Ката

Это же война. А почему это не попадает каждый божий день на первые полосы газет? А коль скоро это не так, почему мы – женщины – ничего не делаем, чтобы изменить ситуацию? Ведь это же насилие, направленное исключительно на нас.

Читая книгу, я не ощущала, что у нее есть какое-то политическое измерение, точнее, если и дальше развивать военную тему: сами контуры войны – политические, а сражения – нет. Пехотницам на поле боя не до политики, а то они проиграют битву. Когда их жизни грозит опасность, они встают все как один и сообща атакуют врага. Так что когда речь заходит о сексуальном насилии, мы, женщины, должны поменьше думать о политических материях и побольше – о том, как идти в бой.

Одна из каждых четырех. Может, остальным трем из этих четырех пора бы прийти к ней на помощь?



7 мая

Допустим, некоему А вменяется насильственное удерживание, многократные изнасилования и избиения в отношении женщины Б. Судя по судебным протоколам, вывешенным в Интернете, вероятнее всего, А упекут в тюрьму, скажем, на пять лет, но по факту он отсидит только два или два с половиной. А что до Б, измученной ПТСР, психотропными лекарствами, приобретенной после них сильной склонностью к наркозависимости (чтобы ничего не чувствовать), то неясно, выздоровеет ли она вообще полностью (а многие ведь кончают самоубийством). Но, допустим, Б борется с последствиями насилия лет десять, пока наконец не оправится настолько, что перестанет бояться ходить по улицам и научится снова доверять людям (если вообще сможет).

И вот у меня возникли вопросы:

1. Если тюремное заключение считается исправительной мерой, то не логично ли, что насильнику требуется для исправления, по крайней мере, такое же долгое время, как его жертве – для исцеления?

2. Не будет ли исцеление жертвы быстрее и качественнее, если она точно будет знать, что не встретит своего мучителя на улице, в толпе, в ресторане или кино?

3. Право жертвы на исцеление должно цениться больше, чем право насильника на исправление.

Последнее – не вопрос (потому что ответ очевиден). И хотя непросто точно определить время, которое требуется женщине, чтобы полностью оправиться после изнасилования, ясно, по крайней мере, то, что судебная система переоценивает наши силы.

Почему в таких делах понятие «права человека» в основном распространяется на преступников?



8 мая

И почему тюремный срок в пять лет обычно сокращают наполовину или на треть? Исправление насильников в тюрьмах происходит не само собой. (Да и как вообще понять, что насильник исправился, если за все это время в тюрьме он и женщин-то не видел?)

Почему основанием для сокращения срока не является (как, например, в США) обязательное посещение курсов, которые были бы призваны изменить нездоровый взгляд на женщин и/или насилие? В Исландии ведь они есть. Но так как лишь немногие насильники понимают или осознают свою вину, ходят на них лишь единицы. Ведь в маскулинной тюремной культуре ходить на какие-то бабьи курсы считается позорным.



12 мая

Немного статистики от ФСБ США. За 2001–2012 гг. 3073 человека погибли в терактах, большинство из них – в Башнях-близнецах. 4486 солдат погибло в Ираке, и 2002 солдата – в Афганистане.

За этот же самый период (2001–2012 гг.) 11766 женщин были убиты своими мужьями или любовниками. И это больше, чем сумма всех вышеприведенных чисел. Это больше, чем число погибших во всех войнах, которые в этот период вели США!

Это война против женщин?



14 мая

Поехала вместе с Кольбрун покупать мне новенькую машину – «Киа Рио». У нее есть GPS-навигатор; снаружи она красная, а внутри «зеленая»; бензина «кушает» мало. Потом мы заехали в «Кринглу», и там я купила себе «Айпод», чтобы слушать музыку на фитнесе, и заплатила за обед в ресторане за нас обеих. В конце концов, надо же мне как-то тратить эти деньги. При разделе нашего с Тоумасом имущества мне прямиком на банковский счет отправилась половина стоимости нашего дома. Половина сбережений, и в придачу еще кое-что. Судя по всему, в последние десять лет мы ничего и не тратили.



16 мая

С утра – еще одна жертва изнасилования. Девчонка лет двадцати, пришла вместе с сестрой. Видимых увечий нет. Она смеялась и держалась так, словно все это пустяки, но, по словам сестры, до этого она несколько дней плакала. Насильник имеет отношение к их семье; речь шла о семейной встрече в сельской местности, опьянении, гостиничном номере. Полиция составила протокол. Я спросила, не подавала ли заявление девушка, обращавшаяся к нам на прошлой неделе, но они не знали. А я все хочу знать.

В отделении «Скорой помощи» на девушек не давят, чтобы они подали заявление. При оказании им помощи во главе угла стоят профессионализм и нейтральность, – но так, чтобы им не приходилось опасаться холодности со стороны сотрудников. А чтобы основания для заявления в полицию были вескими, необходим профессионализм в сборе доказательств. В этом плане статистика не так уж плачевна: из тех, кто подвергается судебно-медицинскому осмотру в отделении «Скорой помощи жертвам изнасилования» у нас, в Центральной больнице, заявления подают от трети до половины пациенток.

Но потом статистика ухудшается.

Согласно новейшему отчету Министерства внутренних дел, в основе которого лежат данные из полицейских управлений всей страны за два года (2008 и 2009), из 189 заявлений об изнасиловании признание вины последовало только в 20 случаях.

В переводе на человеческий язык это означает, что из этого меньшинства женщин, обратившихся в больницу после изнасилования и решивших заявить в полицию, справедливости добивается еще меньший процент. (Да, я говорю именно о справедливости, так как не знаю, наверное, ни одной женщины, которая бы настолько ошалела, обнаглела или озлобилась, чтобы заявить в полицию об изнасиловании, которого на самом деле не было. Да и зачем бы ей так поступать? Чести ей это явно не прибавит.)

Если женщину изнасиловали, после того как она пройдет все ступени судебной системы, можно почти гарантировать, что никто так и не будет признан виновным.

Ведь ничего же не случилось. Ничего, что известно наверняка.

Бремя доказательств в делах об изнасиловании явно подчиняется более строгим требованиям, чем в физике.



17 мая

С тех пор как я так или иначе начала выходить в Сеть, я иногда просматриваю комментарии к новостям (в основном в «Де-Вафф»). Когда там начинаются дискуссии об изнасилованиях и сексуальном насилии вообще, то по какому-то незыблемому правилу находится некий мужчина, считающий себя вынужденным внести равновесие в ход обсуждения, умерить пыл этих истеричек – и начинает разглагольствовать и всячески подчеркивать, что мужчин тоже насилуют.


Правда, что ли?

В отчете Министерства внутренних дел написано, что 98 процентов жертв – женщины или девушки.

Ах, бедненькие мужчины (четыре) …

А в тех редких случаях, когда мужчин все-таки насилуют, то насильники – другие мужчины. Или как? На 189 заявлений об изнасиловании в 188 случаях насильниками были мужчины или мальчишки.

А сколько в итоге среди насильников женщин? Одна.

Женщина года?



20 мая

Встречалась с Г. Он продолжал блеять про гипноз, примирение и прощение. Я сказала, что не знаю, можно ли говорить о «примирении»; если я хочу что-то изменить в моей жизни или в социуме, то вряд ли. А еще я сказала, что посмотрела в Сети информацию о тех троих, которые убили мою дочь, и что, по всей вероятности, один из них или даже двое ни в чем не изменили свою жизнь и так и будут дальше насиловать и губить жизнь молодых девчонок. Разве мой моральный долг не в том, чтобы остановить это? Он мямлил насчет полиции и судебной системы, а я ответила, что прочитала про юридическую сторону таких дел: законы, которые пишутся чинушами (примерно такими, как Г.) и противоречат их уверениям, будто женщинам просто надо ходить в более длинных юбках. Или будто эти мужчины сами уступили настойчивым просьбам «феминисток», и последствий считай что не было, – как показывают цифры.

Жалкий лепет.

Как же этот мужик мне надоел! Он так искренне верит, что он добрый, а меня необходимо исправлять… Я попросила его обратиться к цифрам, хотя бы некоторым: если б один из каждых четырех мужчин/мальчиков раз в жизни пал жертвой секстуального насилия, что тогда было бы? И я сама ответила за него:

– тогда в стране ввели бы военное положение и комендантский час после восьми;

– из аптек изъяли бы «Виагру»;

– за изготовление порнографии ввели бы смертную казнь;

– женщинам запретили бы употреблять алкоголь;

– запретили бы секс-шопы;

– на каждом углу поставили бы полицейского;

– женщин обязали бы носить варежки, башмаки и нерасстегиваемые пуховики – все время;

– женщин жгли бы на кострах.

Но это, конечно, что-то уже совсем из области фантастики. Если б каждый четвертый мужчина подвергался изнасилованию, они, разумеется, не были бы мужчинами. Но – почему?

А потому что мужчины ни за что не стали бы терпеть такую статистику.

Потому что они мужчины? И потому что мы – женщины?



23 мая

В последнее время слишком много сидела в Интернете. Искала новости об изнасилованиях, проституции или о феминизме, а в них достаточно только заглянуть в комменты, чтобы взбеситься. Там называется жутко много причин, почему люди, пекущиеся о том, чтобы женщинам стало лучше жить, должны заняться чем-нибудь другим. И, конечно же, тебя сразу обзывают фашистом, нацистом, наглецом, злыднем, дурой, говорят, что ты «ничего не понимаешь» и что ты ханжа. Ханжа, я так понимаю, потому что земля и тонет, и горит, и весь третий мир голодает, и так далее, – всегда есть что-нибудь поважнее, чем судьба женщин. И мы до сих пор ждем решения. Вот именно.

Бороться против какой-то одной несправедливости не значит забывать обо всех других. Если ты носишь футболку из «H&M», которая, оказывается, сшита детьми на фабрике-потогонке, это совсем не значит, что ты ханжа или не способен бороться против борделей в Непале.

Кстати, рабство у швейной машинки – это не то же самое, что рабство в публичном доме в Штутгарте. Горбатиться за машинкой – не то же самое, что давать себя насиловать по тридцать раз на дню за гроши.



25 мая

Прочитала магистерскую диссертацию, в которой написано, что на рубеже веков за 10 лет количество женщин, обратившихся в отделение «Скорой помощи» по причине изнасилования, возросло с 12,5 до примерно 17 на каждые 10 тысяч женщин в Исландии в возрасте 13–49 лет. И это большое увеличение: до сорока процентов. И снова я задалась вопросом: почему никто ничего не предпринимает? Где газетные заголовки об эпидемии, о войне? И где требования перемен? Почему ничего не происходит – одни обсуждения? И почему дискуссия ходит по кругу? Почему мужчины всё еще хватаются за этих своих четверых собратьев по полу, которых тоже изнасиловали, почему считают, что на них нападают, почему забалтывают дискуссию разными примечаниями и второстепенными деталями?

Да какая разница! Я больше не жду, пока мир станет совершенным, а раз уж так, то я, может, найду в себе силы его исправить.

Исправить его.

Самые весомые вопросы, разумеется, таковы. Как возможно быть женщиной – и при этом все еще позволять затянуть себя в дискуссию? А дискуссия эта – о двух-трех сотнях наших истекающих кровью товарок – ежегодно (и это еще по самым осторожным оценкам). Почему мы до сих пор занимаемся спорами о тех или иных изводах феминизма? Где же солидарность – и где действие?



27 мая

Если Батори – это не Тоумас, то кто же? Я иногда об этом думаю – до сих пор. Мне приходило в голову: а может, поговорить об этом с полицией? Они могли бы раздобыть разрешение посмотреть, на чье имя был зарегистрирован этот абонентский ящик. По крайней мере, это был не Тоумас. Его поездки на почтамт в переулке Поустхусстрайти предпринимались с целью забрать посылки для кукольного домика. На будущее: прежде чем обвинять, надо не спешить с выводами, знать наверняка.

Перечитала письма Батори Вале. Сперва эту пачку напечатанных на машинке, а потом распечатки и-мейлов. Ничего не знаю…