Финист – ясный сокол

Конечно, все мы ненавидели этого гада и ждали, когда он подохнет и перестанет орать.

Но он не подыхал.

Разума он не имел. Точно известно. Змей ничего не понимал: это был бессловесный, безумный, безжалостный узел из мяса и костей.

И когда весенним вечером он исторгал длинный надсадный вой – дети, подросшие за зиму, спрашивали у взрослых:

– А кто это кричит?

Взрослые отвечали:

– Это Горын за тыном.





2.


В тот день было особенно душно, и я радовался, что моя броня хорошо впитывает пот и не даёт сопреть голому телу.

Со мной шли двое: из деревни Сидоры – один, и из деревни Уголья – второй.

Первого, сидорова, звали Тороп. А другого, угольева, звали Потык.

Тороп из Сидоров был длинный, молчаливый мужик, взрослый, лет восемнадцать или девятнадцать, при усах и бороде.

А Потык из Уголий едва справил двенадцатилетие, борода у него не росла ещё; его впервые допустили к жребию, теперь он страшно гордился и выпячивал грудь.

Ни тот, ни другой никогда не ходили на змея, и при начале дела я сразу обоим объяснил, чтобы слушались меня беспрекословно, иначе живыми не вернутся, а ещё хуже – если вернутся живыми, но покалеченными; кому нужен калечный мужик?

Малой Потык взял с собой свою палицу – слишком лёгкую, мальчишескую. Я принудил новичка вернуться домой и оставить игрушку в отцовской кладовой.

И когда вошли в лес – первым делом я сделал парню доброе взрослое оружие: отыскал подходящий трёхгодовалый дубок, срубил на уровне пояса, затем ножом обрыл землю вокруг ствола и вывалил могучий комель. Далее усадил Потыка за работу: обрубить корни, придать тяжкой части правильную округлую форму. Так понемногу новичок изготовил замечательную боевую дубину, настоящий ослоп; попадёшь с размаха по голове – и не станет головы.

Малой Потык помахал, приноравливаясь, остался очень доволен и запел старую песню: «Дубину выбирают по руке».

Правду сказать, мне никогда не нравилась эта песня. На самом деле дубину выбирают не по руке, а чуть тяжелей, чем рука хочет. В первый раз должно быть трудно и неудобно. И вообще, когда бьёшься дубиной – главное вовсе не рука, а плечо и спина. Молодому, начинающему дают не удобную дубину, а тяжёлую. Потом, когда в жилах накапливается навык, оружие меняют на ещё более тяжёлое. Учебные палицы вдвое больше боевых: кто привык и овладел, тот в битве не пропадёт.

Но я всего этого объяснять не стал. И пока мальчишка горланил песню – молчал.

В конце концов, мы шли не на битву.

Отправились дальше.

Лесов у нас в зелёной долине много: один прозрачный, другой звериный, третий глухой, и были ещё дальние леса, ледяные, запретные, и ещё разные другие.

Горын сидел в глухом лесу, идти до него было – три дня.

Прозрачный лес начинался с березняка (оттого и «прозрачный»), потом шли холмы и дубравы, с землёй, сплошь изрытой кабанами. За дубравами – озеро. Там кончались тропа и первый лес, и начинался второй, звериный, и тропы в том лесу тоже были только звериные, да и тех наперечёт.

Но и в звериный лес люди ходили каждый день, и даже дети и юные девки: через тот лес текла мелкая речка, в которой можно было найти перлы. В наших деревнях каждая девка имела ожерелье из перлов, и были целые семьи, кормившиеся только собиранием перлов и ничем другим.

Вот, посмотрите, среди нас есть вдова мукомола, на ней как раз такое ожерелье.

Но не буду отвлекаться.

Двадцать вёрст до озера мы прошли с одной лишь остановкой. Спешить было некуда, и вообще, глупо. Чтоб хорошо застращать змея, требовались старания троих крепких мужчин, так что по пути силы следовало не тратить, а наоборот, сберегать. Каждый из нас тащил, помимо рогатины и шлема, тяжёлый узел с походным и боевым снарядом: кусками смолы для изготовления светочей, кожаными верёвками, точильными камнями для ножей, шкурами для ночлега, вязанками бересты для розжига костров, тряпичными лоскутами для перевязывания ран и ещё множеством другого всего. Мне, привыкшему к походам, было не слишком трудно, а вот мои товарищи, я видел, взмокли и выдохлись, и я заранее решил, что у озера мы сделаем большой привал и искупаемся.

Потык отдыхать не хотел, ему, молодому, не терпелось рвануть в драку, новой дубиной помахать, – пришлось мне тогда отвесить ему затрещину, вполсилы.

– Делай то, что тебе велят, – сказал я. – Если скажу: беги, ты побежишь. Если скажу: зарывайся в землю – ты зароешься в землю. Понял?

– Понял, – ответил малой, покраснев от обиды.

– Вижу, что не совсем, – сказал я. – Но поймёшь понемногу. Я вас веду, я вами руковожу, я вам приказываю. Но не потому что власти хочу, а потому что у меня опыт есть. Вы у тына не были, а я был, много раз. Я иду с вами не для забавы, а по обязанности. Вас по жребию отобрали, а меня князь послал. И мне надо, чтоб мы, все трое, дошли до места, сделали дело и назад вернулись, целые и невредимые.

Смолчал Потык, не возразил, – умный парень оказался.

Когда подошли к озеру – услышали голоса, пение и хлопки в ладоши.

Сбросили поклажу, оставили в кустах дубины и рогатины, вынули ножи; ползком, пластаясь, выбрались на открытое место, и увидели: в воде у берега играли мавки.


Малой Потык охнул от изумления и тут же стал шёпотом заклинать богов, и большими пальцами отгонять злых духов; пришлось опять дать ему подзатыльник, чтоб заткнулся.

Мавок было пять, если считать по головам, но под водой могли быть их сёстры, постарше и поумнее – из тех, кто никогда не показываются на поверхности, зато если войдёшь в воду по пояс – ухватят за ноги и утащат в омут, и ты пропал; сгинешь ни за грош.

Так что если заметил у берега мавку – не спеши кидать камнем; рядом могут сидеть ещё несколько. Ты в них камнем, а они в тебя, в ответ, донным илом, в десять рук, не успеешь моргнуть – весь будешь в грязи с ног до головы.

Пять молодых мавок сидели по грудь в мелкой воде рядом с песчаным откосом, пели и пересмеивались, грелись; вода сверкала на солнце удивительными славными красками: то пурпуром, то фиолетом, то золотом; я засмотрелся на самую юную, с красивыми грудями и плечами, но Тороп толкнул меня локтем и показал в сторону.

На берегу была ещё одна: сидела шагах в десяти от края. Не мавка – человек.

Девка. С ногами.

Русоволосая, тонкая, невысокая, закутанная в драное тряпьё.

Тут я понял, что пение и игры затеяны ради этой девки: она не отрывала взгляда от мавок и улыбалась, и вот-вот должна была скинуть лохмотья и зайти в воду, и на том закончить свои земные дни.

Я присмотрелся к сидящей на берегу девке и вздрогнул: она была похожа на ту, что я любил когда-то.

Вернулась, нашлась! – едва не закричал я.

Но волосы у моей любимой Зори были тёмные, а у этой, незнакомой, – светлые. И я понял, что обознался.

– Ножами ничего не сделать, – прошептал Тороп. – Надо вернуться и взять рогатины.

Тем же макаром, пластаясь в зарослях осоки, мы вернулись к месту, где оставили котомки и оружие.

Малой Потык не имел рогатины, только нож и палицу, про которую я уже говорил; зато у нас с Торопом были крепкие, проверенные, осиновые, в рост человека, с бронзовыми остриями: со своей рогатиной я трижды ходил на россомаху и медведя. А также ходил и на врагов, но только в дальних походах; об этом сообщу позже.

Одна россомашья шкура до сих пор со мной, я на ней сплю.

Наконец, у меня – единственного воина из троих – имелся боевой топор из крепчайшего железа: подарок отца на совершеннолетие. Но я его берёг и не пускал в дело без веской причины, а носил всегда за спиной, в петле.

– Ну и ну, – тихо сказал возбуждённый Потык. – Пять мавок! Они что, всегда тут живут?

– Кто их знает, – сказал я. – Ты хоть раз мавку видел?

– Одну видел, – признался малой. – Побитую. На берегу валялась. Мне шесть лет было. Мы с друзьями хотели волосы у неё отрезать, думали, она без сил… А она – глаза открыла, да как закричит! Подпрыгнула – и в воду. А мы со страху обосрались.

– Это хорошо, – сказал Тороп. – Обосрался – значит, запомнил.

Мы поправили брони и надели шлемы.

У Торопа была лёгкая и удобная броня – трёхслойный льняной поволочень, густо стёганный шерстяной нитью, а по груди укреплённый несколькими медными щетинами. Я знал умельца, делавшего такие брони: он перенял образец у кочевников, а те, как он утверждал, в свою очередь, переняли у ромеев.

Собрались, двинули к озеру, уже не хоронясь, в полный рост, скорым шагом.

– А как мы с ними справимся? – спросил Потык. – На одну мавку всемером ходят, а их там пятеро… А нас – трое…

– Никак не справимся, – ответил я. – Но жути нагоним, и девку уведём. Ты, главное, вперёд не лезь.

Нам оставалось шагов сорок – пятьдесят, когда мы услышали истошный визг нескольких нечеловеческих глоток.

Только мавки могут так визжать: от их дурного вопля закладывает уши, и озноб по всему телу, и ноги к земле прирастают. Но я пересилил себя, перехватил рогатину, побежал.

А уже никого не было ни в воде, ни на берегу: только плеснуло посреди озера, на миг показались зелёные волосы, и эхо прогулялось меж еловых ветвей:

– Зря… Зря… Зря…

Я первым дошёл до места, где сидела девка. Здесь трава была примята и лежало драное рубище, а рядом – тощая котомка. Хорошо заметен был след: раздевшись, несчастная приблизилась к воде, вошла едва по колено – далее её схватили и утащили на глубину.

– Что ж она… – пробормотал малой Потык. – Как же они её… Когда успели?

– Успели, – угрюмо сказал Тороп. – Нежить своё дело знает.

Потык задрожал и покрылся пятнами. Я уже понял, что парень был боевой и резкий. Он схватил с земли камень, гневно заорал, швырнул подальше в воду.

– Твари! Твари!

– Угомонись, – сказал Тороп. – Уже всё. Сгинул человек. Ничего нельзя сделать.

– Можно! – крикнул малой Потык. – Я людей приведу! У меня все друзья – рыболовы! Возьмём сети, бредни! Пройдём всё озеро от берега к берегу! Всю нечисть переловим! Изломаем на позвонки!

– Пробовали, – ответил Тороп. – Ловили, ломали. Они возвращаются. Они, как мы, живут здесь и всегда жить будут. А ты что же, ничего этого не знаешь?

Потык поискал, нашёл второй камень и швырнул вслед первому. Поднялись брызги – но как поднялись, так и упали, и снова вода разгладилась: не вставали со дна пузыри, не дёргала плавниками рыба, как будто всё умерло и сама вода обратилась в мёртвую.