Исход

И вот она сидит в одиночестве в кондитерской, куда все приходят, чтобы провести время в приятном обществе. А у неё нет никакого общества. Все её отвергают, идти ей некуда, делать тоже нечего. И неужели она так-таки никогда и не увидит Сергея? Неужели это – всё, конец? Какое ужасное слово – «никогда»!

И Ольгу, ещё недавно радовавшуюся исчезновению Сергея и своему по этому поводу безразличию, вдруг охватил ужас от мысли, что Сергея, Серёженьку, она больше не увидит. Ольга расплатилась и заспешила на воздух. Если, как говорят, погода влияет на настроение, то она, Ольга Ламчари, всецело во власти погоды. И стоило только скрыться солнцу, и хорошего настроения как не бывало. Но что же теперь делать? Идти прямо сейчас в больницу к Сергею – поздно, могут и не пустить. Значит, лучше идти завтра, а сейчас – домой. И Ольга заторопилась к себе.

Придя домой, она намеревалась лечь спать, чтобы ускорить наступление завтра, но спать не хотелось. Она думала, думала… И мысли её были похожи на стаи маленьких птичек, перелетающих стремительно с места на место: вот только что сидели все вместе на рябине, как вдруг снялись и стремглав переместились на вишню.

На столе в столовой, хоть и не сразу, Ольга нашла записку от Паши. Паша писала коряво и с ошибками, но кое-как мысль свою донесла: пока Ольги не было дома, приходила Наталья Максимовна и велела собрать вещи Сергея Милентьевича. За вещами она обещала зайти завтра.

Ольга испугалась. Что если Сергей умер? Нет, этого не может быть. Если бы он умер, Наталья Максимовна не преминула бы об этом сказать. Но если она молча забирает вещи, это значит, что Сергей сюда больше не вернётся и жить он будет где-то в другом месте. Получается, что Ольгу в очередной раз выгнали. И как же прав, о! как же прав был Аполлинарий Матвеевич!

Долго в ту ночь Ольга бродила по комнатам, пока наконец не уснула прямо в одежде крепким, глубоким сном. Под утро Ольге почудилось, что по комнате ходит Наталья Максимовна, и Ольга подскочила как от удара плетью. В комнате никого не было. За окном простучали копыта, где-то – наверное, на Невском – прозвенел трамвай. Ольга легла на спину, потянулась, полежала немного. Потом поднялась неохотно и подошла к окну. Над городом нависло серое небо, плевавшееся снегом. Картинка за окном показалась Ольге нарисованной углём. В это время в дверь позвонили. Ольга отскочила от окна и бросилась было открывать, но вдруг остановилась. Снова позвонили. Ольга на цыпочках подошла к двери.

– Вот видите, Георгий Иванович, – послышался голос Натальи Максимовны. – Я говорила вам… Это такая бестия!.. Либо нарочно не открывает, либо уж чужую постель греет. Вчера её не было, сегодня с самого утра…

– Напрасно вы, – отозвался мужской голос. – Во-первых, мы ничего не знаем. А во-вторых… Во-вторых, было бы лучше, чтобы Сергей сам это сделал.

Снова раздался звонок и одновременно – голос Натальи Максимовны:

– Эх, Георгий Иванович… «Не знаем»! Да чего тут ещё знать?.. А чтобы самому разобраться, нужно для начала здоровым быть. А то что же?!. Довела до тифа, а теперь в больницу носа не кажет. А я мать, Георгий Иванович. Я не обязана смотреть, как издеваются над моим сыном…

– Ну, чтобы до тифа довести – это, Наталья Максимовна, даже вам не под силу… Пойдёмте, право… Это бессмысленно – стоять перед закрытой дверью. И глупо…

Наталья Максимовна принялась ворчать, но всё же послушалась своего спутника – из-за двери послышались удаляющиеся шаги. Ольга прижалась затылком к стене. Ну и что теперь? Ведь они снова явятся. Они будут ходить до тех пор, пока не добьются своего и не заберут вещи, после чего Ольга уже не увидит Сергея.

Как странно… Только вчера она сама мечтала о расставании, называла это «своим выздоровлением», радовалась, что наконец-то свободна. И вдруг сегодня эта мысль кажется ей ужасной. Настолько ужасной, что она готова забаррикадироваться в квартире, только бы не отдавать никому Серёженькины вещи. Хотя… Хотя какой в этом смысл? В конце концов, вещи – это ещё не сам Сергей. Да и оставить Ольгу он может, не забирая вещи. Да, но документы… А за документами он явится с полицией, и Ольга окажется виноватой. Так что же всё-таки делать?!.

Ольга побрела в комнату. Забившись в угол дивана, она заплакала. Ещё несколько дней назад Ольга была счастлива, но какие-нибудь минуты или секунды всё изменили настолько, что она стала несчастнейшей из смертных. Опять что-то сломалось, опять придётся начинать всё сначала. Но что начинать? Что теперь делать? И неужели ничего уже нельзя изменить?





* * *


Когда в следующий раз явилась Наталья Максимовна, Ольга без колебаний открыла ей дверь. Ольга была одна – Паша в тот день не приходила. И сообразив это, Наталья Максимовна пошла на приступ.

– Что же это вы, голубушка? Скрываетесь от меня? – спросила она, буравя Ольгу глазами.

– Я не скрываюсь, – ответила Ольга и отвернулась.

Наталья Максимовна прошла в столовую и уселась за стол.

– Вам горничная ваша докладывала, что я приходила?

Ольга вспомнила Пашу, являвшуюся убирать и готовить, переодевавшуюся в кухне и шлёпавшую по квартире босиком, ту самую Пашу с губами, похожими на пару калош и напоминающим репу носом, которым она беспрестанно хлюпала – и невольно заулыбалась названию «горничной».

– Чему это вы улыбаетесь? – ворчливо спросила Наталья Максимовна. – Имейте в виду: вам не удастся нас обмануть.

– Я не собиралась вас обманывать. Вы же знаете меня… Хм… Раньше вы обращались ко мне иначе…

– То было раньше, когда я ещё хорошенько не знала вас… Вам должно быть известно, зачем я пришла. Я хочу забрать вещи своего сына, и я просила через вашу горничную собрать их. Вы выполнили мою просьбу?

– Я не могу отдавать вещи Сергея без его ведома, Наталья Максимовна. Что если ему не понравится… не понравится такое вмешательство?.. Пусть он сам приходит, когда поправится, разумеется, и сам забирает свои вещи… Если уж он так решил.

– В этом можете не сомневаться! – с вызовом объявила Наталья Максимовна.

Услышав от Ольги отказ, она первым делом хотела закричать, пригрозить, потребовать. Но вдруг сообразила, что Ольга совершенно права: Сергею может и не понравиться её вмешательство, и тогда он, чего доброго, решит назло остаться с этой кумушкой. Нет, здесь надо действовать похитрее!

– Что ж, – сказала она после недолгого молчания, – пусть будет по-вашему. Пусть Серёженька сам – слышите ли? – сам сделает это, когда выйдет из больницы. Из больницы, голубушка, куда вы так и не явились. Такова-то ваша забота о моём сыне! А я-то, дура, хотела вам доверить и другого сына. Вовремя, слава Богу, одумалась… Пусть, пусть Серёжа сам всё вам скажет, чтобы потом не говорили, что я помешала.

Она поднялась, с грохотом отодвинув стул.

– Прощайте, голубушка. Я надеюсь, мы уже больше не увидимся с вами.

Как только она ушла, Ольга засуетилась. Ей просто необходимо было увидеть Серёженьку и всё ему объяснить. Наталья Максимовна может говорить всё, что угодно. Но ведь она – это не Сергей.

Ольга выбежала из дома и тут только сообразила, что не знает, куда идти. Кажется, врач что-то говорил, но что… Какая же это больница… Николаевская или Александровская…

– Александровская, должно, – отвечал ей дворник. – Николаевская – так та в Петергофе, а у нас так Александровская; здесь – на Фонтанке, чего уж проще… Возле Троицкого собора. У меня брат в прошлом годе там от тифа лечился – ничего, вылечили! Ничего!.. Хорошая больница, ничего…

Рассудив, что до Троицкого собора пешком идти далековато, Ольга взяла извозчика. Не прошло и четверти часа, как она была на месте. В конторе больницы Ольга хотела узнать, где находится больной Сергей Милентьевич Садовский. Но сидевшая за письменным столом дама с седыми пышными волосами, посмотрела на Ольгу поверх очков и строго спросила:

– Вы кто ему будете?


– Я?.. Я его… жена, – заявила Ольга и дерзко посмотрела на строгую даму.

Дама опять взглянула поверх очков и сказала:

– Сергей Милентьевич Садовский холостяк. Как ваша фамилия?

– Как это – «холостяк»?.. Садовская…

– Как ваша фамилия? – повторила дама, уже не глядя на Ольгу и листая какую-то огромную книгу для записей.

– Ламчари, – покорно ответила Ольга.

– Я так и знала. По просьбе матери больного, пускать вас к нему не велено.

Сердце у Ольги упало, и в груди стало пусто.

– Скажите, по крайней мере, он жив? – глухим голосом спросила Ольга, опускаясь на деревянную скамью у стены.

Дама поглядела на неё насмешливо и сказала:

– Если бы он не был жив, нам не о чем было бы здесь говорить с вами… Могу сказать, что больному лучше.

И добавила примирительно:

– Поправится он…

– А когда домой?..

– Об этом рано…



Всё время, пока Садовский оставался в больнице, Ольга являлась туда каждый день, не оставляя надежды увидеть Серёженьку. Но всякий раз повторялось одно и то же.

– Не велено… – смотрела поверх очков седоволосая дама.

– Не велено, – виновато улыбалась сестра милосердия.

– Не велено, – высокомерно бросал дворник.

– Не велено, голубушка, не велено, – на ходу объяснял доктор.

Ольга являлась к больнице, подолгу смотрела на окна, надеясь разглядеть там своего Серёженьку. И ни с чем уходила. Наконец, по прошествии примерно трёх недель, ей сказали в больнице, что господин Садовский уехал домой и что приезжала за ним «маменька, Наталья Максимовна».

Ольга больше не радовалась свободе и одиночеству, она изнывала без Серёженьки и не хотела верить, что случилось именно то, чего она больше всего боялась. Но главное и самое страшное было в том, что произошло всё вдруг, как-то незаметно. Ольга старалась вспомнить, из-за чего и когда всё началось. Они ругались и даже дрались. Потом Сергей просил прощения, а Ольга дулась и не хотела с ним разговаривать. Потом приехала Наталья Максимовна, а Сергей заболел. Потом Ольга радовалась, что осталась одна, но радость эта быстро иссякла, и Ольга испугалась. Как вдруг опять, вроде чёрта из табакерки, появилась Наталья Максимовна и объявила, что забирает сына.

Но с чего же всё началось? Ну конечно! С фотографии. Хотя нет… И тут Ольга вспоминала про Олимпию. Вот откуда пошёл весь этот кошмар.

А интересно было бы взглянуть на эту Олимпию. А впрочем, что в ней? Забыть, забыть эту глупую историю! Ну да, ну с кем не бывает… Наверняка это Сикорский подбил. Кто же ещё! Он и в Москве подбивал Серёженьку на разные глупости. Просто Сикорский за что-то ненавидит Ольгу и всё делает, чтобы их рассорить. Можно себе представить, как он ликовал, затащив Серёженьку к этим женщинам… Ну какая же она дура! Нельзя, нельзя было так вести себя, назло Сикорскому нельзя было ссориться с Сергеем. И Ольга чуть ли не впервые за много лет пожалела о прошлом.

Правда, ссору начал Сергей, тряся перед Ольгиным носом той злосчастной фотографией. И всё равно, Ольга должна была понять, что всё это подстроено Сикорским нарочно, что это наживка, на которую Ольга так глупо попалась, словно маленькая рыбка. А что же теперь? Обида забыта, а Сергея уже нет. Господи, да ведь у неё просто отняли Серёженьку! Сначала Сикорский, а потом Наталья Максимовна… Может и так, что они вошли в сговор и действовали сообща. И всё-таки: что же теперь делать?.. Как она сможет противостоять двум таким страшным врагам?.. Что делать?!. Что делать?!.

Целыми днями теперь Ольга бродила по улицам и думала, думала, думала… Из больницы она шла в Троицкий собор и там, останавливаясь у иконы Спасителя, шептала только: «Господи… Господи…» Потом снова шла бродить. Иногда она останавливалась возле витрин, и со стороны могло показаться, что она рассматривает шляпки, туфли, зонтики… В действительности Ольга смотрела и не видела, прикованная мыслью к одному предмету. Но вдруг одна из витрин в самом деле заинтересовала её. Не рассуждая, от витрины Ольга направилась в магазин. Навстречу ей звякнул колокольчик, и дверь за Ольгой захлопнулась.





* * *


Тиф протекает тяжело. Садовского бросало то в жар, то в холод, он то приходил в себя, то снова начинал бредить, при этом звал Ольгу и просил её о прощении, что очень не нравилось Наталье Максимовне. Руки его покрылись отвратительными красными пятнами, а язык не хотел слушаться и дрожал как лист на ветру. Дней через десять бред ушёл, и Садовский слабо осматривал своё новое обиталище. Каждый день перед ним мелькали врачи и сёстры. Каждый день с утра появлялась Наталья Максимовна, подносила воду, поправляла одеяло, сидела рядом, держа в руках вязание, потом уходила, снова появлялась, кормила его с ложки и отирала лицо влажным полотенцем. Садовский молча и безропотно принимал происходящее.

Наталья Максимовна действительно настояла на том, чтобы «авантюристку» Ламчари не пускали в больницу. Сергей Милентьевич Садовский ещё лежал в беспамятстве, а вся Александровская больница, начиная с угрюмого дворника Прокофьича и заканчивая врачами, знала, что этот несчастный молодой человек, в силу своей сугубой доверчивости и порядочности, стал жертвой аферистки с юга, обманным путём навязавшей ему сожительство, а теперь намеревающейся потребовать законного брака. О цинизме этой мошенницы может сказать уже то, что молодой человек – студент, а значит, не имеет права вступать в законный брак. Но авантюристке нет до этого никакого дела, ей безразлично, что она может погубить карьеру юноши, её цель – завладеть наследством, оставленным молодому человеку его покойным отцом. И ради этого она пойдёт на всё.

Когда Наталья Максимовна попрекала Ольгу нежеланием навестить больного в больнице, она уже тогда отлично знала, что в больницу Ольгу не пустят. Но самое интересное было в том, что Наталья Максимовна, произнеся свою ложь один раз, потом другой, потом третий, сама, как это часто случается, в неё уверовала. И мало-помалу она и в самом деле убедила себя, что есть где-то большое наследство, оставленное Милентием Садовским своему сыну, и что Ольга Ламчари, за этим наследством охотясь, опутала, закружила её сына, её Серёженьку, такого наивного и доверчивого мальчика. Она как будто и не помнила, что не так уж давно сама хлопотала по делам сына, помогая ему хоть немного прирастить его маленький капитал, полученный от отца по наследству. Она забыла, как ещё в Харькове, не зная совсем Сергея, Ольга возилась с двумя другими её сыновьями и как совсем недавно она намеревалась оставить Мику попечениям Ольги Александровны. Теперь всего этого не было для Натальи Максимовны. Зато были «циничная авантюристка» и «большое наследство».

Поверив собственному вранью, Наталья Максимовна принялась с жаром пересказывать его новым петербургским знакомым. Она довольно легко сходилась с людьми и, едва поселившись на Казначейской улице, немедленно перезнакомилась с соседями, приняла у себя нескольких гостей и отдала несколько встречных визитов. Более всех была симпатична ей семья чиновника Запоева. Сам чиновник не имел ничего общего со своей фамилией и, напротив, слыл человеком весьма трезвым. Звали его Евтихием Полиевктовичем, был он человек ещё молодой – лет пятидесяти, и сразу очень понравился Наталье Максимовне, которая не раз, наблюдая за Евтихием Полиевктовичем из окна, бормотала себе под нос: «Ну до чего же хорош мужчина…» Он и впрямь был хорош: статен, дороден, всегда аккуратен и даже надушен.

Жена его, как ни странно, тоже понравилась Наталье Максимовне. Под стать супругу, Анна Власовна была дамой заметного телосложения. Но, разумеется, не рост и не полнота приглянулись Наталье Максимовне. Анна Власовна умела слушать и сопереживать. А где надо, могла подать и дельный совет. Она вообще очень много знала. И могла рассказать, с кем изменяет жене жилец со второго этажа, кто в любовниках у чиновницы с четвёртого и кто это по средам ходит ночами к вдове Маклаковой. Наталья Максимовна очень любила послушать, как это она называла, «о людских судьбах». Судьбы действительно были у всех очень разные, и слушать можно было до бесконечности. К тому же вокруг всё время что-то происходило: кто-то дрался, изменял жене или мужу, не досматривал за детьми, носил в петлице красный бант, пьянствовал, тратил казённые деньги и даже, как докторша с Большой Подьяческой, прыгал в канал. Словом, людские судьбы постоянно обогащались новыми событиями.

Но чтобы не отставать, чтобы не дать этим столичным снобам считать приезжих ни на что не годными провинциалами, Наталья Максимовна тоже выступила рассказчицей. И очень скоро в округе о ней пошла слава как о несчастной жертве аферистки с юга. В то самое время, как Ольга обивала порог Александровской больницы или стояла под её окнами в надежде увидеть хоть силуэт Серёженьки, Казначейская улица взахлёб обсуждала, как бы Наталье Максимовне половчее избавить сына от тенёт мошенницы и проходимки. Советы подавались разные, от «припугнуть» до «обратиться в часть». Но Наталья Максимовна считала, что всё это не то и что действовать нужно наверняка. Но что значит «наверняка», Наталья Максимовна и сама не знала, пока однажды за ужином у Запоевых, когда в очередной раз она живописала злокозненность «авантюристки», Евтихий Полиевктович сказал:

– Мне тут на днях, Наталья Максимовна, сослуживец один – делопроизводитель наш – хороший совет подал по вашей части. Не пробовала, говорит, она – вы то есть – подать прошение?