Иван Грозный. Сожженная Москва

– Ох, чую, Михайло, опять разлука будет нам. Сон плохой видела.

– То, Аленушка, может знать тока государь.

– Вот бы дал задание на Москве?!

– А может, и даст.

– Не-е. Будет разлука нам, – покачала она головой.

– А и разлука, то ничто. Подождешь.

– Это конечно, но не хотелось бы.

– Пора бы и привыкнуть.

Михайло проехал к подворью Парфенова. Княжич был готов, и они направились к площади Кремлевской, оттуда по мосту через реку Неглинную прямиком к северным воротам укрепленной стены опричного двора.

Опричники пропустили их без допроса. Ведали, кто должен подъехать.

Заехали во двор, посредине два дворца, что соединялись крытым переходом. У левого стоял четырехпалый опричник Гордей, личный гонец царя.

– Здорово, Гордей! – поприветствовал опричника Парфенов. – Нас ждешь?

– Здоров будь, княжич, и ты, боярин! Конечно, вас, кого ж еще?

Из-за угла объявился Скуратов в сопровождении трех ратников.

– А, княжич, боярин, доброго здравия!

– И тебе тако же, боярин!

– Ты ступай, – кивнул Малюта Гордею, – я провожу гостей в залу государеву.

Опричный гонец ушел, с ним и трое ратников.

Скуратов завел Парфенова и Бордака во дворец.

Пройдя через залы, коридоры местного деревянного дворца, вошли наконец в гостевую залу. Тут она называлась по-иному, но на опричном дворе многое имело другое название, нежели в Кремле.

Иван Васильевич, опираясь на посох, сидел в деревянном кресле, под ногами красного цвета ковер иноземный, который был единственным украшением залы. В красном углу – иконостас, на оконцах – занавески, по стенам – лавки, в подсвечниках – свечи.

Сняв головные уборы и прислонив руку к сердцу, Парфенов и Бордак поклонились:

– Долгих лет тебе, государь!

– И вам тако же, други мои и верные подданные. – Царь улыбнулся, посмотрев на Бордака: – Знатно погулял на свадьбе, боярин?

– Знатно, государь, теперь люди сторонние на улице место уступают, начинают издали кланяться, а все потому, что ты оказал честь великую быть на свадьбе.

– Так и должно быть. Достойным людям – достойное отношение. Как супружница?

– Алена едва чувств не лишилась, завидев перед собой самого царя.

– Немудрено. Испугалась?

– А то?!

– Что, страшный такой?

– Нет, государь, не страшный, но правитель, дважды помазанник Божий. Над тобой только Господь Бог.

– Ладно, садитесь, други, на лавку рядом, разговор к вам у меня есть серьезный.

Вельможи присели, и царь заговорил:

– Собака Девлет-Гирей по сей день требует от нас, дабы дали свободу и Казани, и Астрахани. Мало ему, псу смердящему, тысяч невольников, что увел на продажу в Кафу и Кезлев, где продал османам и генуэзцам сотни людей наших, что гниют на работах непосильных в самом Крыму, ему еще подавай и Казань с Астраханью. А коли не выполню требования, грозит разорять земли московские. Еще в начале прошлого года хан только грозился, ныне же послание передал и ждет ответа. Не будет ему ответа, как не будет ни Казани, ни Астрахани. Посему вражеского нашествия не избежать.

– Так то и было известно, – подал голос Бордак. – Ныне хоть чего не дай хану, а коли большой диван в Бахчисарае решил вести поход на земли русские, то его решения не отменит никто.

– Вот и должно нам достойно встретить непрошеных гостей.

– Встретим, государь, не впервой, – проговорил Парфенов.


Иван Васильевич встал с кресла. Поднялись и княжич с Бордаком.

– Сидите, – кивнул им царь и продолжил: – Положение наше ныне слабое. Большая рать на Ливонских землях, пограничную службу укреплять начнем только зимой, до того не успеем, и до весны то, что задумали, не сделать. Затянуть переговоры с Девлет-Гиреем по поводу Казани, Астрахани не удастся. Дали только слабину по Астрахани, мол, готовы говорить о возвращении крепости, так султан турецкий в эти переговоры влез, настроил крымского хана по всем требованиям вести разговор. И не разговор даже, а прямые условия, возвращаем – не будет похода орды крымской.

– Все одно пойдут крымчаки к Козельску, – покачал головой Бордак.

– Да ведомо то. Худо, что Литва с Польшей подначивают крымского хана, обещая выгоды немалые, если нападет на Русь. Ладно, коль договориться не можно, будем драться. У нас сейчас одна засечная черта идет по городам-крепостям – Козельск, Калуга, Коломна, Муром до Нижнего Новгорода. Другая, передовая, южная черта – Новгород-Северской, Путивль, Мценск, Пронск. Объединив их, получим большую засечную черту. А есть еще черты по реке Оке от Тулы до Переславля-Рязанского. Да вот худо, сторожей, ополчения и тако же дружин сторожевых немного. Ратников не хватает, дабы закрыть проход огромному войску Девлет-Гирея.

– Так ведь крымский хан не собирается на Москву, он намерен разорить земли у Козельска, – заметил Парфенов.

– Так-то оно так. Помыслы хана, по нашим данным, таковы, но как на самом деле будет? Тут вот с ближайших рубежей известия пошли, на Оке крымчаки объявились.

– Хан должен был осенью только отряд Галибея к нам выслать. С теми крымчаками разобрались. Ушел Галибей за Перекоп, откуда эти взялись? – воскликнул Бордак.

– Видно, Девлет, а скорее султан, решил помимо пяти сотен Галибея еще отряды на наши земли выслать. И то на диванах, малых и больших, не обсуждалось. А посему мой наказ вам, Василий и Михайло, взять тот же опричный отряд, с коим охотились на мурзу Икрама, и идти к земле у села Варное на Оке, что под Муромом, оттуда и пришли известия о крымчаках, да поглядеть, что там к чему. Перевалить за реку, пройтись лесами, полями, посмотреть засеки, проведать, как сторожа службу несут, усиливают ли линию обороны. Коли крымчаки там есть, то малые отряды порубить. С большими не связываться, за ними смотреть. И так идти от Мурома через Переславль-Рязанский к Москве. До наступления холодов успеете. С дружиной опричной пойдет Гордей четырехпалый, гонцом. Надо, накажу воеводам местным идти вам на подмогу, хотя то в грамоте царской прописано будет. Вельми волнует меня суета татар. Хан проводит разведку повсюду, где можно, вот и сомнения, а на Козельск ли он нацелился? И не Москва ли его цель? А тут еще худая новость. Тесть мой, отец почившей Марии Темрюковны, Темрюк Идарович, князь Кабардинский, что стоял с нами супротив крымчаков, будто бы с ханом тайные переговоры ведет. Не хватало еще Кабарду против нас настроить. Покуда это тока слухи, но, ведая про обиды князя Темрюка, то быть вполне может. С тем я сам разберусь, а вы разберитесь, насколько крепка наша оборона у Москвы и городов ближних.

– Сделаем, государь! – дружно поднялись Парфенов и Бордак.

Царь улыбнулся, только как-то невесело:

– Верю, оттого и отправляю вас, а не поручаю дело воеводам крепостей или другим князьям да боярам. У нас ежели народ за веру и родину готов головы сложить, то вельможи некоторые, не скажу, что большинство, но многие тока и думают о том, дабы подороже предать Русь нашу. Оттого и гнев мой на них.

– Праведный гнев, государь, – проговорил Парфенов.

– Ступайте, верные мои воеводы, надежу на вас возлагаю большую, полномочия даю не ограниченные ничем, окромя указа моего личного, но и ответственность великую. Завтра опричная дружина должна уйти из Москвы. Десятками по разным сторонам, дабы собраться в одном месте, что определите сами. Коли спросить чего желаете, спрашивайте, смогу, отвечу.

– У нас в дружине, как получается, опричников три десятка, у каждого свой начальник, да мы двое, – произнес Парфенов. – Первый воевода – твой покорный слуга, Михайло – второй. Я же считаю, у него больше опыта, и ему след встать во главе отряда. Как на то смотришь ты, государь?

– Просто. Коли опыта больше у боярина, и ты, княжич, сам предлагаешь ему главенство, то так тому и быть. В опричном отряде первый воевода – боярин Бордак, ты, княжич, – его помощник.

Парфенов кивнул.

– Извиняй, государь, за собакой Икрамом не зря охотились? – заговорил Бордак.

– Не зря. Написал он послание Девлету с просьбой оказать милость да обменять на пять сотен наших невольников. Тех, что он продал, пес, уже не вернешь, может, этих вызволим.

– Перед нашествием вряд ли.

– Зима еще впереди, орда двинется от Перекопа не раньше мая. На обмен времени хватает. Коли, конечно, хан решит оказать милость своему верному мурзе. Я думаю, окажет, потому как родственники они.

– Ну и добре, что не зря.

– Ступайте!

Парфенов и Бордак поклонились и вышли из залы, в коридоре их ждал четырехпалый Гордей. Он уже ведал, что идет вместе с опричной дружиной на задание царя.

– Вот голова моя дырявая, про собаку Икрама спросил, об обозе нет! – уже во дворе воскликнул Парфенов.

– Не беспокойся, княжич, обоз подготовят. Григорий Лукьянович озаботился, – успокоил его четырехпалый опричник.

– Ну и добре. Ты к себе, Гордей?

– Я тут проживаю, во дворе.

– Один?

– А вот до того вам, вельможам, дела быть не должно.

– Э-э, Гордей, так не пойдет, заносчивости в единой дружине проявляться не след. И не тока пред воеводами, но и пред рядовыми опричниками, – посмотрел на него Михайло.

– Ладно. Могу идти?

– Завтра к нам выйдешь со двора с обозом.

– Слушаюсь!

– После вечерней молитвы всем десятникам быть на подворье княжича. То передай им.

– Передам. Мне там быть?

– Тебе нет, ты посмотри за обозом. Большой он не нужен, две телеги хватит, ну, и лошадей к нему добрых.

– То, как Григорий Лукьянович решит.

– Ладно, поехали мы.