Фагоцит. Покой нам только снится

– А Ефремова, значит, можете попросить?

– Тоже не могу, потому к тебе и обращаюсь. Ты-то можешь.

– Могу. И попрошу. Надеюсь, он мне не откажет. Но у меня к вам будет встречная просьба.

– Слушаю.

– Иван Антонович совсем недавно закончил новый роман – «Час Быка».



Ну да, в общих чертах так. А если уж быть совсем точным, то он закончил править тот текст, что получил из двадцать первого века. С мой точки зрения, получилось у него отлично, но у Брежнева и Демичева может быть другое мнение. Из книги исчезли все моменты, позволяющее рассматривать общество Торманса как вариант развития сегодняшнего Китая. Но зато появились новые, с которыми Торманс больше походил на продукт полного и окончательного вырождения «развитого социализма».



– Так вот, – продолжал я, – мне кажется, что книга получилась великолепная. Но неоднозначная, при желании там можно много чего усмотреть. И моя просьба состоит вот в чем – прочитайте эту книгу! А потом лично выскажите Ивану Антоновичу все, что вы о ней думаете. Он вполне вменяемый человек, и, если ваши возражения против чего-то там будут аргументированы, поймет их и, скорее всего, примет. И тогда точно с воодушевлением возьмется за художественную обработку ваших воспоминаний.

Брежнев, как уже говорилось, дураком не был и сразу понял, что ему предлагается. Публикация «Часа быка» в минимально урезанном виде в обмен на написание его мемуаров.

– Сильно хоть антисоветская книга? – задумчиво спросил он.

– С моей точки зрения, она вообще насквозь просоветская. Точнее, прокоммунистическая. Вы что, считаете, у нас все хорошо? Совсем-совсем, без исключений?

– Конечно, нет, я об этом и на съезде говорил.

– Ну вот, а Ефремов показывает, во что могут выродиться наши отдельные недостатки, если вместо борьбы с ними их будут замалчивать. И каких нравственных высот сможет достичь человек, если он вырастет в обществе, их давно лишенном. Вот я вам и предлагаю – сами прочитайте. Чего вам мой пересказ слушать, как в анекдоте про Карузо и Рабиновича.

– Что за анекдот? – заинтересовался Брежнев.

Я рассказал.

– Рабинович, говоришь, напел? – рассмеялся Ильич. – Ладно, прочитаю. Книга у тебя с собой?

– Нет, я же не знал, про что будет разговор.

– Тогда… ммм… в среду вечером сам мне ее привези, часов в девять. Действительно, Карузо лучше слушать в оригинале. Да, и телефон Ефремова мне прямо сейчас напиши.

Разумеется, Брежнев мог просто распорядиться, и референт узнал бы ему этот номер меньше чем за пять минут. Однако пошла бы хоть маленькая, но волна, и значит, Брежнев ее не хочет. Интересно.

Брежнев тем временем продолжил:

– С этим, будем считать, закончили. Теперь вот что. Как твое мнение, получится у вас высадка на Луне к пятидесятилетию Октябрьской революции? А то вон мне доложили, про это даже известный английский фантаст Кларк писал.

– Как это его угораздило? – удивился я.

– А вот слушай.

Явно довольный тем, что смог поставить меня в тупик, Леня взял бумажку и прочел:

«Пат был не очень сведущ в земной истории; подобно большинству селенитов, он считал, что до 8 ноября 1967 года, когда русские столь эффектно отпраздновали пятидесятилетие своей революции, вообще не было великих событий».

– Артур Кларк, «Лунная пыль», – пояснил Брежнев. – Дату он слегка перепутал, но сама мысль интересная. И что же ты думаешь, писателей вроде него смогут потрясти демонстрация и парад на Красной площади? А вот высадка наших роботов на Луну сможет, и до самых печенок. Так что ты уж, Витя, постарайся не разочаровать его поклонников, да и всех советских людей тоже.

– Сейчас все зависит от Челомея, оба комплекта моих луноходов будут готовы к началу лета. Вы бы ему финансирования подкинули. Он хоть и не просит, но лишним оно точно не будет.

– Подкинуть ему можно, только сняв с Мишина. А он уже и так чуть ли не через день жалуется Устинову.

– Зато когда его Н-1 взорвется прямо на старте и разнесет половину Байконура, жаловаться начнет уже Бармин, и вполне обоснованно. Ну нельзя такую ракету запускать без полноценных наземных испытаний! А на них нет денег. И вообще, я Шелепину уже говорил, теперь скажу вам. В КБ Мишина творится черт знает что. Все прекрасно понимают, что над Н-1 еще работать и работать как минимум года четыре, если не пять, да и то при резком увеличении финансирования. И что принятая сейчас однопусковая схема ублюдочна сама по себе и ничем хорошим в наших условиях кончиться не может. Для нормальной лунной экспедиции с ракетой типа Н-1 нужно два пуска со стыковкой на орбите, а это еще годы и многие миллиарды. Но никто этого не решается сказать даже Афанасьеву, не говоря уж об Устинове, Шелепине и тем более о вас.

– Да, – вздохнул Брежнев, – похоже, мне придется еще с этим разбираться, задача слишком велика, чтобы ее тянул один Шурик. У тебя все?

– Почти.

– Тогда давай побыстрее, гости небось уже заждались.

– Светлана Аллилуева собирается сбежать. Может, отпустить ее? Шуму тогда будет гораздо меньше.

– Черт с ней, пусть уматывает. Пошли.



Гостей было немного, только члены семьи. То есть сын Юрий, который лично мне почему-то показался внешне больше похожим на Шелепина, чем на Леонида Ильича, и его сын Леонид десяти лет. Второй внук Брежнева, Андрей, остался дома. Вера успела шепнуть мне, что он болеет, и жена Юрия сидит с ним.


И разумеется, на празднестве присутствовала дочь Галина. Кстати, довольно красивая женщина! Она еще не успела стать карикатурно похожей на своего отца. Антонов уже начал было что-то этакое замышлять, но быстро обломался, и правильно. Потому как рядом с ней присутствовал рослый молодой красавец, похожий сразу и на Алена Делона, и на Ди Каприо, и вообще на идеал мужчины в девичьих грезах. Я даже не сразу понял, что это не кто иной, как Чурбанов. Значит, Леня таки ухитрился познакомить его со своей дочерью существенно раньше, чем это произошло в прошлом Антонова. И, кстати, правильно – по Галине только слепой не заметил бы, как она счастлива. Чурбанов на вид был поспокойней. Наверное, уже прикидывал карьерные перспективы, которые пообещал ему Леонид Ильич. Или вспомнил слова Пушкина о том, что «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Интересно, они уже расписались или пока идет процесс ухаживания? Колец на руках у них вроде не видно.

Леня представил нас с Верой гостям, причем упомянул и про мои, как он сказал, «целительские таланты». Юрий встрепенулся, и я, после представления подойдя к нему, поинтересовался, что с его младшим сыном.

– Врачи говорят, бронхит, а Людмила им не верит, опасается воспаления легких, поэтому и осталась дома. Из-за его болезни задерживается моя командировка в Швецию.



Ага, подумал я, командировка в Швецию – это святое. Если она может сорваться, то тут действительно и к экстрасенсам побежишь. Тем более что я не простой экстрасенс, а еще и член партии.

И, значит, мы договорились, что завтра часов в восемь вечера я к ним заеду.

Юрий с сыном уехали довольно рано, примерно в полдесятого вечера. Когда они вышли, Брежнев попросил минутку внимания и без бумажки рассказал несколько анекдотов из подаренного ему сборника. И когда только успел выучить-то?

Виктория Петровна и Вера смеялись, я за компанию тоже, хотя, разумеется, эти анекдоты уже знал. Галина ржала как лошадь. Чурбанов сидел с очумелым видом и явно не представлял, что ему делать. Смеяться над самим генсеком? Невозможно. Не смеяться, когда изволит шутить сам генсек? Невозможно еще более. Вот ведь дилемма-то возникла перед человеком, не позавидуешь.





Глава 4




В связи с работой на космос я помаленьку вникал в состояние дел в космической отрасли в СССР. И потихоньку офигевал. Как вообще в таких условиях удалось добиться хоть каких-то успехов? Причем в конце пятидесятых – начале шестидесятых успехи были не какие-то, а весьма значительные. Наверное, энтузиазм – это все-таки куда более мощная сила, чем мне раньше казалось.

По идее, в Союзе должна была быть государственная программа освоения космоса, рассчитанная где-то лет на десять вперед. И отработанный механизм ее корректировок по вновь открывшимся обстоятельствам: в космосе всего заранее не предусмотришь. А оказалось, что нет ничего. Ни программы, ни механизма. Какое-то свое подобие программы имелось в каждом КБ, а их число потихоньку росло. Между собой они не коррелировали почти никак, а некоторые даже ухитрялись противоречить сами себе. Взаимодействие между конструкторскими бюро происходило в основном не на техническом уровне, а на подковёрном. Как у главных конструкторов еще оставалось время на что-то, кроме грызни, понять было трудно. И ведь это в отрасли, пользующейся особым приоритетом во всем. Что творилось, например, в швейной промышленности, я даже не представлял. И не хотел представлять, потому что никогда не любил ужастиков.



Все это я узнал в процессе подготовки старта лунной экспедиции роботов и в результате сравнительно частых бесед с Челомеем. А что было не очень понятно, уточнял уже в двадцать первом веке. Если знаешь, как правильно сформулировать вопрос, то и ответ найдется без особых задержек.

Хорошо хоть Комаров слетал нормально. Косяк в парашютной системе нашли на стадии подготовки к полету, кого-то хорошо взгрели, кого-то вообще выгнали, и полет был успешно завершен. Правда, оставался открытым вопрос с клапаном, из-за внештатного открытия которого в прошлом Антонова погибли Волков, Пацаев и Добровольский. Даже в двадцать первом веке так и не удалось однозначно выяснить точную причину. Но это означает лишь то, что экипаж должен отработать подобную ситуацию еще на тренировках. И наверное, совсем без скафандров космонавтов все же отправлять нельзя. Пусть будут хоть какие-то, предельно облегченные, способные в случае разгерметизации сохранить космонавтам жизнь минут хотя бы на пять. Погибшим ребятам и такого времени хватило бы.

Зато то, что Комаров летал один, а ведь был запланирован и параллельный пуск еще одного корабля с экипажем из трех человек, получилось без моего участия. Видимо, наверху решили не рисковать.

Меня беспокоило поведение литиевых батарей на станции «Луна-9». Если и на луноходах они поведут себя так же, то есть начнут резко терять заряд через несколько часов после прилунения, то это будет если и не совсем катастрофа, но уж и никакая не великая победа точно.

Телеметрия с «девятки» шла довольно урезанная, температура измерялась только в приборном отсеке. Сколько градусов было конкретно на аккумуляторах, можно было только предполагать. Но раз на процессоре тридцать пять градусов, а это я знал, то скорее всего, температура окружающей среды градусов двадцать – двадцать пять. И значит, расположенный через тонкую стенку аккумуляторный отсек не мог быть ни раскаленным, ни замерзшим до глубокого минуса.

В принципе, это мог быть и один паршивый элемент, они все-таки китайские и иногда выходят из строя даже не в космосе, а и в домашних условиях тоже. Однако все полученные из будущего аккумуляторы тщательно проверяли и при малейших подозрениях откладывали в сторону – пригодятся для наземных испытаний.

На всякий случай Антонов переправил из будущего еще полсотни элементов, из которых после отбора сорок три были признаны безукоризненными. Кроме того, я, пользуясь еще не до конца освоенным запасом по весу, усилил радиационную защиту аккумуляторных отсеков на всех луноходах. И снабдил эти отсеки отдельной дополнительной системой терморегуляции на элементах Пельтье. Но больше я ничего не успевал – осень шестьдесят седьмого года неумолимо приближалась.



Почти всю первую половину лета мне пришлось мотаться между Троицким и подмосковным Калининградом. Хорошо хоть в это время о пробках на МКАДе никто не мог даже помыслить, не то что в них стоять. Дорога занимала меньше часа.

Вообще-то главный Центр управления полетами находился в Крыму, в Евпатории, но я, один раз там побывав, сказал, что в таких условиях обеспечить нормальное управление луноходами трудно. И теперь оборудовал другой ЦУП, резервный, в том самом будущем городе Королеве. Решение о строительстве тут настоящего, полноценного Центра было уже принято, но когда оно начнет выполняться, пока оставалось неясным. Не исключено, что аж в семидесятых годах, как в прошлом Антонова. Ну, а моей задачей было подготовить всего лишь временный центр управления луноходами. Как я в процессе этого ухитрился поругаться не только с партийными властями Калининграда, но даже с министром общего машиностроения Афанасьевым – сам не понимаю. Причем про ссору с министром я узнал только после того, как мне о ней рассказал Зонис. Я же по наивности считал, что у нас была нормальная рабочая беседа, разве что на немного повышенных тонах.



Будучи еще только Антоновым, без раздвоения, я очень не любил работы, которые обязательно должны были завершиться огромным успехом к какой-нибудь знаменательной дате, а в советское время этим грешили постоянно. Практика показывала, что, даже если до эн-летия чего-то или кого-то там охренительного оставалось вполне достаточно времени для нормальной работы плюс небольшой запас, все равно перед датой обязательно начиналась нервотрепка, бардак и, как следствие, работа оказывалась не сданной как положено, а кое-как спихнутой.

В шкуре Скворцова я поначалу придерживался точно таких же взглядов, но по мере возни с луноходами они потихоньку менялись. Действительно, не буду же я возмущаться тем, что полет к Марсу или Венере можно проводить только в точно определенные астрономические сроки, и никак иначе. Поперек законов физики не попрешь.

Так и здесь. Преследуй грядущая лунная эпопея хоть какие-то научные цели, я бы громче всех возмущался попытками привязать ее к какой-нибудь знаменательной дате. Но ведь цели-то были чисто пропагандистские! Даже если вдруг «Профессор» по какой-либо причине не сможет определить состав лунного грунта, то и хрен с ним, я это сделаю за него. В Интернете этот состав есть, Антонов уже проверил.

Однако правильная пропаганда – это наука. И раз наука утверждает, что луноходы должны открыть свой лунный цирк шестого, седьмого или на самый крайний случай восьмого ноября, то, значит, мне остается только принять эти даты как нечто объективное и непреложное. Я и принял. Огромная же разница – закончить работу вовремя потому, что так надо, или надрываться к искусственному сроку только для того, чтобы какой-нибудь чинуша смог красиво отчитаться и получил карьерные плюшки.



Работы по развертыванию Центра управления луноходами мы проводили вместе с Сашей Фроловским. Во-первых, потому, что без него они могли затянуться, он уже стал ценным специалистом. В отличие от нас с Антоновым он в достатке и даже небольшом избытке обладал педантичностью и въедливостью, а это при создании аппаратуры, где надежность стоит на первом месте, очень помогает. Кроме того, тому имелась еще одна причина, о которой Семичастный рассказал мне в конце мая.

– Видишь ли, Вить, – начал он, – твоей персоной никак не могут не заинтересоваться сначала западные аналитики, а потом и разведки. Не исключено, что они уже сподобились.

– Я тоже так думаю, и что из этого следует? Мне теперь ходить только в сопровождении роты охраны?

– Обойдешься. Но вот несколько исказить твою видимую роль не помешает. Ведь как сейчас обстоят дела в «Мечте» для тех, кто в теме? Директор там только для решения организационно-бюрократических вопросов, ну и для мебели. Все направления работ задаешь ты. Так?

– В общем-то да.

– Ну вот, а что, если при более глубоком анализе тут вскроется второй слой? Будто на самом деле ты нечто вроде твоего директора, только при Саше Фроловском. Мол, настоящий технический гений – это он, а ты на самом деле при нем для обеспечения работ, отвлечения внимания, защиты от бюрократов и вообще от трудностей жизни, ну и для надувания щек.