Грехи волка

– Ну, и упрямец же вы! – проговорил он, когда они выбрались на берег. – В другой раз такой номер не пройдет. Я буду поумнее. Завтра на вас живого места не будет.

– Возможно, – отозвался Монк. – Надеюсь, завтра волна переменится и ветер будет не таким сильным.

– Надеяться всегда нужно. – Лодочник протянул руку, и Уильям отдал ему деньги за переезд. – Только помните, что поезд на юг вас дожидаться не будет!

Поблагодарив его, сыщик отправился искать лошадь, чтобы преодолеть несколько миль по холмам Черного острова до следующей переправы – через залив Кромарти-Ферс.

Достав лошадь, он неторопливо тронулся в путь. Ощущение было приятным. Он обнаружил, что знает, как без особых усилий управлять животным, и привычно чувствовал себя в седле, хотя совершенно не представлял, когда ездил верхом в последний раз.

Вокруг миль на пятнадцать, а то и на двадцать открывался прекрасный вид убегающих на север склонов, густо поросших уже оголенным лиственным лесом и соснами. Под ними на лужайках паслись стада овец, а иногда попадались и коровы.

Что же за воспоминание поразило его в лодке? То ли это прошлое, о воскрешении которого он мечтал? За внезапно возникшим образом ощущалось что-то еще, тревожное и мучительное. Может быть, не стоит будить его? В забвении тоже есть своя радость…

Путешествие вверх по склону было достаточно трудным. У Монка ныла спина, натруженная при переправе через пролив. Не лучше ли пройтись пешком? Он слез с лошади, давая ей отдых, и зашагал рядом. Так они добрались до гребня, и впереди открылась громада Бен-Уайвиса, массивная вершина которого была увенчана шапкой первого зимнего снега. Освещенная солнцем, она, казалось, парила в небе. Не спеша пройдя еще не-много, сыщик миновал холм, и слева открылись цепи гор, возвышавшиеся, одна за другой, вплоть до самого сердца Шотландии, голубых или пурпурных, с белыми верхушками, сверкающими на фоне синего неба. У Уильям-а перехватило дыхание – не от крутизны подъема, а от восторга. Казалось, отсюда виден весь мир. Впереди, внизу, полированной сталью блестел залив Кромарти, на востоке простирающийся в сторону моря до самого горизонта. На западе, насколько хватало глаз, стояли горы. Солнце било в лицо, и Монк невольно поднял его навстречу ветру и вечной тишине.

Он был рад своему одиночеству. Чье-то общество было бы здесь лишним, а человеческая речь звучала кощунством. И в то же время хотелось разделить с кем-нибудь это ощущение совершенства, чтобы иметь возможность в нужную минуту вновь и вновь возвращаться сюда душой. Вот Эстер поняла бы его. Она умеет смотреть и чувствовать молча. Все равно этого не передать словами, а для того, чтобы понять друг друга, достаточно взгляда или прикосновения.

Лошадиное фырканье вернуло Монка к реальности, напомнив, что время стремительно уходит. Ему предстоял еще долгий путь, а животное уже отдохнуло, так что пора было двигаться вниз, к побережью и к следующей переправе.

Чтобы попасть в Портмахомак, как теперь назывался Сент-Кольмак, детектив потратил целый день, многократно уточняя дорогу, и только когда сумерки уже превратились в настоящую ночь, он наконец добрался до кузницы на Замковой улице и спросил, где можно оставить на ночь лошадь и переночевать самому. Кузнец охотно приютил животное, хорошо ему знакомое, поскольку его и прежде нанимали путешественники, а всаднику мог только указать ближайший постоялый двор, расположенный несколькими ярдами ниже по склону холма, на самом берегу.



Утром, пройдя около мили по побережью и взобравшись на холм, Монк увидел ферму Мэри Фэррелайн, которую сейчас арендовал человек по имени Аркрайт. В деревне его хорошо знали, но, очевидно, не слишком любили. Возможно, причина было в том, что, судя по имени, он был не горцем, а то и вообще не шотландцем. Впрочем, самого Уильяма встретили весьма приветливо, несмотря на его чисто английский выговор.

Приехал он затемно, но утро оказалось таким же солнечным, как и предыдущий день. Идти было недалеко, не больше мили, и дорогу указывала идущая по гребню холма аллея из смоковниц и ясеней. Слева от дороги располагался каменный амбар или хлев, а справа был виден небольшой домик, который Монк и счел фермой миссис Фэррелайн. Из-за его крыши виднелась труба какого-то более крупного строения – возможно, помещичьего дома, – но оно сыщика не интересовало.

Нужно было собраться с мыслями и решить, как вести разговор. Остановившись под деревьями, чтобы отдышаться, он обернулся в ту сторону, откуда пришел. Под ним серебристо-голубым полотном расстилалось море. Вдали виднелись горы Сазерленда с покрытыми снегом вершинами. На западе бледно поблескивала на солнце песчаная полоска берега, а за ней в глубь материка, к синим холмам на добрую сотню миль тянулась голубая водная лента, исчезающая в дымке у горизонта. Небо было почти безоблачным, и в вышине медленно проплывала стая диких гусей, направляясь на юг. Уильям проследил взглядом, как они медленно растаяли вдали. На юге тоже было видно море, серебристо-белое в утренних лучах, и на его фоне темнел одинокий замок.

В другое время Монка рассердило бы, что его привело сюда столь мерзкое дело, но сейчас он испытывал только грусть.

Преодолев последние ярды пути, сыщик постучал в дверь.

– Ну? – Открывший ему человек был невысок и коренаст, с бритым лицом, на котором читалась откровенная неприязнь к незнакомцу.

– Вы – мистер Аркрайт? – осведомился Уильям.

– Ну, да. А вы кто и что вам здесь нужно? – У жильца был выговор англичанина, но детектива в первый момент смутила его интонация: в ней слышалась свойственная горцам напевность.

– Я приехал из Эдинбурга… – начал сыщик.

– Вы не шотландец, – мрачно возразил Аркрайт, отступая на шаг.

– Так же, как и вы, – парировал Монк. – Я сказал, что приехал из Эдинбурга, а не что родом оттуда.

– Ну и что? Мне дела нет, откуда вы родом.

Йоркширец! Вот откуда эти модуляции, этот характер произнесения гласных в его речи. Байярд Макайвор тоже из Йоркшира. Что это, совпадение?

Не задумываясь, Уильям соврал:

– Я – поверенный миссис Мэри Фэррелайн. Приехал познакомиться с состоянием ее имущества. Не знаю, дошла ли уже до вас информация, что она недавно умерла.

– Никогда о такой не слыхал, – убежденно заявил Аркрайт, но по лицу его пробежала тень. Он тоже лгал.

– Странно. – Монк улыбнулся – не столько дружелюбно, сколько удовлетворенно. – Ведь вы живете в доме, который принадлежит ей.

Йоркширец побледнел, но постарался скрыть тревогу. В его душе происходила какая-то борьба. Было очевидно, что сдаваться он не собирается и, похоже, не будет слишком церемониться в средствах. Что-то в нем внушало опасения. Сыщик поймал себя на том, что прикидывает собственные силы. Как поведет себя этот странный человек в таком диком и совершенно безлюдном месте?

– Не знаю, кто там числится хозяином, – заговорил Аркрайт, глядя своему неожиданному гостю в лицо, – но я нанял эту ферму у человека по имени Макайвор, и вас это никак не касается, мистер Крау!

Монк не представился Аркрайту, но тому было известно имя поверенного Мэри. Уильям скептически вскинул брови:

– И аренду вы тоже платите мистеру Макайвору?

– Точно. – Держался жилец по-прежнему агрессивно, но беспокойство его явно росло.

– Как? – продолжал нажимать на него детектив.

– Что значит – как? Деньгами, конечно. А вы думали, картошкой?

– Вы что – отправляетесь верхом в Инвернесс и посылаете деньги с ночным эдинбургским поездом? Еженедельно? Или раз в месяц? Это должно отнимать у вас массу времени.


Аркрайт понял, что попался, и не сумел скрыть этого. Казалось, он был готов броситься на визитера с кулаками, но, смерив того взглядом и оценив его собранную фигуру, передумал.

– Не ваше дело, – прорычал он. – Я отвечаю перед мистером Макайвором, а не перед вами. И вообще, где доказательства, что вы и вправду поверенный и что эта Мэри Как-Ее-Там в самом деле умерла? – В глазах его мелькнуло торжество. – Кто вас знает, кто вы такой!

– Это верно, – согласился Монк. – Например, полицейский.

– Шпик? – Йоркширец побледнел. – За что? Я держу ферму. Что тут незаконного? Никакой вы не шпик, а просто пронырливый ублюдок, сующий нос куда не следует!

– Вам не мешает знать, что Макайвор ни разу не передал хозяйке деньги, которые вы ему посылали, – с ехидством сообщил ему Уильям.

Аркрайт попытался подмигнуть, но у него получилась лишь нервная гримаса:

– Ну, это его проблемы, не правда ли?

В этот момент сыщик вдруг понял, что Байярд ни за что не выдаст своего знакомого и тот прекрасно это знает. Но, с другой стороны, если зять Мэри потеряет право распоряжаться фермой, Аркрайт тоже ее лишится. Шантаж – вот единственное приемлемое объяснение. Чем же этому человеку удалось припугнуть Макайвора? И как вообще он мог познакомиться с таким джентльменом, как Байярд? Аркрайт – в лучшем случае без пяти минут преступник, а в худшем – законченный каторжник.

С подчеркнутым безразличием пожав плечами, Монк притворился, что собирается уходить.

– Макайвор сам мне все объяснит, – уверенно заявил он. – Тогда вам крышка.

– Вот уж нет! – торжествующе возразил его собеседник. – Не посмеет. Зачем ему себя губить?

– Вздор! Кто поверит вашей клевете? Он непременно все расскажет, чтобы объяснить отсутствие денег.

– Мне-то поверит каждый, кто читать умеет, – усмехнулся йоркширец. – Это все черным по белому записано. А у него еще не зажили «майские жучки» на заднице!

Так вот в чем дело! Тюрьма! Байярд Макайвор отбывал наказание в какой-то тюрьме. Возможно, Аркрайту это известно, потому что он и сам был там же. Не исключено, что они зарабатывали своих «майских жучков» бок о бок, на одной чудовищной машине, чаще именуемой рабской мельницей: заключенные должны были вышагивать по четверть часа подряд, вращая огромное колесо, насаженное на длинную ось с гигантским приспособлением типа флюгера, которое всегда крутилось с постоянной скоростью, заставлявшую работающих задыхаться и выбиваться из сил. Поэтическое название «майские жучки» получили кровавые раны, образующиеся от постоянного трения тела о кожаную упряжь.

Знала ли об этом Мэри Фэррелайн? Может быть, Байярд убил ее с той же целью, ради которой устроил Аркрайту бесплатную аренду фермы, – чтобы сохранить свою ужасную тайну? Все это выглядело настолько логично, что возразить было нелегко.

Почему же Монк так расстроился? Потому что хотел, чтобы виноватым оказался Кеннет? Чепуха! И все же сияющий залив уже не казался ему таким же ярким, как прежде, когда он повернулся, чтобы уходить, и когда брел вниз по нарядному склону между кустами живой изгороди или садился на лошадь перед долгой и трудной обратной дорогой в Инвернесс.

Он пересек залив Кромарти и Черный остров, добрался до переправы и вновь яростно налегал на весла, чувствуя, как болит у него спина и ноют плечи. Лодочник с улыбкой предложил, что будет грести сам, но пассажир испытывал острую потребность выместить на чем-то свой гнев. Внезапно, безо всякой причины, он вспомнил детство, и впервые возвращение памяти причинило ему такую боль. Вместе с болью пришло и другое чувство – ощущение вины. Тогда, много лет назад, он возвращался с кем-то еще после спасательного рейса на лодке и был виноват в том, что струсил. Он настолько испугался бушующих волн, вздымавшихся между спасательной лодкой и гибнущим судном, что, застыв от ужаса, упустил брошенный канат и слишком поздно заметил, как тот соскользнул в воду. Конечно, его бросили опять, но несколько драгоценных секунд было потеряно, а с ними – и возможность спасти человека.

Теперь же сыщик с такой силой налегал на весла, погружая их в сверкающую воду залива, что на лбу у него выступил пот. Перед его мысленным взором стояла зияющая пучина за бортом лодки – той, в которой он плыл столько лет назад. Уильяма терзал такой стыд, словно все это произошло только что, и в глазах у него стояли слезы раскаяния.

Почему он это вспомнил? Почему к нему не возвращается память о многочисленных счастливых минутах, проведенных в кругу семьи? Должны же были у него быть и успехи, и достижения! Что заставило его так живо увидеть именно эту сцену? А может быть, в его прошлом были и другие столь же отвратительные эпизоды, еще не воскресшие в его сознании?

Или просто его гордость не прощает никаких неудач, и он бередит старые раны, потому что они все еще ноют? Неужели он настолько склонен к самоистя-занию?

– Малышка сегодня держится молодцом, – похвалил перевозчик свою лодку. – Нашли вы в порту то, что хотели?

– Да… нашел, – ответил Монк, продолжая энергично грести. – Все вышло, как я и ожидал.

– Судя по вашему виду, радости вам это не доставило.

– Верно.

Кивнув, лодочник умолк.

Как только они достигли берега, детектив, задыхаясь, вылез из лодки, расплатился с ее хозяином и расстался с ним. Все его тело отвратительно ныло. Он проклинал собственную гордость – нужно было согласиться, чтобы греб перевозчик!

В Эдинбург Уильям вернулся уставшим и не испытывающим ни малейшего удовлетворения от своего открытия. Он предпочел отправиться пешком, несмотря на сырой ветер, дувший в лицо, и на мокрый снег, то и дело начинавший сыпать с серого неба. Он прошел по Веверлейскому мосту, спустился по Маркет-стрит и, миновав Бэнк-стрит и мост Георга IV, очутился на Грассмаркет. Детектив пришел к жилищу Эстер, ни разу не задумавшись, почему отправился туда, а не на Эйнслай-плейс. Может быть, он считал, что она заслуживает узнать правду раньше Фэррелайнов или, по крайней мере, присутствовать при том, как они ее услышат? О жестокости своего решения он не помышлял. Хотя Байярд ей нравился – во всяком случае, у Монка сложилось такое впечатление.

Только подойдя к дверям жилища мисс Лэттерли, он осознал, что просто хочет поделиться горечью разочарования, причем не с кем угодно – хотя больше делить его было не с кем, – а именно с ней. Поняв это, Уильям замешкался.

Однако Эстер уже услышала его шаги в коридоре и распахнула дверь в нетерпении и некотором страхе. Прежде чем ее гость успел заговорить, она прочла ответ в его огорченном взгляде.

– Это Байярд… – полувопросительно проговорила сиделка, пропуская его в комнату.

Не допуская и мысли, что может ошибаться, Монк подтвердил:

– Да. Он сидел в тюрьме. Аркрайт, человек с фермы, знает об этом. Честно говоря, думаю, этот ублюдок и сам был там же. – Он присел на кровать, уступив единственный стул девушке. – По-видимому, Макайвор позволил ему пользоваться фермой, чтобы заставить молчать, а когда Мэри это обнаружила, по той же причине убил ее. Не видать бы ему ни Фэррелайнов, ни Эдинбурга, знай они, что он – бывший каторжник!

Несколько секунд Эстер серьезно, почти без выражения глядела на сыщика. Он предпочел бы увидеть какую-то ее реакцию, что-то похожее на его собственное огорчение. Нужно было что-то сказать, но Уильям не находил слов. Сразу начинать с ссоры с Лэттерли ему не хотелось. А хотел он, чтобы вся эта история наконец завершилась, чтобы закончились неприятные сюрп-ризы.

– Бедный Байярд, – проговорила Эстер, слегка вздрогнув.

Детектив хотел было посмеяться над ее чувствительностью, но вдруг сообразил, что она сама совсем недавно вкусила горечь тюремной жизни. Насмешка замерла у него на губах.

– Айлиш будет потрясена, – продолжала медсестра ровным голосом, похоже, по-прежнему не испытывая подлинного ужаса.

– Да! – с нажимом подтвердил Монк. – Да, ее это потрясет.

Его собеседница нахмурилась: