Исход

– Что это с Сергеем? – строго и в то же время испуганно спросила Наталья Максимовна, ставя на стол чашку и оборачиваясь к Ольге.

Ольга молча пожала плечами.

– Да что здесь происходит?!. – воскликнула Наталья Максимовна, переводя глаза с Сергея на Ольгу.

Оба молчали.

– Сергей сказал, что вы больны, – сказала Наталья Максимовна, обращаясь к Ольге. И в голосе её послышался упрёк. – Но я вижу, что это неправда… Это он болен…

Наталья Максимовна коснулась лба старшего сына, сидевшего справа от неё, и отдёрнула руку.

– Да он раскалённый! – воскликнула она. – Надо уложить его… Где… где тут кровать? Где он спит? О, Господи!..

Она вскочила и засуетилась вокруг Сергея, пытаясь поднять его со стула.

– Серёжа, – бормотала она, – вставай… Вставай, Серёжа… пойдём, я тебя уложу…

Тем временем Ольга молча направилась в спальню. При этом весь вид её говорил о том, что она ни на секунду не верит этому спектаклю.

Наталья Максимовна с Микой привели Сергея в спальню, где кое-как раздели и уложили его. Он, казалось, был в бреду: не узнавал никого, бормотал что-то неясное и просил вернуть ему какую-то фотографию.

– О чём это он? – спросила Наталья Максимовна, кутая Сергея синим клетчатым пледом.

Но Ольга опять только пожала плечами и отошла к окну, словно её вдруг привлекло что-то интересное на улице. Наталье Максимовне показалось, что лицо Ольги стало злым.

А за окном висела серая дымка, сыпал мелкий колючий снег, с шуршанием касавшийся окон, словно кто-то царапал стекло тонкими коготками.

Что-то происходило в доме, но что – Наталья Максимовна не могла понять. Её обуревало любопытство, но как можно было выяснить, в чём тут дело, когда Ольга молчит, как в рот воды набрала, а Сергей и вовсе перестал соображать. Оставалась служанка, но эта босоногая фефёла производила впечатление тупой и упрямой особы – нет, на неё Наталья Максимовна не возлагала надежд. Самое верное было найти подход к Ольге, как-то вызвать её на откровенность, задать такой вопрос, чтобы она разговорилась. Наталья Максимовна даже пожалела себя: приехала, называется, к сыну, в чужой город, где словом не с кем перемолвиться. Сын прямо на глазах свалился, а эта… Наталья Максимовна, ещё недавно и в самом деле воспринимавшая Ольгу едва ли не как будущую невестку, теперь бросала на неё косые взгляды. Ишь, стоит истуканом. Нечего и говорить: что-то случилось. Но что же такого могло случиться, чтобы она так дулась? Ничего такого, чтобы так дуться, Сергей сделать не мог. Да и вообще ничего такого не могло случиться, а просто Серёженька избаловал эту особу, вообразившую о себе невесть что. Да если уж положить руку на сердце, Серёженька её облагодетельствовал. Ишь, строит из себя барыню. Да где бы она была и чем бы она была, если бы Серёженька не увёз её?..

Характер Натальи Максимовны всегда отличался непостоянством. При видимой покладистости она в одночасье могла сделаться вздорной. Производя впечатление строгой, она вдруг становилась жестокой. Стоило только слегка раззадорить Наталью Максимовну – да что там! – стоило ей только саму себя «накрутить», как из приятнейшей дамы она превращалась в даму невыносимую. Только что Наталья Максимовна думала, как бы поделикатнее вызвать Ольгу на разговор, но вместо этого, раздразнив самоё себя, вдруг выпалила:

– Что это за дом у вас такой – никакого порядка… Сергей заболел, а вам, Ольга Александровна, я гляжу, и дела нет… Вы за ним и не смотрите вовсе…

– Ваш сын, Наталья Максимовна, достаточно взрослый, няньки ему не требуются, ему бы другого чего…

– Это чего бы ещё другого?.. Да повернитесь вы, когда с вами говорят!

Ольга обернулась к Наталье Максимовне, обе, казалось, сцепились глазами. Несколько секунд они молчали, разделённые кроватью с бредящим Сергеем. Говорить было не о чем, но высказаться хотелось обеим. Первой не выдержала Наталья Максимовна.

– Я вам, голубушка, сына доверила, а вы…

– Сын ваш, между прочим, старше меня на несколько лет. И поехала я с ним потому, что он делал мне предложение… Ещё там… в Харькове…

– Мне об этом ничего не известно… – отрезала Наталья Максимовна и посмотрела на Ольгу с таким выражением, как будто хотела сказать: «Попробуй ещё докажи».

– В таком случае это может значить, что ваш сын, а может быть, и вы – раз уж вы мне его доверили – намеренно обманули меня…

– Я всё же, голубушка, советовала бы вам не забываться и помнить: кто вы, а кто – мой сын…

– Ах, вот как вы теперь говорите, Наталья Максимовна? А когда сына доверяли, то не просили не забываться…

– Я думала… я думала, вы порядочная девушка…

– Нет! Вы просто воспользовались мной! Впрочем… впрочем, я совершенно не удивляюсь. Только вот, что я скажу вам: ваша семья довольно надо мной издевалась! Я больше не намерена быть вашей… вашей жертвой… С меня довольно!

– Это вы-то жертва?! – всплеснула руками Наталья Максимовна. – Да вы, голубушка, хищница!.. Авантюристка! За сыном охотилась… Женить его на себе решила?..

– Что?! – воскликнула Ольга, уже не до конца понимавшая, что она говорит и что вообще происходит вокруг. – Да вы сами, знаете, кто?.. Да вы… Да такие как вы людям жизнь портят!..

– Откуда у вас Ольгина карточка? – вдруг отчётливо произнёс Сергей.

Обе женщины замолчали и повернулись к нему.

– О чём это он? – спросила Наталья Максимовна. – Какая карточка?

Ольга в ответ зловеще расхохоталась.

– Я же говорю, – кивнула она на Сергея, – только жизнь людям портите, отравляете… чужой век заедаете… Если долго человека мучить, он ответит однажды. О! Как он ответит! Только не надо будет винить никого! Себя… Самих себя во всём вините. Вы привыкли выдумывать, вокруг вас ничего настоящего – всё, всё придумано… Но однажды все так устанут от ваших выдумок, что всё рухнет. Вся жизнь рухнет из-за таких, как вы… Как вы все надоели со своей придуманной жизнью! Вы только и можете, что всех мучить: детей, кошек, друг друга, самих себя… Вы не умеете любить, вы – мертвецы, злые мертвецы, у вас одни правила кругом, а правила – одно другого глупее. Только вы и правил-то не выполняете!..

– Кто это «вы»? – хмуро спросила Наталья Максимовна, очень внимательно слушавшая, но ничего не понявшая.

– Да вы – все!..


– Каких кошек?.. Я вам про сына толкую, а вы мне про каких-то кошек… Сумасшедший дом… Вы, голубушка, сумасшедшая.

– Позволю себе напомнить, Наталья Максимовна, – совершенно спокойно, только устало произнесла Ольга, усаживаясь на край кровати, – что сын у вас не один.

В самом деле, Наталья Максимовна совершенно забыла про Мику, притаившегося у неё за спиной и прослушавшего перебранку от первого до последнего слова. Только сейчас Наталья Максимовна вспомнила о Мике и в поисках его резко обернулась. Увидев Мику тут же, она подбоченилась и объявила грозно:

– Ты что же это? Подслушиваешь?

– А куда мне деться? – пробормотал Мика.

И поскольку он был прав, Наталья Максимовна сказала только:

– Едем!..

После этого она бросила на Ольгу страшный взгляд, выражающий одновременно угрозу и торжество, и, подталкивая Мику, направилась к выходу. О том, чтобы остаться в этой квартире, не могло быть и речи.

Наталья Максимовна вернулась на другое утро. Правда, не с тем, чтобы остаться или примириться с Ольгой – она привезла с собой доктора, рекомендованного ей родственниками.

Ольга встретила их мрачно: за ночь Садовскому стало хуже, он весь горел и постоянно бредил.

– Тиф, по всей видимости, – сказал доктор, закончив осмотр.

Потом, как будто о чём-то вспомнив, он оглядел обеих женщин и добавил:

– Надеюсь, заразиться вы не успели…

После этого он ушёл, чтобы заняться организацией перевозки Сергея в больницу.

– В больнице будет уход, – пояснил он. – А дома – нет… это и опасно… Заразиться можете…

Но Наталья Максимовна так посмотрела на Ольгу, что было ясно: всё дело в том, что Ольга не умеет ухаживать за тифозными больными. Даже этого она не умеет.

Доктор скоро вернулся, и Сергея увезли в Александровскую больницу.

– Ехать сейчас не нужно, – сказал доктор.

Но Наталья Максимовна ушла следом за медицинской процессией. Ольга осталась.





* * *


Ольга вновь осталась одна. Но это было другое одиночество, непохожее на московское. Да и Москва с некоторых пор вспоминалась совсем по-другому – такая домашняя, тёплая, уютная своими двориками и закоулками, зовущая колоколами и галочьим граем. Петербург – совсем другое дело! У этого города нет сердца, а если и есть, то оно гранитное. Вот из того самого гранита, которым устланы набережные. А море… Какое оно холодное, серое, жестокое… В Бердянске море совсем другое…

Как одиноко в этом городе, какие чужие, безразличные здесь люди! Даже Сергей стал здесь другим. Ах, да – Сергей. Как это всё ужасно: Олимпия, драка, а теперь ещё и тиф… Как это всё отвратительно!

Ольга весь день то ходила по комнатам, кутаясь в цветастый шерстяной платок, то лежала на диване в столовой. Конечно, дай-то Бог, чтобы Сергей поправился. Но если он поправится, что делать дальше? Должна ли Ольга остаться с ним? И останется ли с ней Сергей? А ведь, пожалуй, прав Аполлинарий Матвеевич: наиграется с ней Сергей и бросит. И что тогда?

Да ведь и в ней же что-то изменилось после той отвратительной истории с Олимпией. Боже, что за имя: Олимпия… И он смел, приходя оттуда, прикасаться к Ольге! Да ведь это всё равно, что спать на помойке и питаться там объедками – это значит, не иметь никакой брезгливости. Но что это?.. Как это объяснить?.. Зато брезгливость есть у Ольги, почему Сергей и стал ей неприятен. Пожалуй, лучше было бы разорвать эти отношения, и пока ещё не поздно, вернуться в Харьков, к Аполлинарию Матвеевичу. Конечно, Ольге хотелось бы выйти за Сергея замуж, но заставлять его на себе жениться Ольге совсем не хотелось бы. Он делал ей предложение, именно поэтому Ольга поехала с ним в Москву. Если бы не было того разговора, если бы сразу было понятно, что она окажется в таком положении – в положении «барыньки», как говорит этот Сикорский (вот уж кто действительно мерзавец!), Ольга ни за что не убежала бы из Харькова. Но теперь она видит, что Сергей не любит её, потому что тот, кто любит, не заходит по дороге домой к Олимпии. А раз так, то стоит, пожалуй, написать Аполлинарию Матвеевичу и собираться в Харьков. Быть может, вексельный жених ещё не вернул деньги старику Искрицкому. Впрочем, даже если вернул, это, скорее, к лучшему. Главное, что оставаться в Петербурге Ольга не хочет, в Москву – некуда и не к кому ехать. Остаётся Харьков. Да и к дому поближе… Как знать, может быть, там простят и позовут её.

Ночью Ольга уже твёрдо знала, что с Сергеем и Петербургом она расстаётся. Вспомнив поутру, едва пробудившись, о новом решении, Ольга обрадовалась. Камень, давивший вчера грудь, куда-то исчез. А усаживаясь завтракать, Ольга даже напевала романс «Ночные цветы». Даже солнце ненадолго выглянуло в тот день, и город из окна показался Ольге непросохшей акварелью.

Она решила не выходить из дома, и с удовольствием ни о чём не думала, пила кофе, ела тёплый калач, принесённый Пашей, и читала на диване «Повести Белкина». Вечером она с удовлетворением отметила, что почти не вспоминала о Сергее. Наутро Ольга проснулась в хорошем настроении и подумала, что любовь – это какая-то странная болезнь, от которой она, кажется, начинает понемногу излечиваться. Во всяком случае, чувствует она себя лучше. Подумав о Сергее, Ольга поймала себя на мысли, что ей решительно всё равно, что с ним. Она обрадовалась, но тут же решила, что это нехорошо, и заставила себя не радоваться. Но всё же отметила: христианство никого не обрекает страдать от несчастной любви и мучиться ревностью, даже Церковь разводит прелюбодеев. Она снова подумала о болезни, вспомнив, как выздоравливала в доме Искрицкого. А потом сравнила себя с бурлаком, сбросившим лямку и отдыхающим с чувством выполненного долга и осознанием права на отдых. Впрочем, она не имела никакого представления о чувствах бурлаков.

День выдался солнечным, чуть морозным, народу на Невском, как показалось Ольге, было чуть больше обычного. Ольга влилась в этот нарядный гомонящий поток и поплыла, наслаждаясь нахлынувшим на неё чувством свободы. Как было бы хорошо скитаться по всему свету, смотреть на мир, ни от кого не зависеть… Почему нельзя так жить?.. И снова ей вспомнился Аполлинарий Матвеевич, и снова признала Ольга его правоту: уж кто-кто, а он-то прав, не связывая себя с толпой. Разве может толпа – в самом широком смысле этого слова, разумеется – понять восторг Ольгиной души или дерзновения ума Аполлинария Матвеевича. Нет, тех, кто захотел от неё оторваться – хоть в сторону, хоть вверх, хоть вниз – толпа не любит и никогда не поймёт.

Ну и пусть. Пусть! Разве стоит думать об этом в такой счастливый день? Нет, в такой день, в такой редкий день нужно наслаждаться жизнью.

Решив наслаждаться жизнью, Ольга тут же купила газету у похожего на воробья мальчишки и зашла в кондитерскую. Здесь она немного смутилась, поскольку не привыкла выходить одна. Но спросив кофе и пирожков, понемногу освоилась и забыла о смущении.

Народу в кондитерской было немного. За ближайшим к Ольге столиком сидели офицер с дамой и очень тихо переговаривались. Чуть в стороне у окна – гувернантка с двумя детьми – девочкой лет двенадцати в красивой широкополой шляпе и гладко прилизанным десятилетним мальчиком. Дети ели мороженное, а молодая строгая и неулыбчивая гувернантка объясняла им по-французски, как правильно это делать. Напротив сидели две полные хорошо одетые дамы, о чём-то тихо друг другу рассказывали и время от времени принимались довольно громко смеяться. Ольге вдруг стало скучно. Ощущение праздника, точно воздух, выходящий тоненькой струйкой из пробитого шара, покинуло её. Ольга развернула газету и, чтобы хоть как-то развлечь себя, принялась просматривать заметки. По-прежнему писали о сентябрьском убийстве. Был напечатан портрет убийцы, и тут же Ольга прочла: «…Выяснилось, что долгое время он был секретным агентом охранного отделения и членом французской террористической организации. Собственно, в театре он оказался в качестве агента, охранявшего особу Его Величества. В том, что тайный агент, являющийся иностранным террористом, охраняет царя, немало, однако, и символического. Здесь, в этом причудливом соединении отразилось наше причудливое время. Но зададимся на этом фоне простым вопросом: что может ждать страну…»

Далее приводились слова, сказанные убийцей на допросе, потом какие-то пространные рассуждения, потом отклик одного министра, другого… Всё это было скучно и вызывало зевоту. Ольга скользила по строчкам глазами, зацепившись взглядом, разве что, за фотографию убийцы. Это был неприятный человек с вытянутым лицом, массивной челюстью и разными ушами. Смотрел он томно, и было в нём что-то плотоядное. Ольге он не понравился, и она уже собралась отложить неизвестно для чего купленную газету, как вдруг на последней полосе заметила заголовок в подвале: «Капитан Дубровин готовится к плаванию на Северный Полюс».

Капитан Дубровин… капитан Дубровин… Это имя было как будто знакомо. Более того, что-то хорошее и весёлое было связано с этим именем. Ольга задумалась. Ну конечно! Как же она сразу не вспомнила! Ольга увидела красивое мужественное лицо, статную фигуру в белом кителе. В Москве у тётки Туманова был устроен приём в честь этого капитана. А ещё был настоящий бал-маскарад, куда Ольга, по приглашению Туманова, явилась одетая русской крестьянкой. И даже один из танцев танцевала с капитаном Дубровиным.

Ольга прочитала заметку. В ней говорилось, что капитан побывал в нескольких российских городах, собирая средства на снаряжение экспедиции к Северному Полюсу. Цель капитана заключалась в том, чтобы установить российский флаг на «вершине Земли». Не все понимали и одобряли эту затею, но многим она пришлась по вкусу, и денег капитан всё же собрал. Теперь ему предстояла подготовка и ожидание навигации. Следующим летом капитан намеревался выйти в море. Ольга отложила газету и задумалась. Что за судьба ей досталась? Все её гонят, никто не любит. Нет, она ни о чём не жалеет. Но почему она никому не нужна?.. Разве плохой была она дочерью? А разве плохой женой была бы она Сергею, разве он в чём-нибудь мог упрекнуть её?

Приподнятое с утра настроение окончательно испарилось.

Даже если бы она захотела поплыть с капитаном Дубровиным, над ней бы только посмеялись и, в лучшем случае, попросили бы идти на все четыре стороны. Отца она перестала устраивать, потому что приняла другую веру. Сергею она не подходит, потому что бедна – это понятно. Капитан Дубровин выгнал бы её на том основании, что она – женщина. Так что же остаётся?..