Исчезновение Стефани Мейлер

Я повиновался, не раздумывая. Удары моего сердца отдавались во всем теле. Я стоял перед ней полуголый, она оглядела в сумерках мое накачанное тело, дотронулась кончиками пальцев до груди и легонько провела ими сверху вниз:

– Честное слово, первый раз вижу такого красавца.

– Меня? Я красивый?

– Ну конечно, дуралей! – рассмеялась она.

– А по-моему, я не очень красивый, – произнес я.

Она улыбнулась своей восхитительной улыбкой и сказала фразу, которая навсегда врезалась мне в память:

– Красивые люди никогда не считают себя красивыми, Джесси.

Она смотрела на меня и улыбалась. Я был заворожен ею – и парализован нерешительностью. В конце концов, взвинченный до предела, я все же решил нарушить молчание и пролепетал:

– А у тебя нет парня?

Она лукаво нахмурилась и ответила:

– Я думала, мой парень – это ты…

Ее лицо приблизилось к моему. Она чуть коснулась губами моих губ, а потом поцеловала – так, как никто не целовал. Ее язык сплетался с моим, и такой вспышки чувственности, такого острого волнения я не ощущал никогда.

Так началась история нашей любви. С того вечера и все последующие годы я не расставался с Наташей.

Она стала опорой моей жизни, средоточием моих мыслей, центром моего внимания и заботы, сердцевиной моей всепоглощающей любви. И ко мне она относилась так же. Я любил и был любим, как немногим дано. Мое место рядом с ней было раем везде – в кино, в метро, в театре, в библиотеке, за столом у бабушки с дедушкой. А ночи стали нашим царством.



Чтобы заработать немного денег, Наташа, помимо учебы, нанялась официанткой в “Кац Дели”, любимый ресторан дедушки с бабушкой. Там она и познакомилась с девушкой по имени Дарла, своей ровесницей: та тоже работала в ресторане.

Я прекрасно окончил школу и был зачислен в Нью-Йоркский университет. Мне нравилось учиться, я давно мечтал стать профессором или адвокатом. Но на университетской скамье до меня наконец дошел смысл одной фразы, которую я часто слышал от дедушки с бабушкой: “Стань кем-нибудь важным”. Что значило быть важным? У меня в голове это слово связывалось только с одним человеком – нашим соседом Эфрамом Дженсоном, гордым капитаном полиции. Который все может поправить. Всех защитить. Ни к кому мои бабушка с дедушкой не относились с таким уважением и почтительностью. Мне хотелось стать полицейским. Как он.

Я отучился четыре года, получил свой диплом, и меня приняли в полицейскую академию штата. Окончив ее лучшим в выпуске, я поработал оперативником, быстро получил звание инспектора и перешел в окружное отделение полиции штата, где пройдет вся моя профессиональная жизнь. Помню свой первый день. Я сидел в кабинете майора Маккенны рядом с еще одним молодым человеком, чуть постарше меня.

– Инспектор Джесси Розенберг, лучший в выпуске, думаешь, меня впечатлили твои рекомендации? – гаркнул Маккенна.

– Нет, майор, – ответил я.

– А ты, Дерек Скотт, самый молодой сержант в истории полиции штата, – повернулся он к моему соседу, – думаешь, я потрясен?

– Нет, майор.

Майор оглядел нас обоих.

– Знаете, что про вас говорят в департаменте? Что вы два туза. Что ж, составим из вас пару и поглядим, как вы будете срывать банк.

Мы синхронно кивнули.

– Ладно, – сказал Маккенна. – Найдем вам кабинеты напротив и поручим дела о пропаже котов у бабулек. Поглядим, как вы справитесь.



У Наташи с Дарлой, очень сблизившихся со времени знакомства в “Каце”, карьера никак не задавалась. После нескольких не слишком удачных опытов они устроились в “Голубую лагуну”, вроде как работать на кухне; но в итоге хозяин отправил их в зал официантками – под тем предлогом, что у него не хватает рабочих рук.

– Вам надо уволиться, – сказал я Наташе однажды вечером. – Он не имеет права так с вами поступать.

– Да ладно, – ответила она, – зато платят хорошо. На расходы хватает, и можно даже откладывать понемножку. Кстати говоря, у нас с Дарлой идея: мы хотим открыть свой ресторан.

– Гениально! – воскликнул я. – Бешеный успех вам обеспечен! А какой ресторан? А помещение вы уже подобрали?

– Не пори горячку, Джесси, – расхохоталась она. – Еще ничего не готово. Сперва надо отложить денег. И продумать концепцию. Но ведь хорошая мысль, правда?

– Фантастическая!

– Это моя мечта, – улыбнулась она. – Джесси, обещай, что однажды у нас будет свой ресторан.

– Обещаю.

– Обещай как следует. Скажи, что однажды у нас будет ресторан где-нибудь в тихом местечке. И никакой полиции, никакого Нью-Йорка, только покой и жизнь.

– Обещаю.






2. Скорбь и запустение

Воскресенье, 27 июля – среда, 30 июля 2014 года




Джесси Розенберг




Воскресенье, 27 июля 2014 года

На следующий день после открытия фестиваля



Семь часов утра. Над Орфеа вставало солнце. Город не спал всю ночь.

В центре царило уныние. Мейн-стрит по-прежнему была оцеплена и забита машинами оперативных служб. По ней сновали полицейские, спотыкаясь о кучи всяких предметов, потерянных толпой зрителей среди грандиозной паники, которая последовала за выстрелами в Большом театре.

Поначалу было время действий. До глубокой ночи спецподразделения полиции прочесывали оцепленную зону в поисках того, кто стрелял. Безуспешно. Одновременно надо было обеспечивать безопасность в городе, не допустить, чтобы в суматохе начали грабить магазины. По периметру заграждений были развернуты палатки первой помощи, туда обращались легко раненные, по большей части пострадавшие в толкучке, и люди в шоковом состоянии. Умирающую Дакоту Райс отправили вертолетом в клинику в Манхэттене.

Новый, только рождавшийся день обещал покой. Надо было понять, что произошло в Большом театре. Кто стрелял? И как он сумел пронести оружие, несмотря на все принятые меры безопасности?

В полиции Орфеа возбуждение и брожение еще не улеглось. Мы с Анной и Дереком готовились допрашивать всех актеров труппы – непосредственных свидетелей происшедшего. Поддавшись панике, они разбежались по всему городу, найти их и собрать вместе было непростой задачей. Наконец их всех разместили в конференц-зале; кто-то спал прямо на полу, кто-то в ожидании вызова валялся на столе президиума. Не хватало только Джерри Райса, улетевшего на вертолете с Дакотой, и Элис Филмор, которую до сих пор не могли найти.

Первым мы допросили Кирка Харви. Разговор наш принял совершенно неожиданный оборот. Защищать Кирка больше было некому, и мы поначалу обращались с ним без всяких церемоний.

– Что вам известно, сучий вы потрох! – орал Дерек, тряся Харви как грушу. – Имя, немедленно, иначе все зубы выбью! Имя убийцы! Живо!

– Но я понятия не имею, – хныкал Кирк. – Клянусь!

Дерек в припадке ярости отшвырнул его к стене. Харви рухнул на землю. Я поднял его и усадил на стул.

– А теперь говорите, Кирк, – приказал я. – Вы должны рассказать нам все. Дело зашло слишком далеко.

Кирк скривился, на глазах у него выступили слезы.

– Как Дакота? – спросил он сдавленным голосом.

– Плохо! – крикнул Дерек. – И все из-за вас!

Харви обхватил голову руками.

– Вы должны рассказать нам все, – повторил я жестко, но без агрессии. – Зачем эта пьеса? Что вам известно?

– Моя пьеса – просто жульничество, – прошептал он. – Я понятия не имею, кто убил тех четырех человек.

– Но вы знали, что в тот вечер, 30 июля 1994 года, убийца метил в Меган Пейделин, а не в Гордона?

Он кивнул:

– В октябре девяносто четвертого, когда полиция штата пришла к выводу, что убийцей был Тед Тенненбаум, у меня все-таки оставались сомнения. Ведь Островски мне сказал, что видел за рулем фургона Тенненбаума Шарлотту, и для меня это было необъяснимо. Но я бы не стал копать дальше, если бы через несколько дней мне не позвонили соседи Гордонов. Они обнаружили на створке двери своего гаража два следа от пуль. Следы были неочевидные, они их заметили только потому, что решили покрасить дверь. Я выехал на место, извлек из стены две пули и обратился напрямую к криминалистам полиции штата с просьбой сравнить их с пулями, извлеченными из жертв. Пули оказались из одного оружия. Судя по траектории, стреляли из парка. В тот момент я все и понял: целили в Меган. Убийца стрелял в нее в парке, промахнулся, она побежала по направлению к дому мэра, видимо за помощью, но он ее догнал и пристрелил. А потом убил Гордонов, потому что они были свидетелями преступления.

Я поразился, насколько прозорливым полицейским был Харви.

– Почему нам об этом не было известно? – спросил Дерек.

– Я пытался тогда с вами связаться, но безуспешно, – оправдывался Харви. – Я звонил и тебе, и Розенбергу в отделение полиции штата, но мне сказали, что у вас несчастный случай и вы пока на больничном. Когда я сказал, что это касается четверного убийства, мне объяснили, что дело закрыто. Тогда я поехал к вам домой. У тебя, Дерек, меня выставила вон какая-то молодая женщина, просила больше не приезжать и оставить тебя в покое, особенно с разговорами об этом деле. Потом я ходил к Джесси, звонил в дверь, но мне никто не открыл!

Мы с Дереком переглянулись. Как же мы в свое время прокололись с этим делом!

– Что вы делали потом? – спросил Дерек.

– Пффф! Это было хрен знает что. В двух словах: Шарлотту Браун видели за рулем фургона Теда Тенненбаума в момент убийства, но полиция штата официально считала убийцей Тенненбаума, а я был убежден, что вышла ошибка с главной жертвой. В довершение всего я ни с кем не мог об этом поговорить: коллеги из полиции Орфеа меня в упор не видели с тех пор, как я выдумал, что у моего отца рак, и взял отпуск, а двое из полиции штата, которые вели расследование – то есть вы, – были недоступны. Вот уж непруха так непруха. Тогда я попытался распутать дело в одиночку. Поинтересовался, не случалось ли в последнее время в округе других убийств. Убийств не было. Единственная подозрительная смерть – какой-то тип на ровном месте разбился на мотоцикле в Риджспорте. С этим стоило разобраться поподробнее. Я связался с дорожной полицией, расспросил полицейского, занимавшегося ДТП, и узнал, что к нему приходил с вопросами агент из АТО. Тогда я связался с этим агентом АТО, и тот сказал, что погибший мотоциклист – неуловимый криминальный авторитет, и ему кажется, что убился тот не без посторонней помощи. Тут я испугался, что влезу в какие-то грязные мафиозные разборки, и решил поговорить с коллегой, Льюисом Эрбаном. Назначил ему встречу, но Льюис так и не пришел. Я остался совершенно один с делом, с которым не мог справиться. И тогда я решил исчезнуть.

– Потому что вы испугались того, что вам открылось?

– Нет, потому что я был совсем один! Вообще один, понимаете? И меня уже достало это одиночество. Я сказал себе, что, если я пропаду, люди забеспокоятся. Или захотят выяснить, почему я вдруг ушел из полиции. Знаете, где я был первые две недели после своего “исчезновения”? Дома! В своем собственном доме. Но никто не пришел. Даже соседи. Ни-кто. Я торчал в четырех стенах, никуда не выходил, даже в магазин. Ни одного звонка. Единственным, кто ко мне зашел, был отец, он мне принес что-то из еды. Мы с ним несколько часов сидели на диване в гостиной. Молча. Потом он спросил: “И чего мы ждем?” Я ответил: “Кого-нибудь, только не знаю кого”. В конце концов я решил уехать на другой конец страны и начать жизнь заново. Сказал себе, что это возможность целиком посвятить себя новой пьесе. А что может быть лучше, чем детективный сюжет о деле, которое, на мой взгляд, осталось нераскрытым? Однажды ночью, перед тем как окончательно уехать, я тайком пробрался к себе на службу – ключи у меня остались – и забрал досье с расследованием убийства.