Красавиц мертвых локоны златые

– Отлично? Для меня это звучит как полная чепуха.

– Вы читали Платона?

– Нет, – сказала я, – по крайней мере пока нет.

– Вам следует, – улыбнулся Доггер. – Увидите, что он весьма поучителен.

Хотя Доггер не подавал вида, мне было понятно, что он вне себя от желания сообщить мне ошеломляющую новость.

– Например? – поторопила его я.

– Например, Платон писал, что маска, которую носит актер, становится его лицом.

Я несколько длинных секунд раздумывала об этом, перед тем как ответить:

– Ясно. Звучит разумно.

Так и есть. Миссис Мюллет часто твердила, когда я корчила рожи зимой, что мое лицо замерзнет и останется таким до конца моих дней.

– Платон также писал, – продолжил Доггер, – что человек без самоуважения будет подражать всем подряд.

– Гм-м-м, – протянула я, глубокомысленно кивая. – Любопытно. Но это немногое говорит нам о письмах, не так ли?

– Наоборот, – возразил Доггер. – Это говорит все.

Хотя я пыталась себя контролировать, мои брови, должно быть, превратились в галочки. Я чувствовала, как у меня морщится лоб.

– Правда? – переспросила я, не в состоянии скрыть изумление. Оттопырила пальцами уши, чтобы они выглядели как у Дамбо[21].

Мне не нужно было добавлять: «Я вся внимание». Доггер и так понимал, что я имею в виду.

– Давайте сначала разберемся с мелкими деталями из первого письма, – заговорил Доггер. – Мозг устроен так, что он часто считает себя умнее, чем есть на самом деле. Речевые штампы используются здесь для того, чтобы помешать вычислить автора с помощью анализа грамматики или словоупотребления. Намеки вроде «игра началась» и «кошка среди голубей» предполагают, что получатель писем обнаружен. «Положи свои деньги туда же, где твой рот» может быть намеком на шантаж, в то время как «Не позволяй траве расти у тебя под ногами» можно трактовать как смертельную угрозу. Имя Ганеман, конечно, относится к Самуэлю Ганеману – основателю лечебного метода под названием «гомеопатия».

– Подобное лечится подобным! – добавила я. – Доктор Дарби говорил об этом.

– Именно, – подтвердил Доггер. – Возможно, это указание на то, что темные дела доктора Брокена, какими бы они ни были, имеют отношение к этому методу.

– Настойка бальзама, – сказала я. – «Бальзамический электуарий Брокена».

– Может быть, не с самого начала. – Доггер объехал грязный серый ферги, который полз с черепашьей скоростью. – Может, ближе к концу.

– «Да сохранят нас святые!» – воскликнула я. – Это в письме! Относится к перевязанным ленточкой костям и пеплу, которые я обнаружила в садовом сарае мисс Трулав! Кто-то их ищет!

– Возможно, – сказал Доггер, – но не обязательно.

Должно быть, изумление отразилось у меня на лице.

– Но давайте на секунду задумаемся о втором письме.

Я подняла бумагу перед собой, пока Доггер говорил.

– Это намного проще. Приветствия нет. «Прощай, прощай» означает, что попытка шантажа не удалась и что обличающие улики вот-вот попадут в руки властей.

– Или уже попали, – предположила я.

– Нет. Тогда не было бы смысла писать письмо. Последнее требование, если хотите. Прямая угроза.

Мои мысли крутились со скоростью несущегося поезда.

– Фраза «Неужели в Галааде не осталось бальзама?» – продолжал Доггер, – прямо относится к электуарию доктора Брокена. Чтобы не осталось ни малейшего сомнения, кому это адресовано. Остальная часть письма самая важная.

– «Бабочка, бабочка, улетай домой», – процитировала я не письмо, но детский стишок. – «Твой дом в огне, и дети ушли, все, кроме одной, и ее зовут Энн…»

– Анастейша, – сказал Доггер, и у меня кровь похолодела.

Анастейша Прилл.

И она мертва.

Должно быть, спрятаться под противнем не удалось.

– Мы нашли ее тело в кухне, – прошептала я, чуть не выронив письмо из внезапно онемевших пальцев. – В точности, как она нам говорила. Эти письма – угроза бизнесу отца. Она не стала говорить нам, что это угрозы в ее адрес, угрозы ее жизни.

– Нет, – согласился Доггер. – Не стала.


У меня в гиппокампусе зазвонил колокольчик.

– Постой, – сказала я. – Я кое-что вспомнила. Ты говорил, что не веришь в существование писем.

– Полагаю, я говорил, что они почти наверняка существуют, мисс Флавия, но миссис Прилл украла их сама.

– И?

– И я не видел и не слышал ничего, что могло бы заставить меня изменить пусть даже опрометчивое мнение, которое я выразил во второй части последнего предложения.

Я редко перестаю понимать ход мысли Доггера, но сейчас тот самый случай. Вещи просто не складывались у меня в голове.

– Ладно, – сказала я, – сдаюсь. Ты поставил меня в тупик.

– Отлично, – отозвался Доггер, постукивая пальцами по рулю. – Тупик часто оказывается совершенно новым началом. Иногда в результате появляется достаточно злости, чтобы разобраться с делом.

– Я не злюсь, – возразила я. – Просто в замешательстве.

Не собираюсь позволять ему взять вверх надо мной.

– Конечно, – сказал Доггер. – Тогда давайте вернемся к первому письму.

Я положила его на колени.

– «Дорогой Огастус», – процитировал Доггер.

– Да, – сказала я, – шантажист неправильно написал имя доктора Брокена.

– Намеренно, – сказал Доггер. – Как я уже говорил, эти письма написаны человеком, который и вполовину не так умен, как о себе думает. Предполагалось, что это собьет нас со следа. Кто заподозрит, что человек не может написать собственное имя без ошибок?

Доггер умолк, и вопрос целую вечность висел в воздухе.

– Господи! – воскликнула я. – Прошу прощения, Доггер, но как же так? Ты предполагаешь, что…

– Так и есть, мисс Флавия. Теперь я считаю, что эти письма написал сам доктор Брокен.

– Сам?

Я чувствовала себя как леди Брэкнелл в пьесе Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», когда она говорит: «В са-а-акво-о-я-а-а-аже?» – растягивая слово так, что оно вот-вот развалится под собственным весом.

– Это представляется не только возможным, но и очень вероятным, – сказал Доггер, поглядывая на письма в моих руках. – Как вы заметили, почерк очень мужской, очень решительный. Сильное давление на ручку. Резкие штрихи и торопливые окончания – признак нетерпеливого мужчины. Разница в петлеобразных элементах букв указывает на то, что он писал медленнее обычного, чтобы изменить почерк. Иногда можно скрыть руку, но нельзя скрыть человека, которому эта рука принадлежит.

На самом деле я заметила, что почерк мужской, но не сформулировала это. Глаз видит и понимает до того, как рот успевает произнести.

Конечно, если речь не о Даффи.

– А теперь, – предложил Доггер, – перейдем к билету на поезд.

– Я прочитаю, что там написано, – сказала я. – Шрифт довольно мелкий. Это действующий месяц билет Южной железной дороги в первый класс из Бруквуда до Ватерлоо. Десять шиллингов.

– А билет с Ватерлоо в Хинли?

– Нет, только этот, – сказала я. – Другого в кошельке не было.

– Как я и ожидал, – продолжил Доггер, – он его уничтожил. Билет в Лондон – это алиби, в то время как билет в Хинли или окрестности, например Доддингсли, может стать билетом на виселицу.

– Ты хочешь сказать…

Доггер улыбнулся мне самой ангельской улыбкой, которую я когда-либо видела на лице человека.

– Но ни слова. Все это просто гипотезы.

Какое-то время мы ехали в молчании, и, по мере того как миля за милей оставались позади, я осознала, что меня кое-что беспокоит. Я покопалась в пепле своего сознания, пытаясь найти хотя бы малейшую искру.

И тут я ее увидела!

– Доггер! – воскликнула я. – Помнишь, как ты спросил, унесла ли я что-то из дома мисс Трулав? Ты сказал, что по закону есть разница между незаконным вторжением и взломом?

– Да, – подтвердил Доггер. – Вы беспокоитесь из-за того, что взяли письма и билет из палаты доктора Брокена?

Я кивнула, уже представляя себя в наручниках и кандалах.

– Есть также четкая граница между взломом и поручением вернуть некие письма. Мы их вернули.