Источник счастья

— Потому что шляпы мадам Котти пользуются большим успехом.

Агапкин замер с открытым ртом. Профессор улыбнулся и покачал головой.

— Федор, для учёного вы слишком нервны, серьёзны и нетерпеливы. Я задал вам задачку, попробуйте её решить.

— Мадам Котти, — пробормотал Агапкин, — дом напротив.

— Хорошо, — одобрительно кивнул профессор.

— При чём здесь успех её шляпок? — Агапкин сморщился. — Михаил Владимирович, ради Бога, я не мальчик, я не люблю шарады.

— Дам ещё подсказку. Одно слово, вернее, имя. Хасан. Да что вы, в самом деле? У вас тоска в глазах, как у Григория Третьего. Ладно, не буду вас больше мучить. Хасан — мальчик, сын дворника. Он иногда приносит мне крыс, я плачу ему по пятаку за штуку. Раньше я не интересовался, где он их берет. Но после случая с Григорием спросил. Оказывается, в подвале дома напротив. Крыса-донор, у которой я извлёк эпифиз, была именно оттуда. Я не поленился, отправился в подвал вместе с Хасаном. Но там никаких крыс не оказалось. Было пусто и чисто. Стояли мешки с извёсткой, бочки с краской. Мадам Котти решила расширить свою мастерскую за счёт подвала. Вытравила крыс, вывезла весь хлам и затеяла ремонт. Сейчас он закончен. В подвале работают шляпные мастерицы.

— Та крыса-донор была единственной, у кого оказались цисты в эпифизе? — быстро спросил Агапкин и облизнул пересохшие губы.

— Нет. Было всего семь носителей паразита. И все — оттуда, из подвала.

— Надо искать других.

— О, для этого придётся переловить всех крыс Москвы и каждой провести трепанацию черепа. Задача, конечно, благородная, но вряд ли выполнимая. У нас нет волшебной дудки крысолова.

— Что же делать?

— Беречь то, что имеем. Наблюдать. Думать. Паразитологи, которым я показывал нашего красавца, уверили меня, что по своему строению он более всего напоминает плоского ленточного гельминта. Известно более двенадцати тысяч видов гельминтов, но в природе их существует значительно больше. Появились они в протерозойскую эру, то есть около ста миллионов лет назад. Они селились в кишках и желудках динозавров, мамонтов, доисторических ящеров, благополучно пережили ледниковый период. Некоторые виды менялись в процессе эволюции, адаптировались к новым видам позвоночных и млекопитающих. Но другие оставались неизменными. В состоянии цист они могут существовать страшно долго, как будто ожидая, когда очередной виток эволюции преподнесёт им нового, более совершенного хозяина. Жизнеспособные яйца паразитов находили в окаменелых останках доисторических животных, в древних захоронениях людей, в мумиях. Их жизненный цикл бесконечно многообразен и загадочен. Кажется, исследователи не особенно утруждают себя вопросами. Каким образом паразит находит путь по кровотоку и тканям организма хозяина именно к тому органу, в котором намерен поселиться? Как удаётся микроскопическим цистам менять рефлексы и поведение промежуточного хозяина? Рыбы выплывают на поверхность водоёмов, чтобы их скорее съело какое-нибудь млекопитающее. В нём из яиц выводится потомство. Мыши теряют страх и идут прямо в лапы кошке. Заражённое животное стремится к гибели, вопреки инстинкту самосохранения, примерно так же, как сейчас эти кумачовые пролетарии со своей «Марсельезой». Слушайте, они почему-то всё время нещадно врут мелодию.

Профессор встал, закрыл форточку. Окна лаборатории выходили во двор, демонстрация двигалась по соседней улице и пела очень громко. Иногда пробивались отдельные выкрики, все те же лозунги: «Долой правительство!», «Мир хижинам, война дворцам!» Впрочем, появились и новые: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», «Вся власть Советам!».

Агапкин смотрел сквозь толстое дырчатое стекло на Григория Третьего. Вот уже минут десять Григорий сидел неподвижно, только уши слегка дрожали. Рубиновые глазки неотрывно следили за Фёдором Фёдоровичем. Он нарочно пересел на другой стул, и Григорий поменял позу, повернулся в его сторону.

— Они не профессиональные певцы, — механически ответил Агапкин профессору, — у многих плохой слух.

— Не только слух, но ещё зрение, обоняние. Неужели они не чувствуют, как дурно пахнет в городе после победы над царизмом? Они так увлечены своими маршами и песнями, что справляют малую нужду по дороге, в подворотнях и подъездах. Без конца сморкаются и плюют на мостовые. Неужели не видят, как стало грязно? Скажите, откуда взялось столько подсолнухов? Все улицы в шелухе.

— Трудности переходного периода. Детская болезнь новорождённой свободной России. — Агапкин попробовал улыбнуться, но не получилось.

— Что детская болезнь? Убийства? Грабежи? Хаос и грязь?

— Нет. Я говорю только о семечках, — быстро, испуганно пробормотал Агапкин.

Он старался не спорить с профессором о том, что происходит в России. Михаил Владимирович сразу нервничал, раздражался.

— Прошу вас, не повторяйте этот митинговый бред, не называйте Россию новорождённой. Она существовала сотни лет. Огромная, сложная, прекрасная страна. Наша с вами Родина, со своей историей, культурой, наукой, армией, государственной системой. Сейчас у нас на глазах, при нашем попустительстве всю эту многовековую мощь уничтожили. Не татаро-монгольское нашествие, не Наполеон, не германцы с австрийцами. Свои. Новые Пугачевы с университетским образованием, тщеславные болтуны, мелкие самозванцы, психопаты с манией величия.

— Всё наладится. У нас есть правительство, — тихо возразил Агапкин и вжал голову в плечи.

— Кто? Эти? — Профессор изобразил сладкую, робкую улыбку и несколько раз шутовски поклонился.

Вышло так похоже на Керенского, что Агапкин невольно рассмеялся. Но Михаил Владимирович болезненно сморщился и помотал головой.

— Никакое они не правительство! Они сами себя назначили управлять Россией, они не ведают, что творят. Разваливать армию и одновременно вести военные действия — значит направить вооружённые войска на уничтожение собственной страны. И хватит об этом. Слишком больно.

— Простите, Михаил Владимирович, я не хотел заводить этот разговор, — Агапкин глухо откашлялся.

— Да, пожалуйста, сделайте милость. Лучше вернёмся к нашей загадочной твари.

— Конечно. Я все забываю спросить вас, когда вы показывали паразита специалистам, вы приносили им цист или самого червя?

— И то, и другое.

— Вот как? У вас был живой паразит? Значит, вам всё-таки удалось получить его in vitro?

— Нет. Совсем нет. Если вы помните, морские свинки и кролик погибли, но не сразу. Сначала всё шло благополучно. Они легко перенесли период лихорадки, у них почти не вылезала шерсть, был нормальный аппетит. Но через три-четыре месяца после вливания у них происходило мозговое кровоизлияние. Самое удивительное, что при вскрытии кролика и двух свинок я обнаружил в эпифизе живого паразита. Впрочем, три мои образца передохли в физрастворе на вторые сутки.

— Стало быть, морская свинка, кролик, крыса — промежуточный хозяин нашего паразита, а человек — постоянный? — спросил Федор Фёдорович и пересел ещё раз так, чтобы не видеть стеклянную клетку.

— Хороший вопрос, — кивнул профессор, — собственно, жизнь Оси зависит от ответа на него.

«Моя тоже!» — чуть не выкрикнул Агапкин, но промолчал.





Глава тринадцатая






Москва, 2006


Самолёт улетал в Гамбург из Шереметьева вечером. Оставшиеся два дня прошли в беготне, в суете. Покупка чемодана и одежды, оформление доверенности на машину для мамы, телефонные разговоры с Куликом, с Бимом. Пришлось съездить в институт, там что-то подписать, сдать, получить.

В день отлёта явился Нолик. Он был гладко выбрит, коротко подстрижен, одет в новые, ладно сидящие джинсы и тёмно-синий свитер.

— Ты как будто похудел, похорошел за эти дни, — заметила Вера Сергеевна.

— Просто он не пил и прошли отеки. — Соня мимоходом поцеловала его в щёку. — Ого, даже побрызгался туалетной водой.

Нолик достал из сумки несколько книг.

— Это мне? — спросила Соня.

— Дай мне фотографии, я должен кое-что посмотреть, — ответил Нолик.

— Иди возьми. Они в моём столе, в верхнем ящике.

Оставшиеся два часа Нолик тихо сидел у Сони в комнате, листал книги, через лупу разглядывал фотографии. Соня суетилась, нервничала. Когда она в очередной раз забежала в комнату, Нолик поднял голову, отложил лупу и спросил:

— Тебя все это больше не интересует?

— Почему? Очень даже интересует. Просто у меня сейчас голова пухнет от всяких проблем. Я всё-таки улетаю надолго, впервые в жизни за границу.

— В том-то и дело, — пробормотал Нолик с тяжёлым вздохом.

— Да что с тобой? — удивилась Соня. — Ты как будто не рад за меня. Сам же все это устроил, принёс мне визитку Кулика, заставлял звонить.

— Я не подумал…

— О чём?

— О том, что они заберут тебя так далеко, так надолго. Ты мне вообще ничего не рассказываешь. Как прошла встреча со стариком Агапкиным? Он что-нибудь сообщил интересное про снимки?

— Не сообщил. Рассказывать нечего.

— Хотя бы посиди со мной пять минут.

— Прости, подожди, позже!

— Никогда, никогда у тебя нет на меня времени, — жалобно проворчал Нолик.

— Арнольд, хватит дуться! — Соня мимоходом чмокнула его в щёку и убежала. Её звала из кухни Вера Сергеевна.

Когда наконец сели в машину, чтобы ехать в аэропорт, Нолик вдруг спросил:

— Значит, ты совершенно ничего нового от Агапкина не узнала?

— Сколько раз повторять? Нет!

— Но всё-таки расскажи подробно, о чём вы говорили?

— Слушай, давай, я тебе потом все напишу, подробно, в деталях. А то у меня сейчас голова взорвётся.

Вера Сергеевна сидела за рулём, Соня рядом, Нолик сзади. Выехать из тесного, заставленного автомобилями двора и никого не задеть было сложно.

— Нолик, миленький, давай не будем отвлекаться, я лет сто не водила машину в Москве, — сказала Вера Сергеевна.

— Мама, я же предлагала вызвать такси. Или давай я сама поведу.

— Такси до Шереметьева жутко дорого, и хватит об этом. Лучше молчите, оба. Вы мне мешаете.

Когда выехали на Ленинградку и встали в небольшой пробке, Соня получила очередное послание от Пети.

«Отзовись! Я очень соскучился!»



— Опять он? — спросил сзади Нолик.