Игра в ложь

– Сама сукина дочь!

Резко разворачиваюсь, роняю челюсть, в следующий миг захожусь хохотом. У меня истерика, и слезы – слезы облегчения – так и брызжут из глаз. Потому что передо мной стоит Тея.

С минуту не могу говорить. Повисаю на Тее. От нее пахнет сигаретным дымом – и джином. Что ничуть меня не удивляет. В кармане Теи похрустывает жестяная банка – не иначе, с джин-тоником из «Маркс-энд-Спенсер».

– А где Фатима?

– Ты разве от нее сообщение не получила?

– У меня мобильник разрядился.

– Фати занята на работе до полшестого. Должна приехать следующим поездом. Я ей написала, что мы в каком-нибудь заведении зависнем. Осталось зависнуть – и сообщить Фати название.

– Отличный план. – Растираю руки, постукивая зубами. – Тея, как же я тебе рада. Куда пойдем?

– Лучше всего в паб. – Тея чуть старательнее, чем обычно, выговаривает слова. Ясно, почему.

– Может, не надо в паб? Нечестно будет по отношению к Фатиме.

Мне претит прикрываться верой Фатимы – но это ведь правда.

– Черт возьми! – Тея закатывает глаза. – Так и быть, пойдем есть фиш-энд-чипс. Надеюсь, «Фритюрница» еще не закрылась.



«Фритюрница» не закрылась, наоборот, процветает. Все здесь как прежде – от ядовито-зеленой меламиновой стойки до полочек из нержавеющей стали, с которых соблазняют посетителей треска в панировке и сосиски в кляре.

Наклейка на двери, изрядно поблекшая за семнадцать лет, по-прежнему взывает: «Покупай пукка-пай»[13]. Вот не думала, что эта компания до сих пор существует.

Толкаем дверь. Волна теплого, пропахшего уксусом воздуха накрывает меня с головой. Усиленно дышу, чувствуя, как отступает озноб. Фрейя уснула еще по дороге сюда. Оставляю коляску возле пластикового столика, вместе с Теей иду к стойке.

– Порцию картошки, пожалуйста, – говорит Тея краснолицему, распаренному мужчине за стойкой.

– С собой или здесь?

– Здесь.

– Соль, уксус?

Тея кивает. Краснолицый встряхивает солонку, целая соляная метель припорашивает меламиновую стойку, несколько кристаллов падает на две фунтовые монеты, положенные Теей на блюдечко.

– Тея, одна картошка – это не еда! – Сама чувствую, что говорю как заботливая мамаша, но ничего с этим не поделаешь. – Возьми что-нибудь еще.

– Уже взяла, – дерзко отвечает Тея и достает из кармана непочатую банку джин-тоника. – Как видишь, тут у меня представлены две из четырех основных пищевых групп.

– Уберите, – напрягается краснолицый, указывая на табличку «В нашем ресторане запрещается употреблять принесенные с собой продукты и напитки».

Тея со вздохом прячет банку в карман.

– Ладно. Воды дайте. Заплатишь, Айса? Я потом верну.

– Уж на воду как-нибудь наскребу. Мне, пожалуйста… пикшу в кляре. И порцию картошки. Маленькую. И гороховое пюре. И бутылку воды без газа для моей подруги. Да, еще кока-колу.

– Супер, – бросает Тея, когда я сажусь с ней рядом и открываю кокотницу с гороховым пюре. – Ни дать ни взять коробочка соплей.

Картошка бесподобна. Каждый ломтик слегка смягчен уксусом, надкусишь – поскрипывает от соли. Обмакиваю ломтики в гороховое пюре. Кремовая кашица тает во рту.

– Боже, как вкусно. В смысле, картошку по-блюмментальски все любят, я – не исключение. Сложный трехстадийный процесс, строгая пропорция масла и говяжьего жира для обжарки… Но на побережье картошку совсем иначе готовят, и это классно.

Тея кивает, но толком не ест. Балуется с картофельными ломтиками, гоняя их на тарелке, возит по оберточной бумаге, оставляя на ней пятна.

– Тея, ты что, жир отжать пытаешься? Это же картошка. Жареная! Она должна быть жирной – в этом суть блюда.

– Да мне как-то есть не хочется, – цедит Тея, избегая смотреть на меня.

Прикусываю язык. Мысленно возвращаюсь в школу. Еженедельно школьная медсестра вызывала Тею взвешиваться. Тея возвращалась злая, рассказывала, что медсестра грозилась позвонить отцу, если Тея и дальше будет худеть. Жаль, ох как жаль, что здесь нет Фатимы. Фатима бы нашла аргументы.

– Тея, – бормочу я. – Тебе нужно больше есть…

– Я не голодна, – повторяет Тея. Отбрасывает замасленную бумагу, смотрит на меня почти зло. – Меня с работы выперли.

Что? Не уверена, что произнесла это вслух; впрочем, Тея отвечает так, словно вопрос был озвучен.


– Работу я потеряла, вот что. Меня выгнали.

– Это из-за…?

Тея поводит плечами и морщится.

– Я сконцентрироваться не могла – наверное, поэтому. Да пошли они все!

Соображаю, что следует сказать (и что я в состоянии выдать), но тут Фрейя вздрагивает и просыпается. Она тянется ко мне – мол, мама, возьми же меня на коленки. Беззубо улыбается нам с Теей, переводит взгляд с нее на меня и обратно. Прямо видна работа мысли в этой маленькой головке: «Мама – чужая тетя; мама – чужая тетя».

Глазенки горят, Фрейя заворожена всем вокруг – ярким цветом стойки, огромными серьгами-обручами Теи, которые мерцают в свете флуоресцентных ламп. Тея тянется к ней, несмело касается пухлой щечки – и тут звякает колокольчик над дверью, и входит, точнее, почти вбегает Фатима, за улыбкой скрывающая усталость и страх.

– Фатима!

Подскакиваю ей навстречу и бросаюсь обниматься. Чувство облегчения неописуемо. Фатима тоже меня обнимает, тянется к Тее, усаживается рядом с ней.

– Съешь картошечки, – предлагает Тея, подвигая к Фатиме бумажный пакет.

Фатима качает головой, и в этом движении чувствуется досада.

– Нельзя. Рамадан на прошлой неделе начался.

– Ты что, будешь сидеть и смотреть, как мы едим? – недоверчиво уточняет Тея.

Следует утвердительный кивок. Тея закатывает глаза. Сдерживаю желание бросить «Кто бы возмущался!».

– Ничего, я привыкла, – спокойно объясняет Фатима. – И вообще, мне надо вернуться к вечерней молитве и разговению. – Она смотрит на часы. – Времени – до следующего поезда. Так что давайте без прелюдий.

– Ага. Валяй, Айса, выкладывай, что ты узнала.

Тея отпивает воды, смотрит на меня поверх бутылки.

– Надеюсь, информация достаточно… гм… специфическая, и вы не зря сюда тащились. – Сглатываю и продолжаю: – Может, «специфическая» – неподходящее слово. В любом случае это важно.

«Вы мне нужны». Пароль, тайный шифр, которым мы пользовались только в самых крайних случаях. «Стоит Кейт свистнуть – и вы примчались, как собачонки».

– Дело вот в чем.

Перекладываю Фрейю с руки на руку, достаю из кармана конверт с предсмертной запиской.

Фатима первая решается взять его. На лице – недоумение.

– Это адресовано Кейт. Погоди…

Маленький смуглый пальчик проскальзывает в щель. Лицо бледнеет, глаза становятся огромными.

– Это она, да?

– Кто – она?

Тея выхватывает записку из рук Фатимы. Мгновение, когда она узнает почерк, фиксируется на ее лице. Они не просто разные, Фатима и Тея; они – полные противоположности. Быстрая на улыбку, по-птичьи позитивная миниатюрная Фатима с ее внимательными темными глазами – и Тея, этакий набор костей на каблучищах; Тея, сытая, кажется, одним сигаретным дымом. Тем страннее видеть на этих двух лицах одно и то же выражение – смесь ужаса, шока и дурных предчувствий.

В одинаковости лиц столько комизма, что, не будь ситуация такой кошмарной, я бы, наверное, расхохоталась.

– Читайте, только внимательно, – шепчу я.

И они читают, вдвоем удерживая истончившийся лист бумаги. А потом я начинаю рассказывать. О том, что узнала от Мэри Рен. О стычке с ней. Сгорая от смущения, я описываю даже несостоявшийся секс с Люком и миг, когда заметила Кейт на лестнице.

Объясняю, что Амброуз имел в виду, говоря: «То, что происходит, – неправильно». Открываю страшную тайну: Кейт спала с Люком.

Под занавес говорю о бутылке, найденной при Амброузе. О том, что Марк поведал своей матери. О следах героина в остатках вина.

– Оральная передозировка?

Фатима еле шепчет, хотя фоном к разговору идет бульканье фритюра для картошки.

– Нелепость какая-то. Идиотский способ свести счеты с жизнью. Дозу никогда точно не просчитаешь, да и смерть очень долго не наступает. Вдобавок всегда можно хватануть налоксону – это же противоядие. Если Амброуз хотел покончить с собой, мог бы ввести героин внутривенно. После такого не откачаешь. Умер бы через несколько минут.

– Прочтите записку еще раз, – шепчу я. – Прочтите ее под углом зрения человека, отравленного собственным ребенком. Ну? Понятно теперь?

Как я надеялась, что девочки назовут меня чокнутой, поставят мне диагноз «паранойя». Станут утверждать, что Кейт никогда не покусилась бы на жизнь отца. Что разлука с мальчишкой, в которого влюбилась, и перспектива отправиться в закрытую школу – недостаточный мотив, вообще не мотив.

Никто не пытается меня образумить. Фатима и Тея смотрят мне в лицо, обе бледные, перепуганные. Наконец Фатима выдавливает:

– Похоже, ты права. – Словом «права» она давится. – Господи. Что мы наделали?