Хозяйка Дома Риверсов

Однако слов «а вот сына сделать так и не сумел» вслух не произнесла.

Когда зимние ночи стали короче, а рассветы из серых превратились в золотые, из Бордо пришло великое известие: Джон Талбот, граф Шрусбери, весьма уже пожилой человек, раза в четыре старше собственного пажа, вихрем пронесся со своим войском по главным городам Гаскони, отвоевал Бордо и, судя по всему, имеет твердое намерение отвоевать также все прочие английские владения. В связи с этим лондонский двор пребывал в состоянии экстаза. Придворные, обретя уверенность в будущем, твердили, что вот теперь-то мы непременно отвоюем у французов всю Гасконь, а затем и всю Нормандию, а уж Кале, разумеется, и вовсе останется неприступным. Естественно, в моей душе сразу поселилась надежда, что теперь, возможно, и Ричард вскоре вернется домой. В тот день мы с Маргаритой гуляли в садах Вестминстера; бродя над рекой, мы, укутанные в зимние меха, уже ощущали, как здорово пригревает весеннее солнышко, и любовались первыми весенними нарциссами.

– Жакетта, вы выглядите как влюбленная без памяти девчонка! – вдруг воскликнула королева.

Я даже вздрогнула от неожиданности. Я смотрела на реку и вспоминала Ричарда, который где-то там, за морем, в Кале, наверняка пребывает в ярости – в этом я ни капли не сомневалась – из-за того, что не он возглавил поход на Бордо.

– Простите, я задумалась, – со смехом отозвалась я. – Но вы правы: я действительно очень скучаю по мужу. И по детям.

– Он скоро будет дома, – заверила она меня. – Как только Талбот отвоюет наши земли в Гаскони, мы сможем снова заключить с французами мир. – И она, взяв меня под руку, пошла со мною рядом. – Это так тяжело – жить в разлуке со своей страной, со своим народом. Приехав в Англию, я ужасно скучала по матери, мне казалось, что я больше никогда ее не увижу. И вот теперь она пишет мне, что больна, и мне бы так хотелось ее навестить. И я все гадаю: отослала бы она меня тогда прочь от себя, если б знала, какова будет моя замужняя доля? Если б знала, что никогда больше меня не увидит? Что мы с ней даже в гости друг к другу не сможем приехать?

– Но она, по крайней мере, знает, что король Генрих добр к вам, что он нежный супруг, – заметила я. – Когда Джон Грей попросил у меня руки Элизабет, моей первой мыслью было: а будет ли он добр к ней? Наверное, каждая мать желает для своей дочери в первую очередь именно этого.

– Мне бы так хотелось сообщить матери, что я беременна! – вскричала Маргарита. – Это известие сделало бы ее по-настоящему счастливой, это единственное, чего она больше всего хочет… чего все хотят… Возможно, впрочем, что в этом году я все-таки сумею ее обрадовать. Возможно, в этом году у меня родится ребенок.

Она опустила ресницы и потупилась, улыбаясь как бы самой себе.

– Ах, дорогая Маргарита, я верю, что так и будет!

– Теперь я испытываю куда большее удовлетворение, – тихо промолвила она. – И вновь полна надежд. Вы не должны бояться за меня, Жакетта. Тем летом я действительно чувствовала себя совершенно несчастной; даже еще в Рождество на душе у меня царили тоска и тревога; но теперь мне стало гораздо лучше. Вы были мне надежным другом, когда посоветовали вести себя осторожней. И я прислушалась к вашим словам. Я много размышляла о них и поняла, что не должна вести себя неподобающим образом. Теперь я отдалила от себя герцога и надеюсь, что все наладится.

Что-то с ней явно происходило – не нужен был дар провиденья, чтобы это понять. В ней таилась какая-то тайная, тщательно скрываемая радость. Впрочем, пожаловаться на ее поведение я теперь не могла. Она, возможно, и улыбалась герцогу, но всегда оставалась подле короля. Она больше не прогуливалась с Бофором по галерее, больше не позволяла ему шептать себе на ушко. Он, правда, по-прежнему довольно часто приходил в ее покои, но обсуждали они только государственные дела, и при нем всегда были сопровождающие, а с нею – фрейлины. И только когда Маргарита оставалась одна или вдруг как-то странно притихала среди толпы, я с удивлением пыталась понять: о чем она думает, когда вот так скромно складывает ручки на коленях и, уставившись в пол и прикрыв ресницами затуманенный взор, улыбается как бы самой себе?

– Как ваша малышка? – спросила она с легкой затаенной завистью. – Такая же здоровая, пухленькая и хорошенькая, как и все остальные ваши детки?

– Слава богу, здоровенькая и растет хорошо, – сказала я. – Я назвала ее Элеонорой. На Рождество я послала всем им ярмарочные подарки. А когда я гостила в Графтоне, пара дней выдалась прямо-таки чудесных, и мы со старшими детьми отправились на охоту, а с младшими я потом с удовольствием покаталась на санках. На Пасху я снова непременно навещу их.

В тот вечер королева надела новое платье – темно-красное, очень темного, густого цвета, называемого «бордо», какого у нас до сих пор еще не видывали; я знала, что эту материю специально для нее заказывали лондонским купцам. Мы вошли с ней в приемный зал, и она в сопровождении фрейлин направилась к королю и заняла свое место рядом с ним. Как раз в это время в зал вошла маленькая наследница Джона Бофора Маргарет, одетая, на мой взгляд, как-то чересчур пестро, в соответствии со вкусом ее бесстыдной матери. На белом платьице девочки была яркая кайма в виде вышитых красным шелком роз, словно напоминавших всем, что это дочь Джона Бофора, первого герцога Сомерсета, носителя знатнейшей фамилии, но, увы, человека далеко не великого. Джон был старшим братом Эдмунда Бофора, однако повел себя во Франции как последний дурак, а затем вернулся домой и внезапно умер – кстати, прямо перед вынесением ему обвинения в предательстве. Ричард уверял меня, что Джон Бофор не умер, а покончил жизнь самоубийством, и, по-моему, это было единственное доброе дело, которое он совершил для своей семьи. Эта девочка, Маргарет Бофор, обладательница знаменитого имени и величайшего состояния, и была дочерью Джона Бофора и племянницей Эдмунда.

Заметив, что она не сводит с меня глаз, я улыбнулась ей. Она мгновенно вспыхнула, просияла и что-то возбужденно зашептала матери на ухо, явно пытаясь выяснить, кто я такая. Мать одернула ее, что было совершенно справедливо, и, по-моему, даже ущипнула, заставляя девчонку стоять прямо и молчать, как это и подобает девице, явившейся ко двору. А король между тем обратился именно к матери девочки, вдовствующей герцогине:

– С удовольствием передаю вашу дочь на попечение моих нежно любимых единоутробных братьев Эдмунда и Джаспера Тюдоров, – произнес он. – Однако до замужества она может продолжать жить с вами.

Забавно, но девочка вскинула голову с таким видом, словно у нее имелось на сей счет собственное мнение. Однако, поскольку никто не обращал на нее внимания, она снова принялась что-то сердито шептать матери на ухо; кажется, ей очень хотелось, чтобы и с ней посоветовались по столь важному вопросу. Она была очень милой маленькой девочкой, и мне показалось ужасным, что такую малышку выдают замуж за Эдмунда Тюдора и собираются отослать куда-то в Уэльс.

Королева повернулась ко мне, я привычно к ней наклонилась, и она тихо поинтересовалась:

– Ну, и что вы об этом думаете?

Маргарет Бофор принадлежала к Дому Ланкастеров; Эдмунд Тюдор, которого и прочили ей в мужья, был сыном английской королевы Екатерины Валуа. Если у них родится ребенок, он станет обладателем весьма впечатляющей родословной – с одной стороны кровь английских королей, с другой – французских; причем обе ветви находятся в прямом родстве с королем Англии.

– Неужели король желает наделить своего сводного брата чрезмерным могуществом? – еле слышно спросила Маргарита.

– Да вы только посмотрите на нее, ваша милость, – мягко возразила я. – Она же совсем крошка, ей до замужества еще лет десять по крайней мере! И мать наверняка будет держать ее при себе. Так что вам вполне хватит времени народить с полдюжины детишек, прежде чем Эдмунд Тюдор действительно сделает ее своей женой и сумеет обрюхатить.

И мы обе взглянули в дальний конец зала, где стояла эта девочка, все еще недовольно встряхивая головкой, потому что ей не дали слова и все решили за нее. Королева рассмеялась.

– Ну что ж, надеюсь, вы правы. Да эта крошечная креветка попросту и не сумела бы родить королевского наследника!

Следующим вечером в тот спокойный час, когда королева была уже одета к обеду, а король и герцог Сомерсет еще не зашли за ней, чтобы вместе спуститься в зал, мы расположились у камина и слушали игру музыкантов, и я все ждала, когда Маргарита кивнет мне, предлагая подсесть к ней поближе. И только это произошло, как она сразу обронила весьма язвительным тоном:

– Если вы ищете возможность сообщить мне, что снова беременны, то можете не стараться: я и так это вижу.

Покраснев, я смущенно произнесла:

– Я уверена, что будет мальчик. Господь свидетель, я столько ем сейчас, что этого может требовать лишь будущий мужчина. Мне даже пояс пришлось расставить.

– Вы уже сказали Ричарду?

– Он сам догадался – еще до отъезда.

– Я попрошу герцога отпустить вашего супруга домой. Вы наверняка хотите в это время видеть его рядом, не так ли?

Я посмотрела на нее. Порой мне казалось, что эти почти ежегодные свидетельства моей невероятной плодовитости возбуждают в ней зависть; но на этот раз она улыбалась; она была явно рада за меня, и в ее лице я не заметила даже тени зависти.

– Конечно же, я этого хочу! Это было бы прекрасно! Но вот сможет ли герцог его отпустить?

– Я прикажу отпустить, – улыбнулась Маргарита. – Герцог утверждает, что ради меня готов на все. А это совсем маленькая просьба для того, кто обещал мне даже луну с неба.

– Я останусь при дворе до мая, – поделилась я своими планами. – А когда снова выйду из родильных покоев, присоединюсь к вам – наверное, уже во время вашей летней поездки по стране.

– Возможно, мы в этом году особенно далеко не поедем, – заметила она.


– Вот как? – удивилась я, не сразу поняв, на что она намекает.

– Возможно, мне тоже захочется провести лето в более спокойной обстановке.

И тут я наконец догадалась:

– О, Маргарет, неужели?

– А я-то считала, что вы обладаете даром провидения! – как-то хрипло рассмеялась она. – Однако же вот я, сижу перед вами и, по-моему… да нет, я почти не сомневаюсь…

Я стиснула ее руки.

– Мне тоже так кажется. Пожалуй, теперь я это вижу, нет, правда, вижу! – И впрямь было нечто особенное, новое в ее светящейся коже, в изгибах тела. – И давно?

– У меня уже два раза не было месячных, – ответила она. – Но я пока что никому не говорила. Как вы думаете, я беременна?

– А король перед Рождеством делил с вами ложе? Он сумел доставить вам удовольствие?

Она сидела, опустив глаза, но щеки у нее порозовели.

– Ах, Жакетта… я и не знала, что это может быть так!

– Иногда может, – весело подтвердила я.

По ее улыбке можно было прочесть, что она – после восьми лет брака – наконец-то познала то удовольствие, которое муж может доставить жене, если, конечно, хочет это сделать, если любит ее достаточно сильно и если она сама льнет к нему и страстно жаждет его ласк.

– Когда же я могу быть совершенно уверена? – уточнила она.

– Через месяц, – сказала я. – А сейчас мы обратимся к моей знакомой акушерке. Я полностью ей доверяю. Она побеседует с вами, посмотрит, какие есть признаки. Ну а через месяц, полагаю, вы сможете объявить об этом королю.

Она не хотела писать своей матери, пока не будет полностью уверена, и в итоге это превратилось в настоящую трагедию: пока она ждала появления очевидных признаков беременности, из Анжу прибыло известие о смерти ее матери, Изабеллы Лотарингской. Минуло уже восемь лет с тех пор, как Маргарита, простившись с матерью, уехала в Англию и вышла здесь замуж; к тому же они никогда не были особенно близки, но тем не менее это стало для королевы настоящим ударом. Я как-то наткнулась на нее в галерее – она горько плакала, и Эдмунд Бофор ласково сжимал ее руки, а она так повернулась к нему, словно больше всего ей хотелось уткнуться лицом в его широкое плечо и выплакать свое горе. Услышав мои шаги, они обернулись, но рук так и не разняли.

– Ее милость очень огорчена известиями из Анжу, – пояснил Бофор и подвел Маргариту ко мне. – Ступайте с Жакеттой, – нежно велел он ей. – Ступайте с ней, и пусть она приготовит вам какой-нибудь отвар, способный хоть немного утишить ваши душевные страдания. Смерть матери – всегда большое горе, особенно для молодой женщины, и как жаль, что вы так и не написали ей… – Он не договорил и, вложив руку королевы в мою руку, обратился ко мне: – У вас ведь найдется какое-нибудь успокоительное средство? Нельзя же, чтобы она все плакала и плакала без конца.

– У меня есть кое-какие хорошо известные целебные травы, – осторожно промолвила я. – Не угодно ли вам прилечь ненадолго, ваша милость?

– Да, я, пожалуй, прилягу, – согласилась Маргарита и позволила мне увести ее от герцога.

Я приготовила ей отвар, но она не сразу решилась его выпить.

– А это не повредит ребенку?

– Нет, – заверила я. – Это очень мягкое средство. Вам следует пить его каждое утро в течение недели. То, что вы так печалитесь, для ребенка гораздо вреднее; вам нужно постараться быть спокойной и веселой.

Она кивнула.

– Значит, теперь вы уверены? – тихо осведомилась я. – Повитуха так почти не сомневается.

– Да, я уверена, – подтвердила Маргарита. – И на следующей неделе непременно скажу королю – в те дни, когда у меня обычно бывают месячные.

Однако сама она королю так и не сказала. Странно, но она позвала его камергера и распорядилась:

– Вы должны передать королю одну важную новость.

В своем темно-синем утреннем платье она казалась мне на редкость мрачной; жаль, но смерть матери лишила ее той сияющей радости, которой светилось ее лицо в самом начале беременности. И все же, надеялась я, когда король узнает о беременности, они оба будут просто вне себя от счастья. Я решила, что сейчас она велит камергеру пригласить Генриха в ее покои, однако она продолжала:

– Пожалуйста, передайте королю мои наилучшие пожелания, а также то, что я жду ребенка.

Королевский камергер Ричард Танстол попросту остолбенел; он с таким изумлением уставился на нее, что мне было ясно: никто и никогда еще не обращался к нему с подобными поручениями. Он вопросительно посмотрел на меня, словно ожидая уточнений, однако я ничем не могла ему помочь и лишь слегка пожала плечами, как бы говоря, что лучше ему повиноваться и выполнить странную просьбу королевы.

Наконец он поклонился, вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь. А Маргарита произнесла:

– Я, пожалуй, переоденусь – ведь король наверняка захочет меня навестить.

Мы поспешно сменили ее мрачное темно-синее платье на бледно-зеленое, особенно хорошо подходившее для весны. Служанка уже держала платье наготове, и Маргарите нужно было только шагнуть в него, но я успела заметить, что живот ее, прежде совершенно плоский, заметно округлился, и груди пополнели, налились под тонким льняным бельем. Я не смогла скрыть улыбки, наблюдая за ней.

Но зря мы надеялись, что в ее покои вот-вот ворвется восхищенный король, довольно улыбаясь и протягивая к ней руки. Мы прождали целый час – было слышно, как часовой выкликает время. Наконец за дверью раздались торопливые шаги, стража распахнула двери, мы вскочили, ожидая появления короля с сияющим от восторга мальчишеским лицом, однако в покоях королевы снова появился Ричард Танстол, дабы сообщить королеве слова ее супруга.

– Его милость приказал передать вам следующее: «Эта новость послужит наивысшим утешением и для нас, и для всех истинно преданных нам людей», – буквально процитировал он короля и нервно сглотнул, глядя на меня.

– И это все? – не удержалась я.

Он кивнул.

Королева непонимающе на него смотрела.