Исчезновение Стефани Мейлер

– Но почему вы оставили вместо досье записку: “Здесь начинается Черная ночь”? – спросила Анна.

– Потому что я уезжал с мыслью, что однажды, когда распутаю это дело, вернусь в Орфеа и открою людям правду. Расскажу все в форме пьесы, которая будет иметь шумный успех. Орфеа я покидал униженным и отверженным и твердо решил вернуться сюда героем, поставить “Черную ночь”.

– Почему вы взяли то же название? – спросила Анна.

– Потому что так я собирался натянуть нос всем, кто меня унижал. “Черной ночи” в изначальном варианте больше не существовало: коллеги-полицейские уничтожили все черновики, все рукописи, которые я бережно хранил в кабинете, – наказали меня за вранье про рак отца. А единственный уцелевший экземпляр, который я отдал в книжный магазин, оказался в руках Гордона.

– Откуда вы об этом узнали? – спросил я.

– Мне сказала как раз Меган Пейделин, она работала в книжном. Она же мне и предложила оставить экземпляр пьесы в отделе местных авторов. Туда иногда заходили голливудские звезды, мало ли, вдруг кто известный прочтет и ему понравится. Но в середине июля, после того как коллеги подложили мне свинью, я хотел забрать текст из магазина, а Меган сказала, что его недавно купил Гордон. Я пошел к нему и попросил вернуть, но он утверждал, что моей пьесы у него нет. Думаю, он хотел мне насолить, ведь он читал пьесу, она ему страшно не понравилась, он ее даже порвал у меня на глазах! Зачем покупать ее в магазине, если не для того, чтобы мне нагадить? В общем, покидая Орфеа, я хотел доказать, что для искусства нет никаких преград. Можете его жечь, охаивать, запрещать, подвергать цензуре – оно все равно воскреснет! Думаете, вы меня уничтожили? Хрен вам, я силен, как никогда. Вот как я себе все представлял. Поручил отцу продать дом и переселился в Калифорнию. На деньги от продажи я мог какое-то время продержаться. Снова погрузился в досье, но все время ходил по кругу. И чем меньше понимал в этом деле, тем больше оно меня занимало.

– То есть вы все это обдумываете целых двадцать лет? – спросил Дерек.

– Да.

– И к чему вы пришли?

– Ни к чему. С одной стороны, разбившийся мотоциклист, с другой – Меган. Вот и все, что у меня есть.

– Думаете, Меган расследовала аварию с Джеремайей Фолдом и за это ее убили?

– Не имею представления. Это я придумал для пьесы. Говорил себе, что выйдет отличная первая сцена. А что, действительно есть какая-то связь между Меган и аварией?

– В том-то и вопрос, – ответил я. – Мы, так же как и вы, уверены, что смерть Меган и смерть Джеремайи Фолда связаны, но между Меган и Джеремайей, похоже, никакой связи нет.

– Вот видите, – вздохнул Кирк, – в самом деле что-то странное.

Теперешний Кирк Харви совершенно не походил на полоумного несносного режиссера, каким он был последние две недели. Зачем было играть эту роль? Зачем эта пьеса без начала и конца? Зачем эти дикие выходки? Когда я задал ему этот вопрос, он удивился, словно речь шла о чем-то самоочевидном:

– Да чтобы жить, Розенберг! Существовать! Чтобы на меня, наконец, посмотрели! Обратили на меня внимание! Я понял, что никогда не раскрою это дело. Я был на дне. Жил в трейлере, без семьи, без друзей. Разве что манил отчаявшихся актеров отблесками недосягаемой славы. Что бы со мной сталось дальше? Когда Стефани Мейлер приехала ко мне в Лос-Анджелес, у меня забрезжила надежда закончить пьесу. Я ей рассказал все, что знал, думал, и она поступит так же.

– Значит, Стефани Мейлер знала, что главной жертвой была Меган Пейделин?

– Да. Я же ей об этом и рассказал.

– И что ей было известно?

– Не знаю. Она поняла, что я не знаю, кто убийца, и тут же собралась уходить. Сказала: “Не могу терять время”. Я требовал, чтобы она хотя бы поделилась со мной своими сведениями, но она отказалась. Мы слегка повздорили в “Белуге”. Я пытался ее удержать, схватился за сумку, и из нее все вылетело на пол. Бумаги, связанные с расследованием, зажигалка, брелок с таким смешным большим желтым шариком. Я помог ей собрать вещи, попытался при этом заглянуть в ее заметки. Но безуспешно. А потом появился ты, любезный Розенберг. Сперва я не собирался ничего тебе рассказывать, меня уже один раз обвели вокруг пальца. А потом подумал, что, быть может, это мой последний шанс вернуться в Орфеа и сыграть на открытии фестиваля.

– Без готовой пьесы?

– Мне просто нужна была минута славы. Все остальное не важно. И я ее получил. Обо мне говорили целых две недели. Я был в центре внимания, обо мне писали в газетах, я командовал актерами и делал с ними все, что хотел. Выпустил на сцену великого критика Островски в трусах, заставил его вопить на латыни – ведь он столько гадостей наговорил в 1994 году про мое представление. И с этим гадом Гулливером, так унижавшим меня в девяносто четвертом, проделал то же самое. Его тоже надо было видеть – почти голый, с чучелом росомахи в обнимку. Я отомстил, меня уважали. Я жил полной жизнью.

– Но объясните, Кирк, что вы задумали в конце спектакля? Там же одни пустые страницы.

– За конец я не волновался. Я думал, вы найдете убийцу до открытия фестиваля. Я на вас рассчитывал. Я бы тогда просто объявил его имя, и так уже известное, и пожаловался, что вы все испортили.

– Но мы его не нашли.

– На этот случай я собирался оставить Дакоту на сцене и повторил бы “Пляску смерти”. Унижал бы Островски и Гулливера часами. Мог затягивать пьесу до бесконечности, хоть до середины ночи. Я был готов на все.

– Но вас бы сочли кретином, – заметила Анна.

– Не большим, чем Браун. Его фестиваль пошел бы ко дну, люди бы потребовали вернуть деньги за билеты. Он бы потерял лицо, и его бы не выбрали на новый срок.

– То есть все это было для того, чтобы ему напакостить?

– Все это было для того, чтобы не быть одному. Ведь, по сути, “Черная ночь” – это мое бездонное одиночество. Но все, что у меня получилось, – это нагадить людям. А теперь еще и эта чудная девочка Дакота между жизнью и смертью, и все из-за меня.

Мы помолчали. Потом я сказал:

– Кирк, вы были правы от начала до конца. Мы нашли вашу пьесу. Гордон хранил ее в банковском сейфе. А внутри закодировано имя Джеремайи Фолда, погибшего мотоциклиста. Значит, должна быть какая-то связь между Джеремайей, Гордоном и Меган Пейделин. Вы все поняли, Кирк. Все кусочки пазла были у вас в руках. Теперь надо просто собрать их вместе.

– Позвольте мне вам помочь, – попросил Кирк. – Я так хочу все поправить.

Я кивнул:

– При одном условии: вы ведете себя прилично.

– Обещаю, Джесси.

Для начала нам надо было понять, что же произошло накануне вечером в Большом театре.

– Я стоял сбоку от сцены, смотрел на Дакоту, – сказал Кирк. – Рядом были Элис Филмор и Джерри Райс. Вдруг раздались выстрелы, Дакота упала. Мы с Джерри бросились к ней, потом подбежала Шарлотта.


– Вы видели, откуда стреляли? – спросил Дерек. – Из первого ряда? От края сцены?

– Понятия не имею. Свет в зале был выключен, а на нас светили прожекторы. Так или иначе, стреляли со стороны публики, это точно, потому что Дакоту ранили в грудь, а она стояла лицом к залу. Вот чего я не могу понять, это как при таких драконовских мерах безопасности в зал сумели пронести оружие.

В попытке ответить на этот вопрос мы, прежде чем допрашивать других членов труппы, собрались с майором Маккенной, Монтейном и Брауном в конференц-зале, подвести первые итоги.

Пока у нас не имелось никаких примет стрелка. Совсем никаких. Камер в Большом театре не было, опрошенные зрители ничего не видели. Все повторяли одно и то же: в момент выстрелов в зале стояла полная темнота.

– Там была черная ночь, потом раздались два выстрела, девушка рухнула, а потом началась общая паника. Как себя чувствует бедная актриса?

Ничего нового мы не узнали.

Маккенна сообщил, что ни в зале, ни на окрестных улицах оружия не нашли.

– Стрелявший воспользовался паникой, удрал из театра и где-то избавился от оружия.

– Перекрыть выходы было невозможно, – добавил Монтейн, словно оправдываясь. – Люди бы передавили друг друга, могли быть жертвы. Никому в голову не приходило, что опасность кроется внутри, зал был надежно защищен.

Но именно в этом пункте, несмотря на отсутствие фактов, мы довольно серьезно продвинулись вперед.

– Как мог вооруженный человек проникнуть в Большой театр? – спросил я.

– Сам не понимаю, – ответил Маккенна. – Парни на рамках имеют большой опыт весьма важных мероприятий. Они обеспечивают безопасность на международных конференциях, парадах, во время визитов в Нью-Йорк главы государства. Процедура очень строгая: зал предварительно обыскивают с собаками, натасканными на взрывчатку и огнестрельное оружие, потом ставят под наблюдение. Ночью туда никто не мог пробраться. А потом и публику, и труппу на входе в зал пропускали через металлодетекторы.

Что-то мы явно упускали. Нам надо было понять, как оружие оказалось в зале. Чтобы разобраться, Маккенна позвал офицера полиции штата, ответственного за безопасность зала. Тот слово в слово повторил процедуру, описанную майором.

– Зал обыскали и поставили под наблюдение, – сказал офицер. – Я бы туда президента Соединенных Штатов пропустил.

– А потом все проходили досмотр? – спросил Дерек.

– Все без исключения, – заверил офицер.

– А нас не досматривали, – заметила Анна.

– Полицейских по предъявлении жетона не обыскивали, – согласился офицер.

– И много их было в зале? – поинтересовался я.

– Нет, капитан, горстка копов в штатском, наши парни. Просто перемещались между залом и улицей, проверяли, все ли в порядке.

– Джесси, ты еще скажи, что теперь подозреваешь полицейского, – заволновался Маккенна.

– Я просто хочу понять, вот и все, – ответил я и попросил полицейского самым подробным образом описать процедуру обыска.

Он ради максимальной точности пригласил шефа кинологов, и тот рассказал, как они действовали:

– Мы работали по трем зонам: фойе, зал и кулисы, включая гримерки. Зоны мы всегда осматриваем по очереди, чтобы не путаться друг у друга под ногами. В зале репетировали актеры, поэтому мы начали с кулис и гримерок. Это самый большой кусок, там довольно большое подвальное помещение. Покончив с ним, мы попросили актеров прервать репетицию, пока будем обыскивать зал, чтобы собаки не отвлекались.

– Где были в этот момент актеры? – спросил я.

– За кулисами. Потом их пропустили в зал, но через металлодетектор, чтобы зона оставалась безопасной. То есть они могли без проблем перемещаться между зонами.

Дерек хлопнул себя по лбу:

– Актеров обыскивали в день спектакля, когда они приехали в Большой театр?

– Нет. Но все их сумки в гримерке обнюхали собаки, а потом они проходили через металлодетектор.

– Но если кто-то из актеров прибыл в Большой театр с оружием, – сказал Дерек, – и держал его при себе во время репетиции, пока вы обыскивали гримерки, он мог, пока вы обыскивали зал, зайти в уже обысканную гримерку и оставить оружие там, ведь гримерка уже считалась безопасной зоной. А потом мог вернуться в зал и без проблем пройти через металлодетектор.

– Да, в таком случае собаки ничего бы не заметили. Обнюхивать актеров мы их не заставляли.

– Значит, вот как пронесли оружие, – сказал я. – Все произошло накануне. О мерах безопасности было объявлено в прессе, у стрелка было время все предусмотреть. Оружие уже было в Большом театре. Стрелку вчера оставалось только забрать его в своей гримерке, перед началом спектакля.

– Значит, стрелял кто-то из актеров? – испуганно спросил Браун.

– Вне всякого сомнения, – кивнул Дерек.



Стрелок был здесь, в соседнем помещении. Прямо у нас перед глазами.

Для начала мы проверили всех актеров на следы пороха, но не обнаружили их ни у кого ни на руках, ни на одежде. Обследовали сценические костюмы, отправили полицейских обыскать их гримерки, номера в гостинице и жилье. Снова напрасно. Впрочем, если человек в момент выстрела был в перчатках или даже в пальто, мы и не могли ничего найти. К тому же у стрелка было время и избавиться от оружия, и переодеться, и принять душ.