Холодный город

– Да-да, готов поспорить, Пауку захочется посмотреть, как вы переглядываетесь.

Люсьен сказал это, только чтобы смутить Габриэля и посмотреть, как Элизабет возмущенно фыркнет. Чтобы показать: он властен над всем, что их касается, даже над их чувством юмора. Возможно, смерть вот-вот заберет их, но до тех пор они принадлежат только ему.

Через несколько секунд к двери подошла сутулая женщина в темном платье; коса из седеющих волос была закручена в узел на затылке.

– Guten tag[12], – сказала женщина, впуская их в дом. Следуя за ней, они прошли множество комнат; потолки были расписаны фресками, изображающими битвы. Мертвецы и умирающие смотрели на них из окаймленных позолотой ниш. Сверху, как экзотические фрукты, свисали электрические светильники, отражаясь в зеркалах. Вдоль стен стояли обитые красной парчой диваны, резьба которых пышностью не уступала лепнине на стенах.

Женщина провела их во внутренний двор, посреди которого рос одинокий куст боярышника. Телохранители из личной стражи Паука, известной под вычурным названием Corps des Ténèbres[13], привлекали взгляды своими длинными одеждами. У боярышника стоял очень высокий и худой вампир в коротком свободном пальто. Из жилетного кармана свисала цепочка часов, кольцо-печатка с камеей из красного камня, испачканной воском, блестело на руке в свете газовых фонарей. Глаза из-под тяжелых век угрюмо смотрели на них.

Обычная одежда и неприметный облик никого не ввели в заблуждение. От этого вампира исходила огромная сила. Элизабет смотрела на него с восхищением и ужасом, а Габриэль старался вообще никуда не смотреть.

– А, Люсьен, – сказал Паук, направляясь к ним и прикуривая от золотой зажигалки. Его пальцы оканчивались длинными пожелтевшими кривыми ногтями, напоминавшими когти огромной птицы. Люсьен задумался, сколько веков должно пройти, прежде чем он сам проснется с такими руками. – Хорошо, что ты пришел.

Служанка исчезла, бросив обожающий взгляд на своего хозяина.

– Я навеки в вашей власти, – произнес Люсьен, быстро поклонившись. Он ненавидел стариков-вампиров, их дурацкие дворцы, их манеру держать себя и необходимость пресмыкаться перед ними. Здесь, среди современных искушений Вены, казалось, что время монархий прошло, но революции, сотрясавшие мир, ничего не значили для скрывающихся во мраке вампиров-повелителей.

Паук фыркнул:

– Как бы ты ни пыжился, ты – сын фермера из маленького городка в Нормандии.

Ах да, еще Люсьен забыл упомянуть, как он ненавидел их дурацкую увлеченность родословными. Какая разница, что за кровь когда-то текла по чьим-то венам? Сейчас она вся краденая! Но он счел за лучшее промолчать.

Паук повернулся и указал когтистым пальцем на Габриэля. Тот вздрогнул.

– На первый взгляд они не так уж недостойны, чтобы ты прятал их от меня. Люсьен, почему они не представлены, как положено? Или же у тебя есть причины полагать, что я буду против их обращения?

«Никаких, разве что одна – психопатка, а другой страдает тем, что Фрейд назвал бы влечением к смерти. Или наоборот?»

– Я импульсивен, – сказал Люсьен, готовясь произнести покаянную речь. – Но я не желал плохого. Я научил их охотиться и убивать. Научил идти по миру, не оставляя следов. Единственное их преступление в том, что они существуют, но и тут они не виноваты. Я создал их. Это моя вина.

– Да, – сказал Паук.

Люсьен хотел продолжать, но это короткое слово заставило его замолчать. Он не думал, что будет наказан. Он исподтишка взглянул на стоявших перед ним телохранителей и вспомнил о плане Элизабет. Нет, лучше все-таки бежать.

– Люсьен Моро, я принимаю твое признание. Наша сила в том, что нас мало; в том, что мы храним тайну и следуем немногим правилам. Твоя смерть будет справедливой жертвой и послужит предупреждением для тех, кто так же импульсивен, как ты.

Древний вампир опустил когтистую руку на плечо Люсьену. Тот посмотрел Пауку в лицо, еще не понимая, что происходит, и вздрогнул. Он увидел, что дорогая одежда и вежливые слова – всего лишь маска, скрывающая нечто древнее и ужасное, не чувствующее страха. Не чувствующее ничего, кроме голода. Колени Люсьена подогнулись, будто некая невидимая сила прижимала его к земле. Он со стоном опустился на пол.

Габриэль тихо вскрикнул.

– Нет! – Элизабет упала на колени и подползла к Пауку. – Нет, пожалуйста! Пощадите его! Он наш отец, наш брат, наш хозяин! Он дал нам вечную жизнь. Прошу вас!

Паук поднял руку, и она замолчала. Впервые за сто лет Люсьену стало действительно страшно.

– Тогда один из вас займет его место. Вы готовы?

Дети Люсьена молчали. Он закрыл глаза, мысленно посылая им проклятия.

– Все верно, – произнес Паук. – Родители должны умирать раньше детей. Вы правильно поступаете, оставив его судьбе.

– Нет, – сказал Габриэль, – подождите. Я займу его место. Встань, Люсьен.

Люсьен посмотрел на Габриэля, на черные локоны, спадающие по щекам, и поблагодарил судьбу за то, что в свое время ему хватило ума обратить человека, мечтающего умереть. Он только надеялся, что на казнь ему смотреть не придется.

– Ты говоришь уверенно, – Паук так жадно смотрел на юношу, словно пытался взглядом проникнуть под кожу.

Габриэль быстро кивнул, собрав всю свою смелость, и начал опускаться на колени.

Паук покачал головой, улыбаясь:

– Встань. Ты верен и смел – эти качества редко встретишь среди таких, как мы. Было бы глупо уничтожить столь редкое создание. Ты будешь охотиться для меня – охотиться на своих собратьев. Ты станешь одним из моих Клыков. И будешь служить мне всю жизнь, данную тебе в нарушение закона.

– Я не умру? – озадаченно спросил Габриэль. Он посмотрел на Люсьена, но тот не мог ничего сказать, инстинкт собственника сжигал его изнутри. Габриэль принадлежал ему, был создан его кровью и жил потому, что Люсьен так захотел. Только Люсьен мог смеяться над ним, обожать его или уничтожить. И если Габриэль перестанет ему принадлежать, то лучше бы ему вообще исчезнуть.

– Нет, – Паук затянулся сигаретой. Он выглядел весьма современным чудовищем, несмотря на свой возраст. Несмотря на то, что Люсьен разглядел в его лице. – О, нет. Вся твоя верность отныне принадлежит мне.

Люсьен подумал, что больше всего в древних вампирах он ненавидит их опыт по части жестокости. За много веков они так ее изучили, что знали, как сделать больнее всего.

Но так будет не всегда, поклялся Люсьен.

И эта клятва исполнилась.






Глава 29




Когда я думал, что учусь жить, я учился умирать.

Леонардо да Винчи



Полночь опрокинула Тану на землю – ее веса и неожиданности нападения оказалось достаточно, чтобы нарушить равновесие. Тана упала между мусорными баками, чувствуя кислую вонь. На мгновение все стало неожиданно ясным, и Тана посмотрела на раскинувшийся над ней купол звездного неба. А затем пнула Полночь в живот.

Вампирша от неожиданности разжала руки, и Тана отползла назад. Но встать она не успела. Полночь снова бросилась на нее, схватила за запястья и уселась на ноги. Прижатая к земле, Тана пыталась дотянуться до грабель, казавшихся совсем близкими.

– Что с тобой? – спросила Тана, скребя пальцами землю. – Я же помогла тебе!

– Помогла мне? Мне не нужна была ты и твой осуждающий взгляд. Ты отняла у меня Зиму, бросила его гнить на солнце! Он мой. И я похороню его так, как хочу! – Тана не знала, была ли эта бешеная сила и ярость всегда присущи Полуночи или она стала такой после обращения. Но сейчас Полночь была похожа на маленькую девочку, которая забыла покормить хомячка и, обнаружив его мертвым, думает о том, как украсить гробик, а не о том, что она наделала. – А теперь ты пытаешься отнять у меня Эйдана! Это нечестно!

Тана наконец дотянулась до грабель и изо всех сил ударила ими Полночь. Удар пришелся в плечо; не совсем то, чего хотела Тана, но Полночь отступила, оскалив клыки. После второго удара, в голову, Полночь вцепилась в грабли, вырвала их у Таны из рук, сломала пополам и отшвырнула обломки в сторону.

Тана рванулась к дому, но Полночь поймала ее и потащила по грязи обратно. Тана упиралась, цеплялась за землю, и тут Полночь впилась ей в шею. Боль пронзила все тело. Это было очень, очень больно. Как будто мать снова грызла ее руку. Тана вскрикнула, но ее тело сначала охватил Холод, а потом всепоглощающее удовольствие, которое затуманивало мысли и заставляло ее погружаться все глубже во тьму. Она еще чувствовала губы Полуночи на своей коже и ее острые зубы, чувствовала, как кровь покидает ее, но эти ощущения становились все более размытыми. Теперь ее как будто пожирало холодное пламя, и каждое прикосновение его черных языков заставляло содрогаться от мучительного наслаждения.

Тана пиналась и царапала руки Полуночи в бесплодных попытках освободиться, но вампирша крепко держала ее. Медный клатч оказался зажат под телом Таны, но ей некогда было обращать внимание на это неудобство.

Было трудно пробиться сквозь непонятные ощущения и начать думать. Все погружалось в туман. Тени смыкались над Таной. Открыв глаза, она увидела только синюю пелену волос Полуночи.

«Думай, – сказала она себе. – Думай».

Тана буквально заставила свою руку сомкнуться на металлическом корпусе сумки и нажать на замок; деньги, метка и все остальное выпало на землю. Она стала шарить среди рассыпавшихся предметов, но тут же забыла, что искала.

Ее подхватила волна слабости и блаженства. Она так устала. В ушах стучало, и стук этот становился все медленнее, как будто мелодия подходила к концу. Но вдруг ее пальцы коснулись знакомого предмета – флакона розовой воды, который она вытащила из чьей-то сумки на вечеринке Лэнса. Неловко выдернув пробку, Тана выплеснула содержимое в лицо Полуночи.

Вампирша закричала.

Тана очнулась. Она умирала, лежа в грязи. Паника захлестнула ее; шатаясь, она попыталась встать. Схватила первое, что попалось под руку, и выставила перед собой свое жалкое оружие. Ее качало, и она ударилась о мусорный бак, затем о стену.

Половина лица Полуночи покраснела, как будто ее ошпарили кипятком. Оскалившись и зашипев как кошка, она снова бросилась на Тану. Но та внезапно вспомнила, как учитель рисования рассказывал, как важно для художника знать анатомию. Он притащил из кабинета биологии скелет и рассуждал о локтевых и берцовых костях, когда Маркус Йетс – самый надежный поставщик травки в школе – выкрикнул что-то о том, как попасть ножом прямо в сердце. «Вверх под пятое ребро», – сказал он. У Таны не было времени считать, но она вспомнила эти слова и вонзила обломок грабель в бок Полуночи, направив заостренный конец вверх, к сердцу.

Полночь закричала и забилась, но Тана проталкивала острие глубже. Полночь обмякла, осела на землю. Глаза на перекошенном жуткой гримасой лице закрылись, челюсть безвольно отвисла. Тана отшатнулась, вытирая окровавленную руку о платье, не желая понимать, что случилось. Она села в грязь, дрожа от ужаса и холода.

«Вставай, – говорила себе Тана. – Вставай и выбирайся отсюда. У тебя есть метка. Иди».

Быстро, не глядя на тело Полуночи, Тана сгребла свои вещи обратно в сумочку и встала, привалившись к стене особняка. Сквозь цветные стекла струился свет. Он казался слишком ярким и мешал видеть четко.

«Не думай об этом. Иди. Просто иди вперед. Не торопись, пока не доберешься до ворот. Поспать можно будет в машине. Иди».

Она сделала несколько неуверенных шагов и вдруг поняла, что в ее плане есть изъян.

Полночь ее укусила. Инфицировала. И теперь это не мелочь, с которой тело легко справится. Она не сможет этому сопротивляться, не сможет себя контролировать. Она станет как Эйдан или еще хуже. Тана упала на колени, отказываясь верить в случившееся.

Открылась дверь, и двое вампиров в потертых черных джинсах и темных куртках спустились по лестнице. Один из них курил, но, заметив Тану, выбросил сигарету.

– Вставай, – сказал он.

Она засмеялась, ее смех больше походил на кашель:

– Не могу.

– Ты убила вампира, – вампир кивнул на камеру, зеленый огонек которой светился над дверью. – Люсьен видит все, что здесь происходит. И он не любит, когда на его гостей нападают.

– Ладно, – пробормотала Тана, продолжая глупо улыбаться, – но все было не так.

Вампир Люсьен с ней не согласится, но когда у тебя все болит, трудно думать о чем-то еще.

Тана знала, что, когда охранники подняли ее, нужно было кричать, умолять, отбиваться или плакать, но у нее не осталось сил. Она позволила затащить себя обратно в дом. Через дверь, которую она раньше не видела, ее доставили в небольшую шестиугольную комнату, где не было ничего, кроме книжных шкафов и небольшого дивана, на который ее швырнули.

Тана не знала, сколько времени прошло, когда в комнату наконец вошел Люсьен Моро. Теперь на нем была голубая рубашка и свободные серые брюки. Он выглядел как обычно – спокойным и расслабленным. Однако вблизи Тана почувствовала исходящий от него неприятный запах. Как от тухлого мяса. Опустившись на корточки, он взял ее за подбородок и повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую. И улыбнулся, обнажив клыки. Она чувствовала железную силу его рук, смотрела в безразличные глаза. Как будто она была животным, и он раздумывал, как лучше ее забить и разделать.

– Ты убила вампира на моей вечеринке, – сказал Люсьен. Он покачал головой, как будто она плохо себя вела и теперь у нее проблемы.

– Как и ты, – отозвалась Тана. Она скоро умрет, и сарказмом уже ничего не испортишь. Она видела много старых фильмов и знала, что примерно так и полагается умирать. Как будто она Хамфри Богарт или Кларк Гейбл, и ей плевать, что будет дальше. Она хотела, чтобы Полина, и Перл, и даже отец, гордились ею. Если в начале шутят, конец не так страшно смотреть.