Колыбельная для моей девочки

– Разумеется, две! – огрызнулась Энджи.

– Не исключено, что произошла ошибка или имело место случайное совпадение. Изредка у двух разных людей встречаются одинаковые профили ДНК, – обычно невыразительные глазки Транквады сверкали: ее живо интересовал такой редкий случай. Как профессионал, Энджи могла ее понять, но сейчас ее обуревали совершенно другие ощущения.

Транквада продолжала:

– Нами был проведен ПДРФ-анализ, широко применявшийся с восемьдесят шестого и до начала двухтысячных, но мы бы хотели заново взять у вас образец клеток и перепроверить данные. Я возьму соскоб с внутренней стороны щеки прямо сейчас, если вы не против.

Дважды за один день?! Да они издеваются!

– Почему моя ДНК вообще в базе вашего ведомства, уважаемая? – отрывисто спросила Энджи. Напряжение росло. – И в национальной базе меня быть не может – я же не осужденный преступник!

– Сведения о вашей ДНК были поданы в службу поиска пропавших полицией Ванкувера, – ответил офицер Петриковски.

– Не знала, что у ванкуверской полиции есть моя ДНК!

– А у них и нет, – загадочно ответил Петриковски. – Это Арнольд Войт подал ваши данные, прежде чем уйти на пенсию.

– Он заполнил запрос на розыск пропавшего, – поспешила объяснить Транквада, – приложив профиль ДНК неизвестной девочки из «ангельской колыбели»… – она проворно выставляла из сумки на стол все необходимое для взятия образца. – Наш отдел специально создали для идентификации человеческих останков, найденных по всей провинции, чтобы все делалось централизованно…

Внутри у Энджи словно натянулась струна.

– До этого розыск пропавших проводился полицейскими управлениями в границах соответствующей юрисдикции, а у них и своей работы полно… Но для работы нам была необходима информация по пропавшим, а это спектр полномочий полиции, а не коронерской службы, и тогда мы придумали такую систему: наш отдел рассылает запросы о пропавших людях во все отделения, там сотрудники поднимают старые нераскрытые дела и заявления о пропавших без вести – от младенцев до стариков – и заносят эти сведения в стандартную форму, указывая имя, вес, рост, татуировки, если есть, по возможности прилагая копию зубной карты, профиль ДНК и тому подобное. Все это заносится в нашу геоинформационную систему, ГИС. Мы редко получаем настолько полное совпадение, но если уж случается, то это такой восторг…

Энджи не могла дышать. Кожу покалывало от жара под плотной формой.

– Прекрасно, – проговорила она, – я сдам образец.

Транквада не стала медлить. Она открыла пластмассовый контейнер, надела перчатки, вынула из стерильной упаковки щечный тампон и встала. Энджи открыла рот, глядя на Петриковски, пока Транквада мягко потерла и покрутила стерильный тампон о ее щеку изнутри. Пять-десять секунд – стандартное время, чтобы клетки слизистой попали на кончик тампона, Энджи все это знала. Только сейчас она была, так сказать, по другую сторону допросного стола, хоть и в полицейской форме.

– Я даже думала, может, вы протез носите, – разговорилась Транквада, осторожно извлекая палочку с соскобом изо рта Энджи, стараясь не коснуться губ и зубов. Тампон отправился в специальный конверт. – Вдруг вы лишились ноги в детстве – ну, при несчастном случае на воде или при крушении самолета над океаном, и вот стопу наконец прибило к берегу…

Энджи вытерла губы, показавшиеся ей сухими.

– Сколько кроссовка пробыла в воде? – спросила она.

– Трудно сказать, там жировоск. Это…

– Я знаю, что такое жировоск, – перебила Энджи.

Транквада кивнула.

– В общем, благодаря жировоску сохранилась ДНК, но из-за него антрополог пока не может точно сказать, сколько кости пробыли в воде. Однако такая модель кроссовок выпускалась только с восемьдесят четвертого по восемьдесят шестой; возможно, нога находилась в воде с того времени.

– Возраст ребенка?

– Около четырех лет. И никаких следов механического отделения стопы.

Энджи потерла лоб. Восемьдесят шестой… Четыре года… В этом возрасте ее оставили в «ангельской колыбели».

– Вы уверены, что не помните эти кроссовки? – спросил вдруг Петриковски.

– Уверена, – тихо ответила Энджи, судорожно осмысливая возможную новость о своем прошлом. – А как вы связали ДНК неизвестной из Сент-Питерс со мной?

– Детектив Войт указал в запросе детали вашего удочерения и данные приемных родителей, – отозвалась Транквада.

«Значит, я все эти годы находилась в базе данных, ожидая совпадения ДНК…»

– А вы вообще что-нибудь помните из своего детства до эпизода с «ангельской колыбелью»? – не отставал Петриковски.

Энджи яростно глянула на «маунти»:

– Ничего абсолютно, я же вам сказала!

Не считая галлюцинаций в виде светящейся девочки в розовом платьице и странных фраз. И вдруг будто молния сверкнула в темноте: Алекс, ее университетский преподаватель и практикующий психотерапевт, предположил, что девочка в розовом может быть проекцией самой Энджи, подсознательной попыткой разбудить подавленные воспоминания, ее детской личностью, пытающейся пробиться в настоящее, но что, если это воспоминание о сестре? Неупокоенный призрачный двойник просит помощи, чтобы чудовищное злодеяние не осталось неотмщенным?

Сестра-близнец…

Сердце сделало перебой: старенький Кен Лау из «Розовой жемчужины» говорил, что его бабушка видела бегущую женщину с ребенком, усаженным на бедро, но ведь старуха смотрела в окно, до половины закрытое занавесками! Что, если другую девочку тянули за руку по заснеженной улице?

«А-а-а, котки два… Жили-были два котенка…

Утекай, утекай! Беги, беги!

Вскакуй до шродка, шибко! Забирайся сюда!»


Крики…

Энджи вдруг замутило – она с трудом отдышалась.

– Вы пытались найти своих биологических родителей, миз Паллорино? А может, на вас выходили какие-нибудь родственники?

– Я всего несколько недель назад узнала о том, что была подкидышем из «ангельской колыбели», – медленно произнесла Энджи. – На меня никогда никто не выходил, как вы выражаетесь, и я только-только начала поиски родных.

– Насколько я понял со слов вдовы детектива Войта, вы увезли файлы по делу неизвестной из «ангельской колыбели» вместе с приобщенными вещдоками, которые Войт забрал из архива, – сказал Петриковски.

Внутри у Энджи точно лег камень. Она с вызовом поглядела «маунти» в глаза:

– Да, я забрала материалы по своему делу.

– Королевская канадская полиция требует отдать нам все материалы и вещественные доказательства. Мы вновь открываем дело об «ангельской колыбели» в свете вновь вскрывшихся обстоятельств – обнаружения детской стопы с совпадающей ДНК.

Энджи вздрогнула от адреналина и противоречивых эмоций. Конечно, она хотела, чтобы немалые ресурсы канадской полиции были направлены на раскрытие загадки плававшей в океане детской ножки и установление того, что произошло у «ангельской колыбели». Но она не желала, чтобы ее личное расследование подрубили на корню: она не могла вынести мысли, что и здесь ее отодвинут, исключат. Она смерила взглядом детектива Петриковски, отметив его хладнокровную, классическую манеру копа с демонстративным отсутствием эмоций и сочувствия.

– Я хочу участвовать, – проговорила она.

Его взгляд скользнул по ее форме, после чего «маунти» снова посмотрел ей в глаза.

– Я детектив полиции Виктории, – продолжала Паллорино, – отдел расследований сексуальных преступлений. На нынешней должности я временно.

И она сразу возненавидела себя за то, что унизилась до объяснений.

– Пока это расследование канадской полиции, мэм. Как жертву преступления, мы, конечно, будем держать вас в курсе…

– Я не жертва, – Энджи подалась вперед, впившись взглядом в Петриковски. – Давайте сразу определимся, детектив: максимум потерпевшая. Это альфа и омега работы отдела расследований сексуальных преступлений. – Она замолчала, ожидая, когда «маунти» сморгнет. – Мы не называем потерпевших жертвами, не взваливаем на них моральную тяжесть, приклеив такой ярлык. Хотя вы же никогда не расследовали преступлений на сексуальной почве и не работали с изнасилованными, верно?

Петриковски двинулся на стуле. Транквада, похоже, боялась шевельнуться. «Маунти» выдержал взгляд Энджи и достал из кармана визитку.

– Повторяю, канадская полиция будет держать вас в курсе расследования. А отдел идентификации сообщит вам результаты анализа вашего соскоба через четыре-пять дней. Звоните в любое время, если возникнут вопросы или вы вспомните что-то об «ангельской колыбели» или раннем детстве. – Он пододвинул карточку по столу к Энджи. – Когда у меня возникнут вопросы, я позвоню вам. А теперь, если вы вернете нам материалы дела, мы с миз Транквадой успеем вернуться в Большой Ванкувер, прежде чем уйдет последний паром.

– Коробки не здесь, – Энджи встала. – И мне нужно возвращаться на рабочее место. Я привезу их через пару дней, можете забрать.

Главное – выиграть время. Сколько она сможет сдерживать этого «маунти»? Успеет ли Андерс провести анализы?

– Я могу заехать к вам домой, – Петриковски закрыл папку и тоже поднялся на ноги.

– Коробки не у меня дома, они в надежном месте. Мне нужно за ними съездить, а рабочее время у меня сейчас фиксированное. – Она схватила карточку со стола и ткнула чуть не в лицо Петриковски: – Я позвоню, когда их можно будет забрать.

Его взгляд стал острым, настороженным, плечи напряглись.

– Материалы дела являются неотъемлемой частью вновь открытого расследования, и препятствование…

– Эти материалы все равно что уничтожены, офицер. Они уже не являются собственностью полиции Ванкувера. Их отдали мне, и они сейчас являются моей собственностью. Я отдам их вам, как только смогу.

– Я вернусь за ними завтра, – невозмутимо сказал Петриковски. – Мне приехать с ордером?

Энджи понимала, что он, наверное, в любом случае получит ордер: только его отсутствие и мешает Петриковски силой изъять у нее материалы. Нужно ехать домой и до утра все отсканировать. Если специалисты «Экспертизы Андерса» успеют изучить вещдоки, взять необходимые образцы для анализов и скопировать лабораторные отчеты, то коробки можно будет отдать без ущерба собственному расследованию.

– Прекрасно, материалы будут здесь. А теперь прошу меня извинить… – с бешено бьющимся сердцем Энджи открыла дверь и постояла, ожидая, пока визитеры выйдут.

Транквада проворно собрала свой набор для анализа и торопливо вышла вслед за Петриковски. Энджи проводила их до выхода и, убедившись, что гости покинули управление, поспешила в свой новый отдел. К ее большому облегчению, все уже разошлись. Энджи сразу набрала «Экспертизу Андерса», нервно бегая по маленькому кабинету между столами, пока в трубке шли гудки.





Глава 23




– Во, вот она, – констатировал Хольгерсен, откатившись на стуле, чтобы не загораживать увеличенное изображение татуировки в виде голубого краба. – Известный символ русских краболовов, традиционно связанных с организованной преступностью. Эти за деньги пойдут на все и стакнутся хоть с чертом. Суровые чуваки – изрубят кого надо на ломти и разошлют в качестве предупреждения. Здесь написано, что в свое время эта владивостокская группировка пережила так называемые сучьи войны в сталинских ГУЛАГах.

– Какие-какие войны? – удивился Мэддокс, присаживаясь рядом с Хольгерсеном, чтобы лучше рассмотреть татуировку.

– Здесь сказано, что в советских трудовых лагерях заключенные всячески стремились стать ворами в законе, но когда Гитлер вторгся на территорию Советского Союза, Сталину понадобилось пушечное мясо, и он предложил узникам ГУЛАГа свободу, если они пойдут воевать. – Хольгерсен бросил жвачку в рот и, увлеченно чавкая, продолжал: – Воры в законе демонстрировали свой статус в том числе через систему татуировок и символов, которые до сих пор в ходу в преступной среде…

Мэддокс открыл следующее изображение краба: тот же размер и детали, только эта татуировка была сфотографирована у заключенного из Монреаля, который забросал гранатами парикмахерскую, принадлежавшую жене главаря соперничающего клана ирландской мафии в Квебеке.

– Точно такие София Тарасова описала Касс Хансен, – подытожил Мэддокс.