Ката

28 мая

Сегодня с утра третий случай. Полиция взяла у меня показания и сказала, что, наверное, через несколько месяцев меня вызовут в суд. Поэтому я хочу как следует запомнить, что произошло. А еще – потому что ту девушку я знаю.

Это было во втором часу, и приемный покой заполнился теми, кто в выходные хватил лишку. Я держала распечатку с именем парня, следующего в очереди, как вдруг мое внимание привлекла одна девушка. Она сидела в самой глубине коридора возле автомата со сластями, уткнувшись лбом в колени, так что лица не было видно из-за светлых волос. Я спросила Хердис, сидевшую за конторкой, кто это, и получила ответ, что она только что пришла в сопровождении шофера такси. Он нашел ее в цветочной клумбе в Лёйгардаль; девушка была не в состоянии назвать домашний адрес, поэтому записали, что она поступила с высокой степенью опьянения.

Я заметила, что у нее идет кровь, а Хердис сказала: «Это что-то новенькое». Мы обе стали рассматривать девушку – и увидели, что ее колени в грязи, а колготки изорваны. Обуви на ней не было, из носа и из раны на плече текла кровь. Время от времени по ее телу пробегали судороги, свидетельствовавшие о высокой степени опьянения или повреждениях, требующих немедленного осмотра. Мы велели отвезти ее на каталке в смотровую, где попытались пообщаться с ней, но безрезультатно. Алкоголем от нее пахло не сильно, и мне показалось, что она была в шоке, при прикосновениях ежилась и время от времени тихонько всхлипывала. Ее волосы были грязные, слипшиеся, пряди вылезали, и в коже под волосами проступали точечные кровоизлияния. Над левой скулой было хорошо заметное покраснение, уже начавшее опухать; на щеках, подбородке и лбу царапины; спереди на правом плече и ключице – рана.

Я спросила о водителе такси, и Хердис ответила, что он оставил свое имя и номер телефона. Она пошла позвать Маргрьет, дежурившую в отделении «Скорой помощи жертвам изнасилования», а я тем временем остановила кровотечение на плече девушки. Она была в куцей курточке, надетой задом наперед, и мне пришло в голову, что одевал ее кто-то другой. В одном из внутренних карманов отыскались женские трусы, но – ни кошелька, ни документов. Закончив процедуру, я села рядом с ней, обняла ее и сказала, что здесь она в безопасности и я за ней присмотрю. Через несколько минут девушка выпрямилась и спросила: «Где я?» Я ответила, но она все равно повторила этот вопрос несколько раз, и я наконец узнала, как ее зовут: Соулей. Она сказала, что ничего не помнит. Я спросила, много ли она выпила, но девушка не помнила и этого.

Вскоре пришли Маргрьет и специалист, и, согласно плану действия, приняли бразды правления. Мне было поручено ассистировать им. Чтобы лучше представить себе, что произошло, мы дали Соулей подуть в трубку для проверки на алкоголь. Оказалось, что выпила она немного. Ее одежду сложили на отдельный поддон, и я надела на девушку майку и больничный халат; мы узнали имя подруги, которой можно позвонить, и начали судебно-медицинский осмотр. Кроме того, о чем я уже рассказала, у нее были глубокая рана на колене, содранная кожа и покраснения на пояснице, и слабый синяк на внешней стороне бедра: похоже, что ее волокли по земле. Я заказала для нее сканирование ушиба в затылочной области. Внутренняя сторона ляжек была залита кровью по причине выделений из влагалища, а на задней стороне ляжек и на заду были следы спермы. Пока у нее брали мазки из влагалища и заднего прохода, я гладила ее по голове и шептала слова утешения, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Соулей спросила про свои очки.

– Он забрал очки, – сказала она.

Я пошла звонить в полицию и ее подруге.

Откуда же я ее знаю? Я далеко не сразу вспомнила. Соулей – та санитарка, с которой я поскандалила в онкологическом отделении, которая забыла у одного пациента контейнер с едой, а я на нее накричала. Да и она вела себя не как ангел. Хотя какая сейчас разница… Три из четырех.



29 мая

Соулей положили в психиатрическое отделение через короткое время после того, как выписали от нас. Я посмотрела информацию о ней в нашей внутренней сети.

Дочитала Тоурдис Эльву, начала заново. В последнее время я совсем погрязла в этих делах, но все равно ничего лучше поделать не могу. Роль жертвы никогда не красила женщину.

Деревья во дворе оделись листвой, из города доносится шум, на улице сияет солнце. Лето пришло. И все приготовились: взяли палатки, спальники, бутылки. Раз-два – иии: АЙДА НАСИЛОВАТЬ!!![24].





Июнь




2 июня

Навестила Соулей. Вообще-то я собиралась уходить с работы домой, но пошла в противоположную сторону и оказалась в вестибюле психиатрического отделения, прошла прямо в сектор 32С и позвонила у дверей. Мне было немного не по себе: ведь еще совсем недавно я сама лежала там. И все же удивилась собственной решительности. Тем более что это всего лишь отделение в больнице. Сломается нога – наложат шину, сломаются нервы – дадут успокоительное, пару недель полежишь под наблюдением – и выйдешь здоровеньким.

Я узнала женщину, открывшую мне дверь, – Сиггу. В свое время мы с ней беседовали, только я совсем забыла, о чем. Она удивилась при виде меня, а я сказала, что зашла проведать Соулей. Она проводила меня до отдельной палаты, а там постучалась и впустила меня. Соулей лежала на кровати и смотрела в ноутбук. Она спросила, кто я, а я ответила, что мы с ней вместе работали. Я сразу заметила, что она меня не узнаёт. Ее глаза блестели, она была перекачана лекарствами, но телесные повреждения у нее вроде бы уже почти зажили.

Я сказала, что принимала ее в отделении «Скорой помощи» и хочу предложить свою помощь, если ей что-нибудь нужно. Она просто кивнула и сказала, что ничего особенного ей не нужно. Я спросила, можно ли мне опять навестить ее, а она кивнула, как будто ей было все равно.



4 июня

Зашла в магазинчик на «Кругу» и купила для Соулей журналы и сласти. Я не уверена, помнит ли она мой прошлый визит, а она сказала, что не понимает, почему я здесь. Я ответила, что хочу ей помочь. Когда я вошла в ее комнату, Соулей лежала в кровати, и ноутбук был там же; она сказала, что ей нечего делать, кроме как смотреть детективные сериалы и фильмы в своем компьютере.

Я сидела с ней, пока она ела; потом начала собираться домой, но женщины, дежурившие в отделении, сказали, что с радостью позволят мне остаться дольше. К юноше лет двадцати пришла посетительница, очевидно, мать, которая таращила глаза по сторонам и, казалось, была слегка испугана тем, что она – в психиатрическом отделении. Люди ничего так не боятся, как потерять власть над собственным рассудком, и тем, кто этого избежал, повезло больше, чем они предполагают. Соулей отправляла в рот полные ложки картофельного пюре и загадочно ухмылялась мне, и мы немножко похихикали; уж не знаю, что она думала. Дежурная по кухне хотела и мне дать поднос с едой, но я сказала, что уже не пациент – хотя кофе все-таки взяла.

После еды я проводила Соулей на улицу покурить – ее только недавно стали выпускать на улицу. Мы вместе выкурили по две сигареты, и я рассказала, что сама лежала в этом отделении и понимаю, через что ей приходится проходить, а у нее так сильно дрожали колени, что мне было неловко на это смотреть.



6 июня

Дозировку лекарств понизили, я обсудила это с Сиггой. Она сказала, что Соулей уже скоро перестанут давать быстродействующие успокоительные, а дозу антидепрессантов урежут, только это сложно, потому что Соулей долго злоупотребляла алкоголем. Из-за того, что она пережила, ее было небезопасно держать на верхнем этаже, среди пациентов с девиантным поведением: слишком большая угроза. Слишком много мужчин, которые скрежещут зубами и колотят по стенкам.

Я спросила, что ей нравится делать в жизни, когда все нормально и естественно, а она сказала, что у нее так никогда не было. То есть «естественно». Мне показалось, что ей нравится смотреть кино и сериалы – она скачивала из Интернета целые сезоны и смотрела их дни напролет, когда не могла сосредоточиться на чем-нибудь другом. Ее прямо-таки переполняет беспокойство и нерешительность, ей явно не по себе, она вся дрожит, но я вижу, что она старается держать себя в руках. И никакая она не «телка» – я некрасиво поступила, подумав о ней, что она поверхностная тупая блондинка. Просто никто никогда не хотел, чтобы она была умной. Соулей умеет открывать рот только для того, чтобы сказать что-нибудь короткое и простое, но сущность у нее не такая, я это по глазам вижу. Человек, который так много страдал, не может быть тупым.

И она сердится. Никто никогда не позволял ей сердиться, поэтому она сердита только на саму себя. Рассказала, что в двенадцать лет у нее были лучшие в классе оценки по английскому и по исландскому, у нее были способности к языкам и она собиралась как-нибудь применить их, но потом все полетело к чертям. Подробнее мы это обсуждать не стали.



13 июня

Давно я не писала. Соулей выписалась из отделения, и мы в последнее время часто встречались. Сейчас она ожила. Прекратила спрашивать, какое мне дело до ее судьбы, – наверное, потому, что я рассказала ей про Валу. Она сказала, что читала об этом деле в газетах и в итоге знает о нем ничтожно мало. Наверное, я ей про это потом объясню.

Соулей живет в небольшом подвальчике на улице Фрамнесвег, который снимает нелегально. Пособие ей поступает на банковский счет. Иногда через окно к ней приходит кошка, и она угощает ее молоком из блюдца. Соулей запретила мне говорить другим, где она живет, на дверном звонке таблички с ее именем нет, и она боится, что Фьёльнир (ее бывший парень) попытается ее найти. Она шутит, что живет в «Хлёлльском поясе»: компании, возвращающиеся с попойки, покупают сэндвичи в ларьке «Лодочки Хлёлли» на площади Ингоульвсторг, а потом тащатся в западный район и через десять минут выкидывают эти сэндвичи на дорогу на Фрамнесвег или выблевывают их там в палисадники.

Соулей начала выпивать. Она призналась мне, что, выписавшись из отделения, перво-наперво пошла в винный магазин.




20 июня

Я буду помогать Соулей встать на ноги. По крайней мере, мне кажется, что никто другой этим заниматься не собирается. Ее родители живут в деревне, и, насколько я поняла из ее слов, она уже давно сбежала от них в город. Ее друзья – выпивохи и наркоманы, и с ними она пока общаться не хочет. Ей нужна поддержка.

Недавно мы с ней пошли по магазинам на улице Лёйгавег[25]. (Соулей выбрала на меня одежду, в которой я не буду похожа на библиотекаршу или выползка из-под кровати. А я заплатила за нее столько же. И все довольны!) А после этого пригласила ее пообедать в ресторан «Дары моря» – и там она мне открылась. По нашим недавним разговорам я составила общую картину, почему она потянулась ко мне.

Примерно полгода назад, после того как Соулей выгнали из больницы, она переселилась к человеку, с которым к тому моменту общалась уже несколько месяцев. Зовут его Фьёльнир, и, судя по ее описаниям, он козел. Нехорошо так говорить – но как выразиться точнее? У Фьёльнира завелись деньги после того, как он угодил в аварию: мелкую ничтожную аварию, в которой остался невредим. Но потом ему взбрело на ум притвориться нетрудоспособным из-за травмы шеи, и он записался в санаторий в Кверагерди[26], жил там месяц, в нужные моменты вздыхал и стонал, а потом пришел в суд, заплаканный и скрюченный, и там ему присудили десять миллионов крон компенсации от исландского государства. На эти деньги он открыл на автобусной станции «Мьоудд» какой-то ларек с сэндвичами, который обеспечивает ему доходы, чтобы целый месяц не просыхать, при этом не пошевелив и пальцем. Соулей пила с ним, принимала от него деньги и выпивку, а мужика это, очевидно, расстраивало, потому что в плохом настроении он взял моду ее бить. Соулей стала зависеть от него финансово и понимала, что надо бросить пить – она уже раньше лечилась от алкоголизма и не брала в рот ни капли целый год, – и сейчас снова записалась в очередь, чтобы ее положили в клинику «Вог»[27].

Пока она выпивала сколько душе угодно, Фьёльнир был то добрым, то злым, а Соулей заливала горе и ждала, пока в клинике освободятся места – и вот через два месяца ей наконец сообщили, что ее положат туда на две недели. Боясь, что Фьёльнир не даст ей лечиться, она ничего не сказала ему, но через пару дней позвонила ему из телефона-автомата в клинике. Он горько жаловался, что она сбежала от него, поначалу плакал, но потом начал все больше и больше входить в раж и угрожал, что убьет ее, пока Соулей не повесила трубку.

Когда она закончила курс лечения, то боялась зайти домой за вещами, и тут Фьёльнир прислал ей и-мейл, в котором клялся в любви, просил прощения, – но Соулей ему больше не верила. Она сняла жилье в многоквартирном доме в Граварвоге[28], устроилась на работу в торговом центре по соседству – продавщицей в булочную, а по вечерам ходила на собрания общества анонимных алкоголиков. В будущем планировала пойти на вечерние курсы, мечтала выучиться на ветеринара. Она об этом с детства мечтала, но, пока пила, боялась взять на себя заботу о живом существе.

В общем Фьёльнир продолжал ныть, названивал и вел себя жалко, пока Соулей не согласилась с ним встретиться, в частности, надеясь получить назад оставленные у него вещи, бабушкину цепочку и разные мелочи. Они встретились в кафе на Мьоудд днем. Фьёльнир ныл еще больше и говорил, что уже смирился с тем, что потерял ее. При расставании он сказал, что у него будет к ней только одна просьба: он хочет пригласить ее к себе на обед, а пока будет готовить, она может упаковать свои вещи: он, мол, хочет, чтобы они расстались как цивилизованные люди. Именно так он выразился. Она согласилась, но с условием, что алкоголя на столе не будет, – и Фьёльнир посулил ей много хорошего. Для вящей безопасности, на случай если тот вдруг начнет буянить, Соулей описала ситуацию подруге. Они договорились, что если Соулей позвонит и сразу повесит трубку, то подруга тотчас примчится к Фьёльниру домой и позвонит в дверь, а если там никто не откроет, то вызовет полицию.

В пятницу ближе к вечеру Соулей снова вошла в квартиру, где жила раньше. Пока Фьёльнир стряпал, она укладывала вещи, а коробки с ними складывала в прихожей, чтобы Фьёльнир после обеда помог ей донести их до такси. Когда они сели за стол, от него разило выпивкой, но он сказал, что попробовал красное вино, которое пошло на приготовление соуса. Ели они говяжье жаркое. Потом пили кофе в гостиной, Фьёльнир вместе с ним заливал в себя коньяк и заявил, что хочет переспать с ней еще один разочек, последний – и спросил, не против ли она. Соулей встала и собралась уйти, а он побежал за ней в коридор, загородил ей проход и снова спросил – но нет, спать с ним ей не хотелось. Тогда Фьёльнир ударом свалил ее на пол, стал таскать за волосы по всей квартире, сломал ей скулу ножкой стула, а когда она очнулась, он уже сидел верхом на ней и охаживал ее, а под конец выпустил сперму ей на лицо. Потом уселся и выпил еще, оскорблял ее, припоминал из их совместной жизни примеры, говорящие о том, какая она мерзкая и ничтожная, опять протащил ее несколько кругов за волосы, снова изнасиловал и наконец вышвырнул ее из дому, а следом – ее вещи. Соулей заползла в кусты в соседском палисаднике и пришла в себя лишь в больнице, а вспомнила, что произошло, лишь через несколько дней.

С тех пор от Фьёльнира ей не было вестей. Он просто живет своей жизнью – по-прежнему, как ни в чем не бывало. Не рыдает дома со стыда, что избил женщину в десятый или двадцатый раз и дважды за вечер изнасиловал. А впрочем, какая разница, что Фьёльнир делает и чего не делает…

Важно лишь одно: он на свободе. Этот козел – на свободе! И никто его не посадит. Ему можно находиться на воле. И куда бы он ни пошел, за ним тянется след отчаяния и боли, и это надо остановить. Ну что тут сказать?



21 июня

Заявлять в полицию Соулей не собирается. Она говорила, что подумывала об этом, но раздумала – потому что какая разница, все равно же ей не поверят. Я сказала, что система у нас плохая – но это единственное, что вообще есть. И если все решат не подавать жалоб, она так никогда и не изменится или будет меняться ужасно медленно. И еще я рассказала ей о тех троих: Бьёртне, Гардаре и Атли. Выражение лица у Соулей сделалось странным, и она сказала, что они знакомы ей по клубной жизни – но распространяться об этом не стала.

Ну что сказать… Сейчас светло допоздна, сады зеленеют, птицы чирикают. Иногда на меня нисходит такое глубокое умиротворение, что на глаза наворачиваются слезы, все становится каким-то текучим, влажным… Я не могу придумать для себя более благородного занятия, чем сделаться «стражем жизни» – не знаю, что это такое, но в последнее время мне приходило на ум именно это слово. Может, это просто-напросто работа в больнице?



22 июня

Мне внезапно позвонили со склада на Гранди. Как-то неловко: я забыла, какие у меня там вещи. Помню, что сама отвозила туда некоторые предметы, но не помню, чтобы велела оттранспортировать туда все содержимое Валиной комнаты.

Почему я не подумала об этом раньше? Разве нормально, что последняя память о том, что моя дочь жила на земле, будет находиться абы где?

Я была уверена, что вещи из комнаты на склад велел вывезти Тоумас вместе с другой ненужной нам мебелью. А сейчас он утверждает, что это я заочно организовала перевозку вещей, пока лежала в психиатрическом отделении, что это я настояла на ней. А еще, судя по его словам, я будто бы сказала ему тогда, что выбросила или сожгла кукольный домик в приступе помешательства. Во всяком случае, он не надеется вновь увидеть его. Ну и хорошо.



23 июня

Я вспомнила еще кое-что:

– девушка, которая сидит на стуле в дверном проеме и следит за мной (чтобы я себя не покалечила);

– я ощупываю растение и не могу взять в толк, искусственное оно или нет.

И как же невероятно, что я жива! Если б не врезалась в машину возле лодочной пристани, я погибла бы. Из разговоров с Сиггой я поняла, что прохожий тогда заявил в полицию о пьяном водителе, и в итоге меня нашли в помещении на складе, где я лежала, уже посиневшая.



24 июня

Мне пришла на ум странная мысль – не знаю, насколько стоит обращать на нее внимание… Я зашла на сайт «Филадельфии» и увидела, что программа у них абсолютно та же самая, что и раньше. Зайти, что ли, на бдение в выходной? Посмотреть, будет ли органист «глаголом жечь сердца людей»?



26 июня

Теперь вижусь с Соулей почти каждый день. В ней несколько разных человек; наверное, это меня в ней и привлекает. Она не похожа ни на кого из моих знакомых. Одна – невинна, как младенец, таращит глаза и стесняется, робко задает вопросы то об одном, то о другом, словно никогда и не жила. Другая – грубая, на уме у нее один секс, она задает неудобные вопросы и рассказывает мне больше, чем я хочу услышать (что как раз хорошо). Третья еще не родилась, но пытается воплотиться в жизнь, выучившись на ошибках двух других и став целостной.

Общаться с ней непросто, порой она меня задевает – но, в сущности, она хорошая и добрая. Когда у меня смена не ночная, я прихожу домой, немного отдыхаю, а потом зову ее на ужин. За едой Соулей выпивает, а иногда и я тоже с ней за компанию. А потом мы беседуем или смотрим телевизор, пока она наконец не уходит домой, чтобы напиться там до бесчувствия. Если до дому ее подвожу я, то мы иногда ездим «покататься», особенно в выходные, когда на Лёйгавег полным-полно народу. Некоторые ее друзья все еще торчат в барах, но Соулей туда больше не ходит, разве что изредка. Она говорит, что ей стыдно за себя: за внешность, за все свои поступки, – но подробно об этом не распространяется.

На улицах города невероятное количество в стельку пьяных девушек – впрочем, я об этом и так знала по ситуации в приемном покое. К полуночи они выходят на Лёйгавег на заплетающихся ногах – юбка задрана до самой шеи, тушь размазалась по щекам – и орут по телефону на кого-то, кто им изменил. Или ходят толпами, горланят песни, виляют бедрами и размахивают своими маленькими бутылочками. (Если на улице попадаются мужчины-иностранцы, то при виде такого буйного поведения они робеют, как девчонки, – но все же смотрят, как завороженные. А мужчины-исландцы слишком пьяны, чтобы о них можно было сказать что-то еще.) Иногда мы ехали за девушками, которые шли одни, нагрузившись алкоголем настолько, что с трудом переставляли ноги, и, кажется, вообще не соображали, куда направляются. Некоторых из них мы притаскивали к себе домой, чтобы проспались.



27 июня

Одна подруга Соулей сказала, что много раз на неделе видит Бьёртна и Атли в городе, обычно в баре «Б5» в переулке Банкастрайти или в «Востоке» на Эйстюрстрайти. Она говорит, что Атли вроде бы очень плотно сидит на кокаине, а Бьёртн сам никаких запрещенных веществ не употребляет, кроме стероидов, и что после того, как стал совладельцем бодибилдерского клуба, с наркоторговлей он завязал. Соулей говорит, Бьёртн известен тем, что любит молоденьких блондинок, таких, что только кожа да кости. Я ответила, что слышала про это в полиции.