Исчезновение Стефани Мейлер

Отбросив последние колебания, Браун наконец заговорил:

– В начале 1994 года я обнаружил, что Гордон берет взятки.

– Как обнаружили?

– Мне поступил анонимный звонок. Дело было в конце февраля. Говорила женщина. Она посоветовала мне изучить бухгалтерию фирм, привлеченных мэрией к строительным работам, и сравнить их внутренние ведомости с теми, что поступали в мэрию. Между ними была весьма существенная разница. Все фирмы систематически завышали стоимость работ; кто-то в мэрии прибирал разницу к себе в карман. Кто-то, от кого зависело окончательное решение при распределении контрактов, то есть либо Гордон, либо я. И я знал, что это не я.

– И как вы поступили?

– Я немедленно отправился к Гордону и потребовал объяснений. Признаюсь, тогда я еще сомневался. Но вот к чему я совсем не был готов, это к тому, что он перейдет в контр атаку.





* * *


Орфеа, 25 февраля 1994 года

Кабинет мэра



Гордон быстро просмотрел документы, которые принес Алан Браун. Тот сидел напротив и, смущенный отсутствием реакции Гордона, спросил:

– Джозеф, успокойте меня. Вы же не замешаны в коррупционном скандале? Вы не требовали денег в обмен на контракты?

Гордон выдвинул ящик стола и, вытащив оттуда какие-то бумаги, протянул их Алану.

– Алан, мы с вами два мелкотравчатых негодяя, – произнес он с сожалением в голосе.

– Это что такое? – спросил Алан, листая документы. – И почему на этой выписке значится мое имя?

– Потому что счет мы открывали вместе, два года назад. Помните?

– Мы открывали счет для мэрии, Джозеф! Вы говорили, что это облегчит ведение отчетности, особенно в части отчетов об издержках. Но здесь я вижу личный счет, никак не связанный с мэрией.

– Надо было читать внимательно, прежде чем подписывать.

– Но, Джозеф, я вам доверял! Вы меня подставили? О боже… Я вам даже паспорт свой давал, чтобы заверить подпись в банке…

– Да, и я вам благодарен за сотрудничество. Это означает, что, если упаду я, упадете и вы, Алан. Эти деньги принадлежат нам обоим. Не пытайтесь изображать из себя правосудие, не пытайтесь сообщить в полицию и не суйте свой нос в этот счет. Все делалось от имени нас обоих. Так что, если вы не намерены делить со мной камеру в федеральной тюрьме по обвинению в коррупции, вам лучше забыть про эту историю.

– Но рано или поздно все раскроется, Джозеф! Хотя бы потому, что все городские предприниматели знают, что вы берете взятки!

– Кончайте стенать как чайка, Браун. Все фирмачи замазаны точно так же, как вы. Они ничего не скажут, потому что тоже виновны. Можете быть спокойны. И потом, это продолжается не первый день, и все довольны: фирмы обеспечены работой, они не будут ставить на кон свое благополучие только ради того, чтобы поиграть в рыцарей без страха и упрека.

– Джозеф, вы не понимаете. Кто-то в курсе ваших махинаций и готов заговорить. Я получил анонимный звонок. Благодаря ему я все и обнаружил.

В глазах Гордона первый раз мелькнула паника.

– Что? Кто?

– Не знаю, Джозеф. Я же сказал, звонок был анонимный.





* * *


В комнате для допросов Алан молча смотрел на Анну.

– Я был замазан с ног до головы, Анна, – произнес он. – Я знал, что не смогу доказать свою непричастность к общей коррупции. Счет был открыт на мое имя. Гордон был сущий дьявол, он все предусмотрел. Иногда он казался вялым, рохлей, но на самом деле всегда знал, что делает. Я был в его власти.

– Что произошло потом?

– Из-за этой истории с анонимным звонком Гордон начал нервничать. Он был уверен, что все будут держать язык за зубами, и не предвидел такого поворота. Из этого я сделал вывод, что все прогнило еще сильнее, чем я предполагал, и он рискует очень многим. Следующие месяцы были очень трудными. Наши отношения стали токсичными, но приходилось сохранять лицо. Не тот человек был Гордон, чтобы сидеть сложа руки, и я подозревал, что он ищет выход из положения. И действительно, однажды вечером, в апреле, он назначил мне встречу на парковке у причала. Сказал, что скоро уедет из города. “Куда, Джозеф?” – спросил я. “Не важно”. – “Но когда?” – “Как только разберусь с этим бардаком”. Прошло еще два месяца, мне они показались вечностью. В конце июня 1994 года он снова вызвал меня на парковку и сказал, что уедет в конце лета. “После фестиваля я объявлю, что не буду выдвигаться на выборах в сентябре. И сразу же уйду в отставку”. – “Почему бы вам не уехать раньше? Зачем ждать еще два месяца?” – “С марта я постепенно снимаю деньги со счета. Перевожу понемногу, чтобы не вызывать подозрений. В таком ритме к концу лета счет будет пуст. Идеальный тайминг. Тогда мы с вами закроем счет. Его больше не будет. И никто никогда вас не побеспокоит. Город станет вашим. Вы же всегда этого хотели, разве нет?” – “А до тех пор? Ведь это дело может вскрыться и утопить нас в любой момент. Даже если вы закроете счет, все равно где-то следы транзакций сохранятся. Нельзя взять и все стереть, как губкой, Джозеф!” – “Не надо истерик, Алан. Я обо всем позаботился. Как всегда”.

– Гордон сказал: “Я обо всем позаботился”? – переспросила Анна.


– Да, это его подлинные слова. Никогда не забуду, с каким лицом он их произнес, – ледяным, жутким. Надо же, я столько времени провел рядом с ним и так и не понял, что Джозеф Гордон не из тех, кто позволит встать у него на пути.

Анна, записывая, кивнула. Потом подняла глаза на Брауна и спросила:

– Но если Гордон собирался уезжать после фестиваля, почему он изменил свои планы и решил сбежать в вечер открытия?

Алан поморщился.

– Это вам Шарлотта сказала, да? Кроме нее, некому, об этом знала только она. Чем меньше времени оставалось до фестиваля, тем труднее мне было выносить, что Гордон, никак не участвовавший ни в его создании, ни в организации, присваивает себе все заслуги. Все, что он совершил, это опять набил себе карманы, раздавая разрешения на установку передвижных киосков на Мейн-стрит. Меня это достало. Он настолько потерял стыд, что заказал брошюрку во славу себя. Все его поздравляли, что ж за наглость такая! Накануне фестиваля я пошел к нему в кабинет и потребовал, чтобы к завтрашнему утру его здесь не было. Я не хотел, чтобы он пожинал все лавры от этого мероприятия, произносил речь на открытии. Он рассчитывал уехать из Орфеа спокойно, осыпанный почестями, оставив по себе нетленную память как о крупном политике. Но ведь все сделал я! Для меня это было неприемлемо. Я хотел, чтобы Гордон сбежал, как побитая собака, чтобы он жалким образом дезертировал. В общем, я потребовал, чтобы в ночь на 29 июля он исчез. Но он отказался. Утром 30 июля 1994 года я обнаружил, что он специально, чтобы меня позлить, расхаживает по Мейн-стрит и делает вид, будто проверяет, все ли в порядке. Я сказал, что немедленно поеду к нему и все расскажу его жене. Вскочил в машину и понесся на Пенфилд-кресент. В ту самую минуту, когда его жена Лесли, приветливо улыбаясь, открывала мне дверь, я услышал, что вслед за мной на полной скорости примчался Гордон. Лесли была уже в курсе. Сидя у них на кухне, я сказал: “Если вы до вечера не уедете из Орфеа, я всем расскажу, прямо со сцены Большого театра, что Джозеф Гордон – коррупционер. Все вывалю, ничего не утаю! За себя я не боюсь. Сегодня ваш последний шанс скрыться”. Джозеф и Лесли поняли, что я не блефую. Я действительно готов был сорваться. Они обещали, что самое позднее вечером исчезнут из города. Выйдя от них, я отправился в Большой театр. Время шло к обеду. Я встретил Шарлотту, которая вбила себе в голову, что должна забрать у Гордона один документ, эту долбаную пьесу, которую написал Харви. Она так упрямилась, что мне пришлось ей рассказать, что в ближайшие часы Гордон скроется из города.

– Значит, только вы с Шарлоттой знали, что Гордоны в тот же день уедут? – спросила Анна.

– Да, только мы двое. В этом я уверен. Зная Гордона, вряд ли можно предположить, что он кому-то что-то сказал. Он терпеть не мог неожиданностей, привык все держать под контролем. Потому-то я никак не могу понять, кто мог убить его прямо дома. Кто мог знать, что он там? Официально ему положено было в это время быть в Большом театре вместе со мной, пожимать гостям руки. В программе так и было написано: “19.00–19.30: официальный прием в фойе Большого театра с участием мэра Джозефа Гордона”.

– А что сталось с банковским счетом? – спросила Анна.

– Так и остался открытым. В налоговую о нем не заявляли, и его словно бы не существовало. Я к нему не притрагивался, мне казалось, что это лучший способ похоронить всю эту историю. Там наверняка еще оставалось немало денег.

– А пресловутый анонимный звонок? Вы в конце концов выяснили, кто звонил?

– Нет, Анна, так и не выяснил.





* * *


В тот вечер Анна пригласила нас с Дереком к себе домой на ужин.

Мы оросили трапезу несколькими бутылками отличного бордо, и, когда после кофе попивали ликер в гостиной, Анна предложила:

– Если хотите, можете переночевать здесь. В гостевой комнате довольно удобная кровать. Новая зубная щетка каждому из вас найдется, а футболку себе подберете какую угодно: у меня от бывшего мужа осталась целая куча, я их зачем-то храню.

– Прекрасная мысль, – решил Дерек. – Расскажем друг другу про нашу жизнь. Анна про своего бывшего, я про свои административные кошмары, а Джесси – про свой проект ресторана.

– Ты собираешься открывать ресторан, Джесси? – спросила Анна.

– Не слушай его, Анна, он, бедняжка, просто перепил.

Дерек заметил на журнальном столике текст “Черной ночи”, Анна взяла ее домой почитать.

– Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? – сказал он, беря в руки пьесу.

Все сразу посерьезнели.

– Не понимаю, почему эта пьеса представляла для Гордона такую ценность, – сказала Анна.

– Настолько, чтобы хранить ее в банковском сейфе, – подхватил Дерек.

– Вместе с банковскими документами, обличающими Брауна, – добавил я. – Может, он хранил эту пьесу как гарантию защиты от кого-то?

– Думаешь, от Кирка Харви? – спросила Анна.

– Не знаю, – ответил я. – В любом случае сам по себе текст пьесы особого интереса не представляет. И Браун утверждает, что Гордон при нем никогда ее не упоминал.

– Можно ли верить Алану Брауну? – усомнился Дерек. – Учитывая, сколько всего он от нас скрыл…

– Ему вроде незачем врать, – заметил я. – К тому же мы с самого начала знали, что в момент убийства он находился в фойе Большого театра, приветствовал десятки гостей.

Мы с Дереком оба прочли пьесу Харви, но, видимо, слишком устали и так и не поняли, что такого в ней нашла Анна.

– А может, это как-то связано с подчеркнутыми словами? – предположила она.

– Подчеркнутыми словами? – удивился я. – Ты о чем?

– В тексте десяток слов подчеркнуты карандашом.

– Я думал, это пометки Харви, – сказал Дерек. – Может, он какие-то поправки хотел внести.

– Нет, по-моему, тут что-то другое, – ответила Анна.

Мы сгрудились у стола. Дерек взял текст, а Анна записывала слова, которые он произносил. У нас получилась какая-то тарабарщина: