Исход

– Что же, Поликсена Афанасьевна, – спросила наконец матушка ласково, – что за печаль у тебя?

Поликсена бросила ещё один искательный взгляд на стол и всё своё раздражение обрушила на мужа и опекуна. Заканчивая рассказ о бессердечии мужчин, Поликсена прослезилась.

– Уж ты, матушка, помоги мне от опекуна проклятущего отделаться… – плаксиво говорила она. – Право, как клещ вцепился, окаянный… Ирод… мохамед… Сосёт кровь мою – что ты будешь делать!.. А муженёк-то радёхонек, только и ждёт, когда изведут меня…Уж ты помоги мне! А я ничего для тебя не пожалею – мне бы только опеку снять…

– Да мне ведь, Поликсена Афанасьевна, ничего от тебя и не надобно, – со вздохом отвечала матушка Елпидифора. – Обитель наша – дело другое. На мне сёстры, сироты, больные… Теперь ещё попадьи вдовые… А благодетелей много ли сыщешь?.. Сама знаешь, каково ныне доброго-то человека отыскать…

Поликсена шмыгала носом и согласно кивала.

– Вот когда Русь была святой, – продолжала матушка, – то и дела благие охотно творились. А ныне… – она махнула рукой. – Кругом всегубительный пароль, да и только… Так что захочешь, Поликсена Афанасьевна, сирот поддержать – возражать не стану. Даже ещё и подскажу, как подойти, как душе путь в рай укоротить… Ныне-то о душе не модно печись – всё о нарядах больше. Много ли таких радетельниц о душе вроде тебя?..

И Поликсена кивала и вздыхала, из чего явствовало, что радетельниц нынче совсем не стало.

– Я, матушка, сама сирота. А потому для сироток и для спасения души на всё согласная, – прохныкала она, преданно заглядывая в глаза настоятельнице. – Мне бы только опеку скинуть!

На том и порешили. Матушка пообещала лично ходатайствовать у Государыни о снятии опеки, для чего попросила Поликсену Афанасьевну подписать несколько белых листов, на которых в дальнейшем будут составлены записки к разным высокопоставленным лицам, и «векселёк», то есть чистый вексельный бланк. Мать Филофея с удивлением отметила про себя, что Поликсена пришла едва ли не в восторг и подписание белых листов сопровождала довольным смешком.

Наконец, когда все обещания были розданы, листы подписаны, Поликсена укатила домой в Хохлы. На прощание матушка заверила её, что будет сообщать о малейших подвижках в деле и зачем-то подробно расспросила Поликсену о том, когда именно была наложена опека, и записала что-то в маленькую книжечку.





* * *


На этом походы Филофеи с кружкой прекратились. Зато в скором времени в монастырь прибыла одна очень странная особа, и матушка Елпидифора вновь призвала Филофею помощницей. Явившись к настоятельнице, Филофея узнала историю незнакомки. История заключалась в следующем.

Незнакомка, прозывавшаяся Яздундоктой Прохоровной, просила матушку принять и оставить на время при монастыре одну жалкую особу – «почти слабоумную», как выражалась просительница. Особа эта была бывшей воспитанницей Яздундокты Прохоровны, предпочитавшая оставаться при ней даже по достижении совершеннолетия. И несмотря на то, что родные слабоумной воспитанницы настаивали на её возвращении в лоно семьи, сама она имела другие влечения, первейшим из которых было творение благих дел. А чтобы творить эти самые благие дела было сподручнее, несчастная девушка желала поселиться подальше от родных, поближе к Яздундокте Прохоровне. А кроме того, передать последней приличную сумму денег, чтобы Яздундокта Прохоровна, как женщина умная и практическая, распорядилась ею, по своему усмотрению, во славу Божию и с пользой для нуждающихся. Так всё и произошло. Но в один прекрасный день слабоумная благотворительница пожелала отправиться на богомолье. Покуда она молилась, благие дела творились с размахом, и все обездоленные были «страшно довольны». Но на беду с богомолья несчастная привезла какую-то новую подругу, подбиравшуюся, по мнению Яздундокты Прохоровны, к благотворительному предприятию и к источнику, его питавшему. Подруга эта, хоть и была глухонемой, однако, стала нашёптывать несчастной разные глупости и вводить воспитанницу Яздундокты Прохоровны в соблазн указаниями на неправильное якобы творение благих дел, что, конечно же, ни на секунду не соответствовало действительности. Но соблазн на то и соблазн, чтобы морочить головы и внушать ложные мысли. Для наглядности и, очевидно, рассчитывая произвести особое впечатление, Яздундокта Прохоровна даже привела в пример атеизм, соблазняющий и совращающий «даже солидных людей». Расчёт, впрочем, сработал, и матушка Елпидифора охотно согласилась, что от атеизма следует всячески ограждать неокрепшие умы. А раз так, заключила, обрадовавшись, Яздундокта Прохоровна, то нет ничего странного или удивительного, что и слабоумную воспитанницу она решила оградить от вольнодумной подруги. Правда, воспитанница ни в какую не хочет с ней расставаться, и сама эта подруга «прилипла как банный лист – прямо не знаем, как отодрать».

Сначала, пока Яздундокта Прохоровна жаловалась на свою перезревшую воспитанницу и её глухонемую подругу-вольтерьянку, мать Филофея ничего не понимала и недоумевала: при чём здесь матушка Елпидифора и как обитель-то сможет помочь этой странной женщине. Однако, взглянув на матушку, Филофея удивилась ещё больше: настоятельница слушала Яздундокту с таким неподдельным интересом и вниманием, как будто всю свою жизнь только и делала, что отваживала неудобных подруг от слабоумных девиц. Интерес этот разъяснился, когда матушка Елпидифора сказала кротко:

– Помочь тут немудрёно, только вот…

А Яздундокта, словно того и ждала, подхватила:

– Расходы, матушка, мы возьмём на себя…

Тут Филофея сообразила, что матушка с Яздундоктой уже давно друг друга поняли, а все разговоры велись для того, чтобы соблюсти приличия.

– …Только вот боюсь, велики расходы-то окажутся. Как ни крути, а задача непростая… – опять каким-то чужим голосом проговорила матушка Елпидифора.

– Задача, матушка, проще некуда, – отозвалась Яздунтокта, махнув при этом рукой. – Только и нужно: приедут они – поселить их в монастыре. А уж после развести, чтоб не стакнулись больше… Вот…

Она расстегнула саквояж, с которым приехала, и достала оттуда бумажный свёрток.

– Здесь, матушка, пятьдесят тысяч, – сказала она решительно. – На первое время, так мыслю, хватит…

Мать Филофея ахнула и закрыла рот ладошками, а матушка Елпидифора только бросила на неё взгляд, полный неудовольствия.

– Хватит, – сказала она Яздундокте, – и протянула руку за свёртком.

Свёрток исчез где-то в складках рясы, а матушка уже своим голосом ответила:

– Пусть едут.

С этого времени началось в монастыре ожидание, а вскоре действительно телега привезла двух молодых женщин, по виду не крестьянок.





* * *


Здесь, впрочем, стоит остановиться подробнее и рассказать подлинную историю Яздундокты Прохоровны и её воспитанницы.

Яздундокта Прохоровна Мамай родилась перед самой отменой крепостного права, потому родители её были в собственности небогатого орловского помещика. Жена этого помещика, дама энергичная и оттого вечно подыскивающая себе разнообразные занятия, помогала принимать у крестьянок роды, давала новорожденным имена, охотно становилась восприемницей, учила детей грамоте, а баб и мужиков заставляла лечиться гомеопатией. Поскольку деятельность эта была продиктована скукой и служила орловской помещице своего рода игрой, то и результаты подчас оказывались весьма игривыми. Однажды ей взбрело в голову, что имена новорожденным следует давать строго по Святцам, не отступая ни на день и пользуясь предложенным разнообразием. Так мало-помалу в округе стали появляться Дросиды, Голиндухи, один Уирко, один Папа, были даже Квадрат и Фусик.

Девчонка у дворовых крестьян Малахаевых родилась 3 ноября. Помещица, бывшая при родах, открыла Святцы и объявила:

– Яздундокта!

Роженице было всё безразлично, повитуха, зная хозяйку, только покачала головой. Случившийся в доме батюшка, узнав о новоявленной Яздундокте, пожевал губами и сказал:


– Что-то это как-то того… Опять вы, матушка, чрезмерное усердие простираете…

– Ничего я, батюшка, не простираю, – пожала плечами барыня. – Вот тут написано: 3 ноября. Что же вам ещё? Не я же таких имён навыдумывала.

Батюшка, сидевший вполоборота у круглого стола в гостиной, постучал пальцами по бархатной скатерти и снова пожевал губами.

– Так-то оно так… – согласился он. – Только ведь людям жить с таким прозвищами… Как-то это… не того.

– Жили же раньше! – нетерпеливо сказала помещица, раскинувшаяся на диване.

– То, матушка, в других землях жили. С другими обычаями…

– Для чего же тогда Церковь имена эти чужеземные вносит в русские Святцы? – спросила барыня, кивая на Святцы, лежавшие на столе перед священником.

– В Святцах, матушка, имена святых, Богу угодивших. И нет такого закона, чтобы младенцев день в день называть.

– Раз, батюшка, Церковь приемлет Святцы, значит, и закон есть, – отрезала барыня, начинавшая терять терпение.

– Супруга моя, Матрёна Ивановна, День Ангела справляет 6 ноября… Так назовите, по крайности, Матрёной. Зачем же…

– Младенец женского пола появился на свет третьего – слышите, батюшка? – третьего, а не шестого ноября. При чём же здесь Матрёна, я вас спрашиваю?.. В Святцах ясно сказано: 3 ноября – Яздундокта. Чего же вам ещё? – барыня вскочила с дивана и в нетерпении, сцепив пальцы, прошлась по комнате.

Батюшка взял Святцы и принялся листать.

– Есть ещё Снандулия, – со слабой надеждой в голосе сказал он. – Всё лучше, однако…

Барыня остановилась и задумалась. Потом быстро подошла к батюшке и заглянула в Святцы. Но тут стоявшая в дверях повитуха мрачно сказала:

– Снандулия в прошлом году народилась…

– Ну конечно! – развеселилась барыня. – Как же это я забыла?.. Дочь скотницы… Ну и зачем же нам две Снандулии? Пусть их будут Снандулия и Яздундокта.

Так и появилась на свет Яздундокта Прохоровна. Девчонка она была смазливая и шустрая, и барыня развлечения ради учила её музыке, французскому языку и прочим полезным наукам. Когда же барыня умерла, Яздундокта, получившая в приданное пятьсот рублей и несколько старомодных платьев, отправилась в Орёл искать места. Удивительно было то, что деревенская девица сумела проявить в городе и характер, и сметку, и даже известную настойчивость, без всякой протекции добившись для себя места гувернантки. Потом она вышла замуж, переменила фамилию на Мамай и родила сына. Потом овдовела и, оставив сына в деревне, снова отправилась на поиски места, теперь – в Москву.

Она сменила несколько домов, пока наконец не оказалась в доме вдовой статской советницы Виринеи Побратимовой, владелицы приличного состояния, воспитывавшей малолетнюю дочь. Ребёнок этот, именем Зоя, был болезненным, тихим и привязчивым как собачонка. Глядя на худенькую, задумчивую девочку с огромными глазами и прозрачной кожей, можно было подумать, что любить кого-нибудь – страстно, болезненно, самоотверженно – назначено этому ребёнку самой судьбой. Она любила всех и мучилась муками каждого. Нищие старухи, голодные дети, битые животные заставляли её страдать по-настоящему. Тихую, богомольную мать она боготворила, а когда в доме появилась гувернантка, немедленно привязалась и к ней. В самое короткое время Яздундокта Прохоровна сделалась другом и наставником для Зои, слушавшейся её во всём и доверявшей ей полностью. Когда же Зое исполнилось шестнадцать лет, умерла её мать – кроткая Виринея. И тут же родственники испугались, как бы за обожаемой матерью не последовала и сама Зоя – так велико было её горе, так тяжело переживала она свою утрату. И если бы не Яздундокта Прохоровна, кто знает, вернулась бы Зоя к жизни. Так, по крайней мере, говорили все родственники Зои, со стороны наблюдавшие, как Яздундокта ухаживает за своей воспитанницей. Они даже ездили в Крым поправить здоровье Зои. А вернувшись в Москву, вскоре снова засобирались в дорогу. На сей раз в Порхов, где, как утверждала Яздундокта, были у неё родственники. В частности, сын.

Несмотря на ум и энергию, Яздундокта Прохоровна никогда не знала, что такое достаток. Денег всё никак не хватало, а вырваться из порочного круга бедности всё никак не удавалось. Попав к Побратимовым, она чутьём угадала, что за этих людей ей стоит держаться – уж очень блаженной и неотмирной показалась ей Виринея. Но вскоре она уже твёрдо знала, что Побратимовы – единственная её надежда. Когда же умерла Виринея, а Зоя залепетала о добрых делах, у Яздундокты отпали последние сомнения.

Самое страшное, по мнению Яздундокты, что могло случиться, это несвоевременное замужество Зои. А если, не дай Бог, муженёк попадётся хват, то и пиши пропало. Немногим меньше Яздундокта боялась любого другого вмешательства. Зоя, конечно, не была слабоумной, но склонность к благотворительности и богомолью стоит ограждать от чужого влияния, иначе неизвестно, как оно может повернуться. Чёткого плана у Яздундокты не было, но в одном она не сомневалась: до тех пор, пока не придумается, как отщипнуть от побратимовского наследства, Зою следует спрятать.





* * *


Жизнь свою в Порхове они начали с богомолья, поклонившись всем местным святыням и помолившись во всех церквях. К ним заходил сын Яздундокты Прохоровны – вертлявый молодец, похожий на лакея, пытавшийся было ухаживать за Зоей, но, натолкнувшись на непробиваемое безразличие, вскоре отступивший. Яздундокта и не питала пустых надежд в отношении своего отпрыска и Зои – такой союз был просто несбыточной мечтой. Пока она только ублажала во всём свою воспитанницу, взяв на себя ведение хозяйства, а равно и хозяйственные траты. Они поселились в маленьком домике неподалёку от крепости. Домик Яздундокта назвала своим. И это была сущая правда – домик перешёл по наследству Яздундокте от умершей недавно тётки. Вторая тётка жила в Порхове на соседней улице. Домик был совсем небольшой, но уютный – бывшая хозяйка содержала и дом, и двор в чистоте. Всюду лежали половики, на мебели – вязанные салфетки. Зое, хоть и выросшей в другой обстановке, домик понравился.

Зоя, и без того далёкая от денежных дел, свыклась с мыслью, что её деньгами распоряжается Яздундокта Прохоровна. А потому, когда речь зашла о передаче капитала Зои в полное распоряжение Яздундокты, как поверенной во всех делах, бедная девушка, не задумываясь, подписала все необходимые бумаги.

Случилось это не сразу и не вдруг. Подписанию предшествовало длительное обсуждение различных путей благотворения, которым едва ли не бредила Зоя. Почти ежедневно на квартире у Зои и Яздундокты появлялся отряд местных старух во главе с Яздундоктовой тёткой. Старухи бродили по дому, трогали салфетки, а за чаем с наслаждением судачили обо всём на свете. Прослышав о склонности Зои к добрым делам, охотно перебирали все общественные язвы. Язв, по мнению старух, было не так уж и много, а собственно говоря – две. Нищета и болезни. Бедствовали, главным образом, старики, дети и девицы на выданье, не имевшие ни приданого, чтобы завлечь хоть какого-нибудь мужа, ни возможности заработать себе на жизнь. Зоя молча слушала об этих несчастных, и в огромных глазах её стояли слёзы. Видя эти слёзы, старухи пуще усердствовали, вспоминая всё новые истории, заодно и приукрашая их. И до того сами себя жалобили, что собрания эти заканчивались обычно настоящим воем.

Когда старухи расходились по домам, Зоя с Яздундоктой задумывались: как можно прекратить или хотя бы немного облегчить страдания всех порховских нуждающихся и обременённых. Перебирали разное и остановились в конце концов на доме призрения. Предполагалось обустроить бесплатную столовую, раздачу одежды по сезону, ночлег для бездомных и пристанище для неимущих девиц с возможностью заработка. Поскольку население Порхова было невелико, то с Зоиным капиталом задуманное можно было обустроить в наилучшем виде. Разумеется, сама бы Зоя с этим делом не справилась, но Яздундокта Прохоровна так всё отлично устроила, что не прошло и года, как дом призрения слыл в округе за лучшее благотворительное заведение. Все были довольны: Зоя, старухи, сами призираемые, называвшие Зою не иначе как «мать наша». Вдохновлённая удачей, тем, что мечта начала сбываться, Зоя однажды за ужином объявила, что намеревается оставить себе десять тысяч на прожитьё, а все остальные свои средства использовать на общее благо. Сказано это было келейно, для Яздундокты, которая не выразила ни поддержки, ни порицания, сказав только:

– Мысли похвальные. Но подумай сама: как ты всё это обустроишь?.. Осилишь ли?.. Согласишься ли остаться навеки в Порхове? Как станешь управляться с этаким делом?.. Справишься ли?

Но весь этот град вопросов Зою нисколько не испугал. И она спросила только:

– Разве ты отказываешься помогать мне?

Яздундокта поняла, что настал её звёздный час. Она посмотрела на Зою, как, должно быть, змея смотрит на кролика, прежде чем заглотить его, и сказала:

– Никогда я не отказывалась помогать тебе. Но распоряжаться твоими деньгами я не могу. Представь…

Но всё оказалось намного проще, чем предполагала Яздундокта.

– Не надо, – перебила Зоя, слабо улыбнувшись, – не хочу ничего представлять. Для меня нет большей радости, чем помогать несчастным. Я твёрдо решила, что оставлю себе десять тысяч. Все остальные деньги мне не принадлежат больше… Я знаю, что я глупа и не смогу многого. Я знаю, что меня легко обмануть. А ещё я знаю, что ты любишь меня и никто лучше, чем ты, не распорядится моими деньгами. Прошу тебя… – тут Зоя подошла к сидевшей за столом Яздундокте и обняла её за плечи. – Прошу тебя, прими их в дар. Ты лучше всех сможешь распорядиться ими на добрые цели…

Нетрудно предположить, что началось следом – слёзы, объятия, восклицания: «Я не могу принять, я не достойна», «нет, можешь – ты достойна». И снова объятия, слёзы, новые восклицания… Наконец утомлённые, счастливые дамы, взявшись за руки и усевшись так на диван, заговорили о том, какая теперь настанет счастливая жизнь. И всё не могли наговориться.

А очень скоро – Яздундокта Прохоровна старалась не откладывать дела в долгий ящик – Зоя подписала бумаги, по которым передавала всё своё состояние, кроме десяти тысяч рублей, Яздундокте Прохоровне Мамай для употребления на благие цели. Яздундокта выяснила, что по закону дар может быть и отозван в случае неблагодарности или ненадлежащего распоряжения средствами. Рассудив, Яздундокта пришла к выводу, что в сложившейся ситуации от дарительницы пришла пора избавляться. О нет! Ничего плохого она, конечно же, не имела в виду. Нужно было всего лишь сделать так, чтобы никто не мог нашептать Зое, что средства расходуются ненадлежащим образом. И с этого времени началось второе нашествие старух на домик Зои и Яздундокты. Теперь старухи, как заведённые, принялись рассказывать о святых местах, о благодати, ожидающей паломников, об угодниках прошлого и настоящего и о том, что хоть раз в жизни христианину необходимо совершить паломничество. Оказалось, что все почти старухи бывали в Новгороде, Хутыни или Вяжищах, кое-кто сподобился побывать в Петербурге или у Троицы, а одна, самая древняя, уверяла, что по молодости добралась до Обдорска. Ей не очень-то верили и даже смеялись, но она настаивала.

Расчёт и тут сработал: Зоя не была слабоумной, только простоватой и слишком доверчивой. И если хорошие люди рассказывали ей о чём бы то ни было, она верила, потому что не могла иначе. Наслушавшись старух, Зоя согласилась, что на богомолье отправиться необходимо, и вскоре изъявила желание собираться в путь. Для начала она выбрала Новгород со всеми его окрестностями, где побывать, по её мнению, следовало обязательно. Яздундокта Прохоровна приняла решение Зои сдержанно.