Красавиц мертвых локоны златые

Хотя процесс занял у меня не больше десяти минут, из-за спертого воздуха мне показалось, что прошла вечность. Доггер ждет меня с водой, пусть даже только для видимости. Он вполне способен справиться с приступом удушья без моей помощи.

Я подошла к окну, чтобы попытаться найти дуб, где они сидят с доктором Брокеном. Может, они уже возвращаются.

Когда я задела занавеску, что-то упало к моим ногам.

Я встала на колени и подняла край портьеры, тяжелой дешевой красной мешковины, которая при необходимости могла использоваться для затемнения комнаты в дневное время.

Это свинец, вшитый в ткань, чтобы она висела ровно и не собиралась сборками?

Больницы не утруждают себя подобной роскошью. Практичность превыше всего. Даже птицы на дешевых обоях предназначены для того, чтобы успокаивать, создавать иллюзию свободы и нахождения за пределами стен.

Я ощупала низ портьеры.

Ага! Тут что-то есть. Что-то прямоугольное.

Я выдавливала эту штуку вдоль нижней кромки, пока она – шлеп! – не упала на пол.

Шов с краю был подпорот. Я нашла тайник доктора.

Я подняла предмет и подняла его на свет.

Это был бумажник, и необычный – удивительно тяжелый, с серебряными уголками и печатью дорогого мастера с Бонд-стрит.

Деньги меня не заинтересовали, хотя я заметила, что там несколько сотен фунтов в купюрах. Рядом с деньгами лежали сложенные письма и с полдюжины визитных карточек (Огастес Брокен, «Бальзамический электуарий Брокена», Ховерфорд Хаус, Лондон, УС) с изящной и аккуратной гравировкой зеленым и белым, которые просто кричали о времяпрепровождении за пределами больницы. В маленьком выпуклом кармашке для монет лежал билет на поезд.

Я держала кошелек в руке, когда в дверь постучали.

– Откройте!

Я узнала голос. Это Гил.

Я сунула письма и билет в карман, вернула бумажник на место и встала на ноги.

Бросилась к раковине, наполнила стакан водой и подошла к двери. Сосредоточенно прикусив язык, я молча и медленно отодвинула засов.

– Толкните плечом! – крикнула я и отошла.

Дверь с треском распахнулась, и Гил влетел в палату, размахивая руками, чтобы восстановить равновесие.

– О, спасибо вам, Гил, – сказала я, заставляя руку и стакан с водой в ней заметно дрожать. – Замок, должно быть, заело. Я не могла выйти. Вы меня спасли.

Он продолжал двигаться – медленно, но угрожающе – по направлению ко мне.

Собравшись с силами, я сделала шаг вперед и клюнула его в щеку.

Ну, по правде говоря, не то чтобы клюнула, а скорее обслюнявила. Это остановило его на пути настолько же эффективно, как если бы его ударили по лицу камбалой.

Он потрогал место, куда я его поцеловала, с таким изумлением, словно я принцесса, а он лягушка.

И тут он начал заливаться краской – сначала розовой, которая быстро прошла через все оттенки до ярко-красной.

Я подумала, что он сейчас взорвется.

А потом так же быстро краснота отступила. Я видела, как он берет себя в руки.

– Вам не следует здесь находиться, мисс, – конфиденциально сказал он. – Вход в палаты в отсутствие пациента строго запрещен.

Я поняла, что он цитирует какой-то официальный документ, демонстрирует силу невидимых составителей правил, чьи приказы соблюдаются, только когда их нарушает кто-то вроде меня.

– Извините, – сказала я, поскольку от меня ждали этого ответа. – Но доктор Брокен начал задыхаться, и ему потребовался стакан воды.

– Надо было попросить у медсестры, – сказал Гилберт. – На первом этаже достаточно мест, где это можно сделать.

Он продолжал болтать: мне надо было сделать то-то и то-то, вот это, потом это и это.

У всех официальных лиц я замечаю одно и то же. Как только они ловят нарушителя, то начинают читать мораль до тех пор, пока коровы не то что придут домой, но поужинают, наденут фланелевые пижамы, заберутся в кровать, послушают сказку на ночь, выключат свет и уплывут в сны, где им приснятся новые пастбища.

Есть только один способ справиться с ними.

– Вы абсолютно правы, мистер Куртрайт, – сказала я. – Мне следовало подумать об этом. Должна сделать комплимент вашей бдительности. Что я могу сделать, чтобы искупить вину?

В таких случаях нельзя подмазать слишком сильно. То, чего хочет тиран, – это полное и безусловное раскаяние. Что-то меньшее – потеря времени.


– Небольшой взнос в фонд старшей медсестры? – предложила я. – Или хвалебное письмо заведующему?

Я остановилась перед тем, как предложить воздвигнуть ему бронзовый памятник в парке с открытым в безмолвном вопле ртом и указующим перстом в назидание всем нарушителям правил.

Было заметно, что он остывает. Надзиратели не любят принимать решения.

– Просто больше этого не делай, – пробурчал он.

Если бы положение действительно было критическим, доктор Брокен уже бы задохнулся.

– У вас есть часы, мистер Куртрайт? – спросила я. – Нам нельзя опоздать на поезд.

Куртрайт отвернул рукав и быстро глянул на часы – довольно дорогую вещь с несколькими циферблатами больше напоказ, чем практичности ради.

– Половина второго, – неохотно ответил он.

– Мне пора, – сказала я, собираясь уходить. – Я не забуду вечером помолиться о тех, кто имеет над нами власть, чтобы Господь направил их сердца и укрепил их руки и они могли карать безнравственность и пороки.

И я сбежала, пока он не остановил меня резким замечанием.



Доггер молча сидел на скамейке рядом с доктором Брокеном.

– Спасибо, – сказал он, когда я протянула ему стакан воды. И глотнул. – Ах, как освежает. Работал насухую.

– Он в порядке? – Я показала на молчащего доктора.

– Как огурчик, – ответил Доггер, вставая. – Благодарю вас, доктор Брокен. Вы очень помогли нам.

Думаю, он знал, о чем говорит.





17




Как только Доггер повернул длинный блестящий капот «роллс-ройса» в сторону Лондона и дома, я больше не могла сдерживаться.

– Я нашла его бумажник! – воскликнула я. – Он был спрятан в кромке занавески.

– Он должен был находиться в подобном месте. В карманах не было.

Я с восхищением взглянула на него.

– Когда стучишь по спине подавившуюся жертву, получаешь восхитительную возможность провести легкий обыск.

– Доггер! – сказала я. – Ты меня поражаешь.

И мы оба рассмеялись. Когда-то в туманном прошлом Доггеру пришлось стать опытным карманником, а также приобрести еще кое-какие не вполне законные умения.

– Это должно быть кое-что интересное, – сказала я, доставая сложенные письма и билет на поезд.

Доггер на секунду отвлекся от дороги и попросил меня:

– Вы не будете так добры, чтобы прочитать их вслух?

Я развернула письма и прокашлялась.

– «Дорогой Огастус», – начала я, – и они неправильно написали Огастес, Доггер. «Игра началась. Кошка среди голубей. Да сохранят нас святые! Положи свои деньги туда же, где твой рот. Понимаешь, что я имею в виду? Не позволяй траве расти у тебя под ногами. Искренне твой, Ганеман».

– Гм-м-м, – протянул Доггер. – Следующее, пожалуйста.

– «Прощай, прощай. Лиса среди кур. Неужели в Галааде не осталось бальзама? Улетай домой. Твой дом в огне, и дети ушли, все, кроме одной, и ее зовут Энн, и она прячется под противнем».

– Это все? – спросил Доггер. – Без подписи?

– Да, – ответила я. – Только первое письмо подписано.

– Отлично! – воскликнул он. Я почти услышала, как выпрыгнул восклицательный знак.