Источник счастья

— Нет. Очень богаты.

— Разве они не ищут тебя?

— Они думают, я в монастыре, далеко, под Вологдой. Я давно им сказала, что хочу принять постриг. Они смирились с моими странностями. Я разыграла все так, будто уехала туда послушницей, ещё летом, когда начал расти живот. Я заранее написала письма. У Сысоева тётка в Вологде, он ей отвёз, она шлёт в Москву каждую неделю.

— Отлично. Что дальше?

— Дальше по плану я должна вернуться домой, когда оправлюсь после родов.

— Что будет, если ты вернёшься с ребёнком?

— Не знаю. Будет ужас.

— Родители прогонят тебя на улицу?

— Нет. Разумеется, нет. Они простят. Но тайна откроется. Я давала клятву, как и вы. Помните, какие там страшные слова?

— И ты из-за этого готова отказаться от ребёнка?

— Я лучше умру. Вот чего он боится больше всего. Если я умру здесь, у него в квартире, ему точно несдобровать.

Когда вошёл Худолей, Агапкин сообщил ему, что у Зины может открыться кровотечение. Это весьма опасно, и единственный способ предотвратить беду — оставить с ней ребёнка, поскольку для нормальных сокращений матки необходимо, чтобы Зина кормила грудью.

— Да? Странно. Я никогда об этом не слышал, — сказал Худолей.

Федор заметил в жёлтых глазах страх, растерянность. Если бы уважаемый Мастер сейчас попробовал воздействовать своим гипнозом на него, на Зину, вряд ли бы что-нибудь вышло. Агапкин мысленно поздравил себя с первой, маленькой, но важной победой, может быть, не так над Худолеем, как над собой. Голос его теперь звучал твёрдо и уверенно.

— Ну что ж, Георгий Тихонович, вы сами учили меня: мы все когда-нибудь узнаем впервые. Нужен запас свежего белья, много марли, клеёнка, какие-нибудь детские вещи, пелёнки, одеяло, чепчик. И ещё, необходимо поесть, Зине и мне.

— Хорошо. Еду можно заказать из ресторана, по телефону. Я отправлю Сысоева в лавку, вы напишите список.

— Он пьян, все напутает. У вас нет прислуги?

— Есть приходящая, но я отпустил на эти дни.

— В таком случае, будьте любезны, вынесите грязное бельё и ночную вазу. Она полна, скоро польётся через край. Я просил это сделать Ренату, но она забыла. А мне рук пачкать нельзя, сами понимаете.





***


Отставной полковник ФСБ Иван Анатольевич Зубов неплохо изучил своего шефа. Но разговор в самолёте, в начале июня 2004 года, когда они летели из Швейцарии в Москву, разбил сложившийся образ вдребезги.

Сначала Зубов решил, что его шеф просто сошёл с ума. Мало ли на свете свихнувшихся миллиардеров?

Впрочем, никаких иных признаков безумия, кроме желания вернуть молодость и жить вечно, Кольт не проявлял. Само желание не казалось Ивану Анатольевичу таким уж абсурдным. Но одно дело хотеть, и совсем другое — верить в реальную возможность.

«Потом — это уже вопрос не медицины, а веры», — повторял про себя Зубов слова швейцарского профессора.

Вера — понятие эфемерное, зыбкое, в карман не положишь и на хлеб не намажешь. Кто-то верит в загробную жизнь, в рай и в ад, кто-то в реинкарнацию, перевоплощение души или вообще ни во что. Большинство людей об этом просто не задумываются. Живут, как трава в поле. Но Пётр Борисович Кольт — человек штучный, уникальный. Когда он сказал: «Я — не все», с этим нельзя было не согласиться.

В бизнесе Кольт просчитывал не только ближайшие, но и отдалённые перспективы. Швейцарский профессор пообещал ему лет пятнадцать. Пётр Борисович привык думать о своём будущем, думает и сейчас, правда, не совсем обычным образом — ну так что же? Он всегда отличался оригинальностью мышления.

«А почему бы и нет?» — спросил себя отставной полковник.

Для начала Иван Анатольевич залез в Интернет, нашёл в энциклопедиях информацию о профессоре Свешникове и убедился хотя бы в том, что это не вымышленный персонаж. Искомый профессор упоминался вскользь, на специальных научных сайтах, в статьях и рефератах по биологии и медицине, в связи с гистологией, теорией кроветворения и военной хирургией. Ни слова о его открытиях или хотя бы опытах по омоложению отставной полковник не нашёл. Зато обнаружил некоего профессора Мельника, живущего здесь и сейчас.

Биолог, доктор наук Борис Иванович Мельник на полном серьёзе обещал, что очень скоро он лично осчастливит человечество, предложит простой общедоступный способ увеличения средней продолжительности жизни до ста пятидесяти, двухсот лет. Его концепция сводилась к тому, что старение — особая генетическая программа, цель коей — усовершенствование биологических видов.

Для начала доктор цитировал некоего Августа Вейсмана, который будто бы заявил в знаменитой лекции 1881 года: «Я рассматриваю смерть не как первичную необходимость, а как нечто, приобретённое вторично в процессе адаптации. Я полагаю, что жизнь имеет фиксированную продолжительность не потому, что по природе своей не может быть неограниченной, а потому, что неограниченное существование индивидуумов было бы бесполезной роскошью».

Мельник утверждал, что именно эта идея положила начало современной геронтологии. За прошедшие сто двадцать пять лет наука шагнула так далеко, что теперь человек может позволить себе эту роскошь.

Доктор Мельник рассуждал вполне логично. Живая система, в отличие от мёртвого механизма, обладает способностью как самовосстановления, так и саморазрушения. Величайшим достижением сегодняшней науки является разработка нанотехнологий, то есть технологий манипулирования отдельными атомами и молекулами. Именно при помощи нанотехнологий в ближайшем будущем создадутся молекулярные роботы. Эти мудрые микроскопические твари будут питаться солнечной энергией и воспроизводить самих себя. Их станут вводить в клетку и менять её изнутри таким образом, чтобы она, клетка, не болела, не умирала, а совсем наоборот.

Геном человека — всего лишь программа. Любую программу можно перенастроить, то есть отменить старение.

«Мы же не стали ждать, когда природа подарит нам крылья, и изобрели самолёт, — заявлял биолог, — точно так же мы не собираемся бездействовать, пока эволюция соблаговолит подарить нам дополнительные десятилетия жизни».

На одном из форумов профессору задали вопрос: а как же быть с проблемой перенаселения? Если программа по омоложению начнёт работать, если средняя продолжительность жизни повысится втрое и при этом будет рождаться такое же количество детей, то очень скоро людей станет слишком много. Это неминуемо приведёт к перенаселению планеты, снижению качества жизни, начнутся экономические кризисы, экологические катастрофы, войны, голод, эпидемии, то есть природа постарается вернуть прежнее равновесие, удобное для неё, а не для нас.


«Конечно, — отвечал профессор, — деторождение придётся строго контролировать, на государственном уровне. На одну пару — не больше одного ребёнка, и то после тщательной проверки здоровья желающих этого ребёнка завести. Возможно, придётся ввести законы о принудительном прерывании беременности и стерилизации. Но психологически это будет не так уж сложно. Инстинкт продолжения рода тесно связан со страхом смерти. Люди стремятся оставить потомство, чтобы через него, хотя бы косвенно, продлить своё физическое бытие. В детях они любят и берегут прежде всего собственный образ и подобие, то есть самих себя. Сегодняшний человек морально вполне готов к тому, чтобы пожертвовать сиюминутными, сомнительными радостями материнства и отцовства ради продолжения собственной жизни. Да и сама природа ясно указывает нам путь. Не стареют и не умирают только амёбы, бактерии, то есть существа, которые размножаются не половым способом, а простым делением. Это своего рода естественное клонирование. Возможно, следующим нашим шагом станет именно отказ от полового размножения».

— Ну ты даёшь, парень, — пробормотал отставной полковник, глядя красными сонными глазами в экран компьютера, — интересно, кто ты? Искренний псих с манией величия или хитрый шарлатан?

Судя по тому, что НИИ гистологии, в котором Мельник Б.И. заведовал лабораторией, оставалось бюджетной организацией, никаких дотаций не получало и остро нуждалось в деньгах, Мельник был искренним психом.

«Мои исследования тормозятся исключительно из-за нехватки средств, — жаловался доктор, — косность нашей системы, бюрократические рогатки, научная безграмотность и недальновидность как государственных чиновников, так и представителей частного капитала, наконец, зависть коллег — всё это не даёт мне возможности работать быстро и плодотворно. Я и мои сотрудники вынуждены пользоваться устаревшим оборудованием. Само здание института давно обветшало, текут потолки, засорена канализация, стены поражены грибком. Мы получаем копейки и держимся на одном лишь энтузиазме».

Иван Анатольевич уже стал сожалеть о времени, потраченном на чтение всей этой наукообразной ахинеи. Он зевал и тёр глаза, но вдруг, в очередном интервью с Мельником, наткнулся на любопытный пассаж.

«К началу двадцатого века существовало более двух сотен концепций старения. Проводилось множество опытов, в том числе и в России. Девяносто девять процентов заканчивалось неудачей. Развитие науки было достаточно высоким, но с сегодняшним его, конечно, сравнивать нельзя. На сегодня главный, решающий шаг в решении проблемы старения — биокибернетика, новая синтетическая наука…

— Вы сказали — девяносто девять процентов, — перебил корреспондент, — значит, кто-то из учёных сумел добиться положительного результата?

— Ничего не рождается из ничего. Геронтология не стала бы самостоятельной наукой, если бы путь её состоял из одних лишь поражений.

— То есть случались всё-таки победы?

— Безусловно. Не так давно и не так далеко, а именно в России, во втором десятилетии двадцатого века. Но вы знаете, что это было за время. Первая мировая война, потом две революции, Гражданская война. Погибали и пропадали люди, терялись документы. Голод, разруха. Был учёный, которому удалось добиться потрясающих результатов, но сейчас говорить об этом, как о научном факте, бессмысленно.

— Кто? Назовите хотя бы имя? Мечников? Павлов? Богомолец?

— О, вы неплохо подкованы. Но не угадали. Учёного звали Михаил Владимирович Свешников. Он был военный хирург. Биология для него являлась чем-то вроде хобби, к своим опытам он относился весьма легкомысленно и, когда добился потрясающих результатов, вероятно, даже не понял, что произошло. Или не захотел понять. Видите ли, продление жизни — это та область, где наука смыкается с метафизикой, и, чтобы сознательно работать, нужно обладать определённой широтой взглядов, мыслить смело и прогрессивно. При всей своей одарённости Свешников оставался человеком недалёким, косным, не сумел перешагнуть пошлые нравственные табу, остался рабом лживой христианской морали.

— Погодите, так что же всё-таки ему удалось сделать? Кого он омолодил и как? — не унимался корреспондент.

— Сейчас это уже неважно. Какая разница, где начиналась дорога, по которой никто не пошёл? Путь Свешникова давно зарос бурьяном. Он устарел. Современная наука осваивает другие, новые, по-настоящему перспективные пути».



Дальше шёл всё тот же рассказ о нанотехнологиях и молекулярных роботах.



— Свяжись-ка с ним. Он что-то знает о Свешникове, — сказал Кольт, выслушав доклад Зубова.

— А сам он, этот Мельник, вас не заинтересовал? — осторожно спросил Иван Анатольевич.

Кольт поморщился и махнул рукой.

— Пустозвон с манией величия.

— Но он всё-таки учёный, доктор наук. Вдруг эти его молекулярные роботы смогут омолаживать клетки?

— Ерунда. Не верю. Мне нужен Свешников.

— Но почему?

Через минуту Зубов пожалел, что задал этот вопрос. Его шеф вдруг рассердился и заорал:

— Думай, думай головой, а не задницей! Почему, спрашиваешь? Отвечаю! Да потому, что человек — не компьютер! А твой Интернет — информационная кормушка для лохов! Ищи серьёзные источники! Будешь лохом — уволю!





Москва, 1916


Володя слёг с двусторонней пневмонией. Если бы не это, Агапкин наверняка не выдержал бы, рассказал профессору и Тане о том, как принял роды впервые в жизни и что случилось потом.

А случилось следующее. Сысоев спал в гостиной, на раскладной койке. Пьяный храп его раздавался на всю квартиру. Худолею пришлось самому выносить ночную вазу. Он не знал, что делать с грудой окровавленного белья. Агапкин сказал ему, что, если выбросить где-то поблизости, это может вызвать подозрения у полиции. Разумнее сложить в плотный мешок, доехать до ближайшего лазарета. Там незаметно подбросить на свалку на заднем дворе. А на обратном пути купить всё необходимое для Зины и ребёнка.

Худолею ничего не оставалось, как согласиться. Когда он ушёл, Агапкин обнаружил, что входная дверь заперта снаружи. На всякий случай проверил дверь чёрного хода на кухне. Там висел амбарный замок. Но телефон работал, Зина продиктовала номер, и Агапкин позвонил её замужней старшей сестре, Анне.

Горничная долго не хотела звать её к телефону, устроила настоящий допрос, кто он и что нужно. Однако Анна всё-таки подошла. Он довольно путано объяснил испуганной даме, что Зина попала в беду.

— Как можно скорее подъезжайте на Мясницкую, к дому номер двенадцать, но не к подъезду, а со стороны Кудрявого переулка, к первому от угла окну.

— Кто вы? В чём дело? Моя сестра сейчас далеко от Москвы и никак не может находиться в доме на Мясницкой. Если вы говорите правду, почему не дадите ей трубку? Я поверю, только когда услышу её голос.

— Ей тяжело вставать, три часа назад она родила девочку. Я врач, принял роды. Я знаю, вы и родители уверены, что Зина под Вологдой, в монастыре, послушницей. Позже она вам все расскажет сама. Её нужно забрать отсюда, здесь нехорошо, опасно. Привезите для неё тёплую одежду и какие-нибудь вещи для новорождённой. Ждите под окном.

— Боже мой, погодите, как — родила? От кого?