Истории из легкой и мгновенной жизни

Если не почитать – так хотя бы взять с собой книжку, чтоб она лежала в отпуске на дне чемодана. Если не книжку, то хотя бы планшет, чтобы начать в нём роман, но отвлечься на другой роман, или на то, чтобы выпить один, всего один коктейль, ну и что, подумаешь, двенадцать дня…

Летом обнаруживается время посмотреть любимый фильм или досмотреть интересный сериал, главное – вспомнить, какой сезон остался недосмотренным… а может, с первого начать, всё равно ничего не помню…

Летом имеющие детей, наконец, всерьёз их рассматривают: эх ты, как оно выросло.

Куда ты так выросло, дитя?

Не имеющие детей приступают к их производству, впрочем, зачастую вовсе не это имея в виду, но они всё равно заводятся от летней жары, когда всё липнет друг к другу и склеивается всеми листочками.

Мои друзья – молодая пара – направились летом в зарубежный вояж, сняли по интернету частный дом в прекрасном городке, приехали за полночь, рано утром мужчина ещё спал, женщина отправилась на пробежку в парк напротив, бегала-бегала, потом вернулась на улицу – и поняла, что все дома тут одинаковые, она никогда не отличит тот, в который приехала, к тому же дома́ – за огромными заборами, адрес она не помнит, а телефон её неожиданно выпал из Сети… Она бегала по парку за иностранцами, но они не давали ей свои телефоны, чтобы позвонить, только один, молодой и красивый, предоставил телефон, но будущий муж не брал трубку, и они всё общались с этим иностранцем, всё общались, постепенно влюбились, она так и не вернулась к жениху, просто забрала вещи, пока тот спал, перенесла в другой домик. Потом иностранец забрал свои вещи, и они оба приехали в Россию, продолжать общение, не в силах разлепить этот клейкий нектар.

А как иначе – лето же.

Лето усаживает нас на карусель, и забытое ощущение из прошлой, детской жизни возвращается к нам: когда мир наворачивает вокруг нас разноцветные круги, как будто мы и есть центр мира – а кто же ещё?

Мы и есть центр мира, а лето – центр и вершина года. Мы стоим на этой вершине, возле высокогорного озера, пугливо смотрим в своё трепещущее отражение, после озираемся: вот, добрались, куда теперь держать путь?

Какая разница, куда.

Главное – добрались.

Доставайте своё голое тело, крем, книжку, наушники, коктейль, похмельные таблетки, ещё какие-нибудь таблетки, рассаду, мандарин, апельсин, новый фильм. Сейчас мы будет всем этим пользоваться в очень вольной последовательности.

Времени ещё много. Времени – некуда девать. Главное, прицепите солнце за хвост, чтобы оно не ушло. Пусть пасётся над нами.

Пусть солнце пасётся над нами, как ручное.

…я пошёл купаться, а то любимая одна скучает в воде. Не видел её целый год.





Без предела




Чувство Родины – иррациональное, по здравому размышлению – вроде бы и ненужное. К чему любить что-то мрачное, суровое и неустроенное, если можно любить солнечное, прибрежное, мирное? А можно любить и то, и другое, и третье – но нигде не закрепляться, не пускать корни, а катиться, как перекати-поле, под любым ветром в любую сторону.

Человека, который не имеет чувства Родины – то есть не разделяет твоих кровных, почти мучительных чувств к тому месту, где ты родился, – обвинить ни в чём нельзя. Он просто этого не чувствует, в чём он виноват? Его Родина – он сам, или его подружка, или её дети, или их родители – им достаточно. Здесь нет никакого сбоя системы – люди не могут быть одинаковы, кто-то рождается странником, кто-то растёт как дерево. Деревья не летают.

Сбой наступает тогда, когда человек, лишённый чувства Родины, в этом не признаётся, но, напротив, выдаёт себя за радетеля твоей земли. И говорит: «Я тоже такой же патриот, как и ты, я тоже здесь живу – но вглядись сам: что тут любить? Здесь грязь, здесь скука, здесь тоска, здесь нечему радоваться и некого уважать, прошлое – отвратительно, будущее – ничтожно, национальные привычки – чудовищны, национальные герои – ужасны, берёзы наши – некрасивые, реки наши – холодные, моря – ледяные, солнце над нами стылое, да и хлеб на деревьях растёт невкусный… или где он там растёт?.. В общем, какой стыд, боже мой, какой стыд! Здесь надо всё, во-первых, заасфальтировать, во-вторых, всем необходимо покаяться, в-третьих, пространства слишком много, мы с ним не справляемся, надо передарить его соседям. Может, хоть тогда выйдет толк, хотя тоже вряд ли».

Негативизм, скептицизм, саркастическое отношение к любому предмету – будь то человек, чужая религия или целая страна, – очень привлекательны. Человек мал, человек слаб, человек зачастую глуп – вытирая о что-то ноги, он становится как бы выше этого предмета, смотрит на него снисходительно и радуется себе, своему уму, своей смелости и честности. Особенно честности, смелости и уму. Другие боятся сказать про ничтожное прошлое, кривые берёзки и необходимость асфальта – а он нет, он вот каков, он таков, он говорит и снисходительно улыбается: как, дураки, вы этого ещё не поняли, дураки, но это же очевидно, дураки.

Чувство Родины не исключает трезвого взгляда на вещи, но в итоге оно начинается с того, что…

Нашёл ты себе щенка или котёнка – более гнусного создания и придумать невозможно, кривое на один глаз, хромое на три ноги, полно разнообразной живности, живущей на нём, и ясно, что эта живность его переживёт, потому что само оно явно нежизнеспособно.

Нежизнеспособно – но сразу стало так дорого тебе, что ты сначала моешь его в тазике с тёплой водой – а оно ещё и пищит невыносимо, и царапается своими хромыми ногами. А потом ты едешь в битком набитом автобусе и везёшь это маленькое, но хотя бы уже отмытое чудовище неопределимого пола к ветеринару, а оно всё пищит и норовит вылезти из коробки, в единственную щель высовывая то лапку, то нос, то вглядываясь в просвет сумасшедшим глазиком. В очереди на тебя не без презрения смотрят обладатели дога, удава, королевского попугая, бирманской кошки и орангутанга, но ты держишь стать и уверен в своей правоте. И ветеринар вправляет все эти хромые ноги, и даёт мази, и качает головой: всякое он лечил, но такое – впервые. Но ты-то знаешь, что у тебя лучший в мире котёнок, или щенок, или, чёрт его знает, суслик, – объективно, неоспоримо, непобедимо.

…или с того начинается чувство Родины, что ты вовремя, едва научившись врать и хитрить, бежал из своей деревни, втайне молясь, чтоб никогда сюда не возвращаться – в эту бесцветную муку, в эту извечную работу, в эту грязь, которая подсыхает в июле, – но в конце августа снова понемногу возвращается в своё привычное состояние, потом исчезает под снегом к декабрю, но в феврале, при первой же оттепели, снова вылезает наружу: о, эта непроходимая, вечная, непобедимая грязь, грязь, грязищ-щ-ща.

И ты перебираешься в город, и ты карабкаешься там вверх, как по отвесной стене, и ты закрепляешься там на первом рубеже, всего в метре от земли, и можно спрыгнуть обратно, затаиться там, закопаться, но ты взбираешься на следующий рубеж, и потом ещё на один – и вот случилось чудо: ты впервые летишь за море, или даже за океан, и там ложишься в песок, золотой песок – и сыплешь на себя золотым песком, и думаешь: я смог.

Но потом, взяв уже не помнишь какой рубеж и гладя по голове своё чудесное чадо, вдруг понимаешь, что завтра ты повезёшь его не к золотому песку, а в ту… нет, уже не грязь – а в то огромное счастье, где, рождённый на белый свет, ты прокатился в солнечном колесе своего детства.

И ты жмёшь на газ, и ты подмигиваешь сыну или дочке в зеркало заднего вида: сейчас ты увидишь, сейчас ты узнаешь. И происходит чудо: вдохновлённое твоим вдохновением дитя, заражённое твоим восторгом, – оно находит эти заросли лопухов совершенно упоительными; что там горы «Властелина колец» и планеты «Звёздных войн» – лопухи! Лопухи – это жизнь! Полынь! Чертополох! Прочие вредные растения, сорняки! Сосны стремятся в небо. Если смотреть на них лёжа – они выглядят как космические корабли, которые взлетают, взлетают, уже улетели. Уж переполз дорогу. Или гадюка? Он (или она?) живёт в нашем старом подвале, который уже обвалился, в который едва можно зайти. Но ты разберёшь эти завалы, ты укрепишь эти стены, ты вернёшь этому подвалу тот самый вид, который помнится тебе с того дня, когда бабушка вынесла оттуда самое удивительное в твоей жизни варенье – кажется, из арбузных корок. «Папа, тебя не укусит гадюка?!» Пусть гадюка боится, чтоб мы не укусили её, – мы вернулись на Родину: лучшее место на земле.


Пространство Родины ширится, увеличивается, взрастает. Родина именно что «начинается» – она не должна оборваться в начале. Тёплый живот матери – когда ты слышишь её голос изнутри и обитаешь в тёплой воде – первая Родина. Колыбель – вторая. Двор и первая освоенная тропка до ближайших качелей – третья. Поднимаешься на качелях и видишь, что Родина есть даже в соседнем дворе. Какая большая Родина!

Родина – отцовская рука. Родина – твоя женщина. Родина – твои дети. Родина – кладбище твоих близких. Родина – твоя речь, твой язык, в котором слышны голоса всех твоих предков. Родина – это когда ты услышал песню «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет…» – и понял, что если не отвернуться в сторону, то все увидят твою слезу – откуда она взялась, ты же её не звал.

Родина – твой бережок, с которого ты ловишь свою рыбку, не золотую, а простую. Но если Родина – только это – бережок, твоя случайная слеза, головёнка твоего ребёнка, – может быть, ты не слишком далеко ушёл из колыбели, от своего двора?

Люди, которые хвалятся тем, что им много места не надо, они довольны тем, что приобрели в кредит, – они чем хвастаются? Своим маленьким горизонтом? Что вы там приобрели в кредит? Холодильник, шубку, стиральную машину? Может быть, теперь стиральная машина – твоя Родина? Никто не против и такого варианта, но не возводите свой маленький горизонт в закон, в идеологию. Это ваш личный закон, ваша личная идеология: живите с этим законом внутри и никому его не показывайте.

Но иногда тихо, не подавая виду, попытайтесь отдать себе отчёт, что та нефть, тот газ, те алмазы, тот лес – всё то, что создало наше хоть какое-то благополучие, определило наши победы и в итоге даровало нам жизнь, – всё это пришло к нам оттого, что здесь обитали люди с другим чувством Родины. А именно: с необъятным чувством необъятной Родины.

И если ты отдашь себе в этом отчёт хоть на минуту – потом, в какой-то момент, когда ты полетишь по маршруту Нижний Новгород – Владивосток, в чистом небе, глядя вниз – час, и два, и три, и четыре – ты увидишь тайгу, и тайгу, и тайгу, которая не кончается, и однажды или дважды – свинцовую плеть первобытной реки – и неожиданно осознаешь: это тоже твоё, это всё наше, и это, Господи, невозможно: ведь когда-то всё это пространство прошёл русский человек пешком. Пешком! От горизонта – до горизонта, от горизонта – до горизонта, от горизонта – до горизонта – и так пока не кончилась земля. Наша Родина такова, что не хватит жизни её обойти. Зато есть целая жизнь, чтоб осмыслить её непостижимость.

Родина начинается и не заканчивается.





Жизнь повсюду




Даже и не знаю, как же мы все здесь уживаемся. Людям сложно жить с государством.

Казалось бы, зачем человеку государство? Лучше бы этого государства не было вовсе. Была бы какая-нибудь социальная служба, очень незаметная, которая убирает дороги, моет в подъезде, упрощает систему получения виз, ненавязчиво ловит преступников и хулиганов и безболезненно изолирует их от общества, при этом лично вас ни в каких преступных замыслах не подозревая.

Иногда кажется, что всё само собой обойдётся и без государства: построятся дома́, потому что одним выгодно строить жильё, а другим нужна крыша над головой, откроются школы и детские сады, потому что одним надо куда-то, с пользой, определить детей, а другие очень любят с этими детьми заниматься, одни неизбежно подлечатся, а вторые их обязательно подлечат, ведь их профессиональный интерес как раз в том и состоит, чтоб уколоть чем-нибудь чужого человека, – а тот вдруг порозовеет и побежит, смеясь, прочь.

Казалось бы, государство в этом смысле только мешает. Ты, к примеру, делаешь себе макияж или собираешься с друзьями, а то и с подругами в баню, – а государство вдруг повышает какие-нибудь ставки, или понижает их, или даже объявляет кому-нибудь войну, а порой не объявляет, но всё равно, кажется, воюет. Нет бы оно занималось исключительно тобой, твоим тихим бытом, а не какой-то там своей таинственной и мрачной геополитикой.

Но если трезво рассудить, то придётся согласиться с тем, что никакого другого образа жизни, кроме как внутри государства, в контексте своего народа и его узаконенных привычек, человечество не придумало. Те же, кому привычки государства и народа, его населяющего, кажутся вздорными или дурными, просто меняют один свой домик на другой, в соседней стране, ненадолго оставляя за собой пустое место, которое вскоре зарастает травкой. Но если человек при этом думает, что сбежал от государства, – он, конечно, ошибается. Он сбежал от своего раздражения.

Людям, кроме всего прочего, ещё и друг с другом жить сложно. Возьмём, к примеру, мужа и жену. Я часто думаю об этом. Иногда думаю до такой степени, что голова моя начинает кружиться. Посудите сами: вот живёт совершенно посторонний человек. Он жил без тебя совершенно посторонним образом всю свою жизнь. В своей семье. Со своим папой и со своей мамой. У них там были свои привычки, зачастую весьма сомнительные, и свой тайный устав, не во всём понятный тебе и твоей семье. Более того, их род тысячу лет жил без тебя и вообще в тебе не нуждался. Но вдруг какие-то молодые, как правило, не очень развитые люди решают один род, с многовековой традицией, взять и соединить с другим родом – у которого такая же борода до земли и по земле.

И начинают жить вместе – эти вот, малоумки юные. Смотрю на них и думаю: а как же они это делают, что их объединяет? Их же не объединяет вообще ничего! В сущности, человеку, как некоторые говорят, нужен только он сам. С чего бы ему заботиться о постороннем существе? Они же даже не родственники. Они же вообще друг друга не знали бо́льшую часть жизни. Позавчера каждый из них ходил в свою школу, вчера в свой институт, или там ПТУ, или что у нас сегодня вместо профтехучилищ, или вообще никуда не ходил, а сидел дома и задумчиво чесал ногу, а потом два глубоко посторонних персонажа столкнулись в лифте, или в кафе, или в офисе – и неожиданно начали спать под одним одеялом. Они что, сумасшедшие? – думаю я.

Но, странным образом, как раз нормальные люди так и делают. И если им вдруг не нравится находиться под одним одеялом с кем-нибудь, они предпринимают некоторые поиски, чтоб забраться под другое одеяло и там спать с другим, более подходящим человеком, в некотором беспорядке разложив вокруг свои личные вещи.

А наша работа? Я понимаю, когда человек едет на рыбалку и ловит рыбу. Это увлекательно, и пойманную рыбу потом можно съесть. Безусловно понятно, когда человек пилит дерево, потому что ему холодно и огонь может согреть его. Сложно не понять, когда человек берёт нить и зашивает дыру на своей рубахе, потому что там образовался сквозняк. Но ведь человек совершает куда более сомнительные вещи. Он может десять, двадцать или даже пятьдесят лет ходить в какое-нибудь помещение и последовательно совершать там одни и те же действия, в компании по большому счёту чужих людей. Они даже не спали под одним одеялом. И человеку не надоедает. И даже если надоедает, он всё равно идёт. Идёт, даже если не очень хорошо себя чувствует. И со временем получает от этого некоторое удовольствие или просто смиряется с судьбою, потому что обнаруживает в этом некий высший смысл.

Вполне возможно, что смысл действительно там есть. Человек начинает уважать (или, что реже, презирать) своего руководителя – как будто смысл есть и в этом.

Но какой? Какой же? Что за дело тебе до руководителя?

Человек всё время совершает какие-то аномальные вещи. Человек зачем-то слушает музыку – а что такое музыка? Набор весьма хаотично подобранных звуков, извлечённых из разнообразных инструментов другими людьми. Причём зачастую другие люди даже не владеют твоим языком – но назойливо хотят тебе что-то сообщить. Лепо ли слушать их? Что они могут тебе сообщить, они же никогда тебя не видели!

Есть отдельные индивидуумы, которые читают книги. Подумайте сами: у вас идёт собственная жизнь, которая, по сути, должна быть лично для вас интереснее всякой другой, – но вы всё равно иной раз начинаете читать про чужую. Парадокс. Необъяснимо!

Иногда у человека, верней, у двух представителей человечества, появляется ребёнок – и новоявленные родители, ещё вчера вполне самодостаточные существа, не спят из-за него ночами, волнуются так, как никогда не волновались из-за себя. Зачем? Им же не платят за это. Их за это не кормят!

Это ещё что! Человек может завести себе кота, хорька или, скажем, лошадку – и волноваться точно так же. У лошадки, хорька или кота, впрочем, есть некоторые привычки, напоминающие человеческие, – тут ещё есть хоть какое-то объяснение. Но ведь человек может себе цветок на окне поставить и жить с ним в любви и взаимопонимании. А? Это как называется?

Но, размышляя об этом, я думаю, что, скорее всего, только в таком смешном и малообъяснимом поведении имеется смысл. Человек остаётся человеком, только когда выходит за пределы самого себя. Жертвует собственным временем, личным здоровьем, а порой и жизнью за совершенно умозрительные вещи – вроде земли, по которой ходит, языка, на котором говорит, женщину, которую нашёл посреди жизни, ребёнка, которого гладит по голове, цветка, который вырос и просит воды.

Если бесконечен космос, то и человек – бесконечен тоже. И чем дальше он от себя самого, тем больше и лучше он видит себя – человека и всех человеков – вокруг. Таких же, как выясняется, человечных, бесконечных, чудесных существ. Видит и любуется на них.

Как же, думает, хорошо.