцы… Рокби позвонил мне в феврале. Впервые в жизни. Пытался меня подмазать, чтобы добиться встречи.

– Он пытался тебя подмазать? – переспросила Робин, прижимая пакет со льдом ко второму глазу, и вспомнила, как на День святого Валентина он кричал из внутреннего офиса: «Да иди ты в жопу!»

– Практически да, – ответил Страйк. – Мол, открыт для предложений, чтобы помочь мне… Опоздал, йопта, на сорок лет.

Страйк залпом выпил остаток виски, потянулся за бутылкой и налил себе в стакан еще столько же.

– Когда ты в последний раз его видел? – спросила Робин.

– Когда мне было восемнадцать лет. Я встречался с ним дважды, – ответил Страйк. – Первый раз – в детстве. Мать попыталась меня использовать, чтобы подловить его около студии.

Об этом он рассказывал только Шарлотте. У той в семье царили такие же раздоры и странности, что и у них, вспыхивали сцены, которые для многих стали бы последним рубежом: «Это было за месяц до того, как папа поджег в прихожей мамочкин портрет, отчего загорелась панельная обшивка, приехали пожарные и всех нас эвакуировали через окно верхнего этажа», но для Кэмпбеллов это было нормой, если не сказать – повседневностью.

– Я думал, он хочет меня видеть, – продолжил Страйк. Шок от одного вида Робин и обжигающий горло виски высвободили воспоминания, которые он обычно держал крепко запертыми внутри себя. – Мне было семь лет. У меня начался адский мандраж. Я хотел классно выглядеть, чтобы он… чтобы он мной гордился. Попросил, чтобы мама разрешила мне надеть выходные брюки. Подошли мы к студии – у матери были связи в музыкальной индустрии, кто-то дал ей наводку, – а нас не пустили. Я подумал: не иначе как тут ошибка какая-то. Бугай у входа явно не понимал, что папа хочет меня видеть.

Страйк выпил еще. Между ним и Робин остывал на тарелке карри.

– Моя мать стала качать права. Ей пригрозили, и тут из машины позади нас вышел менеджер группы. Он знал, что представляет собой моя мать, и не хотел публичных скандалов. Провел он нас в здание, в какую-то каморку подальше от студийной аппаратуры. Начал втолковывать, что являться без договоренности не положено. Если она хочет увеличить размер алиментов, пусть действует через адвокатов. И до меня дошло, что никто нас туда не звал. Мать стала пробиваться к отцу силой. Я разревелся… – жестко сказал Страйк. – Хотел просто сбежать… Моя мать и менеджер разорались – и тут входит Рокби. Услышал эти вопли, когда возвращался из туалета. Как видно, кокса нюхнул, но это я понял много позже. В каморку ввалился уже на взводе. А я силился улыбнуться, – продолжал Страйк. – Весь в соплях. Боялся показать себя нытиком. Представлял, как папа сейчас меня обнимет: «Ну вот и ты, наконец-то». А он смотрел на меня как на пустое место. Подумаешь, фанатка голимая приволокла с собой спиногрыза, которому штаны коротки. Штаны, сука, всегда были мне коротки… Рос слишком быстро… Потом он узнал мою мать, и до него дошло. У них разгорелся скандал. Я не запомнил, что они кричали. Мал еще был. Но суть сводилась к следующему: как она посмела сюда припереться, у нее же есть контакты его адвокатов, а платит он ей достаточно, и если она сорит деньгами, это ее проблема; а потом и говорит: «Звездец, из-за какой-то случайности…» Я решил, что его по случайности занесло на студию или как-то так. Но потом он вылупился на меня, и я понял, что имелось в виду. Случайность – это я.

– О господи, Корморан, – тихо сказала Робин.

– Да, – продолжал Страйк, – начислим ему бонусные очки за честность. Он хлопнул дверью. А мы поплелись домой. После этого у меня теплилась надежда, что он раскаивается в сказанном. Трудно было отказаться от мысли, что отец жаждет меня видеть. Но продолжения не последовало.

Хотя до ночи было еще далеко, в помещении становилось все темнее. Высокие здания на Денмарк-стрит в это время суток погружали офис в тень, но детективы не стали включать свет.