Кровь нерожденных

Глава 21




Они сидели в маленькой грязной пивной неподалеку от Цветного бульвара. Собеседник Кротова, худой узкоплечий человечек, был страшно голоден. Он с жадностью поглощал двойную порцию люля-кебабов, пережаренных снаружи и сырых внутри. От одного запаха у Кротова тошнота подступала к горлу. Пиво было теплое и сильно разбавленное. Пьяная уборщица водила вонючей тряпкой между тарелками и громко распевала матерные частушки. Кротов не мог здесь ни есть, ни пить. Только окурил, ожидая, пока его собеседник насытится. Человек этот был давним осведомителем Кротова, уголовником с двумя «ходками»: первый раз — за кражу, второй — за ограбление.

Один глаз у него был стеклянный, и потому он носил прозвище Глаз. На самом деле звали его Селивестров Вениамин Андреевич, и глазом своим он заплатил за то, что при первой же «ходке» его не «опетушили» в колонии, то есть не изнасиловали.

Когда Глаз ел, на его тощей шее двигался огромный, поросший светлым пухом кадык, будто живший своей отдельной жизнью. Почему-то, глядя на этот кадык, Кротов чувствовал острую жалость.

Сейчас Глаз доест, и Кротов выложит ему задание, которое, возможно, будет стоить Вене Селивестрову жизни.

Наконец, отодвинув вытертую хлебной корочкой до блеска тарелку, Веня промокнул рот рукавом и вытянул сигарету из кротовской пачки.

— Все, начальник. Можно теперь поговорить.

— Мне надо знать, на кого работал вот этот человек, — Кротов быстро показал фотографию убитого, — зовут его Бубенцов Юрий Изяславович. Клички не знаю.

— Ну ты даешь, начальник! — покачал головой Веня. — У нас ведь, сам знаешь, человек без кликухи — фук, и только. Куда я с имем-очиством сунусь? Только подтереться разве хвамилией этой?

— Ладно, Веня, не паясничай, — поморщился Кротов, — дальше слушай. Человек этот был нанят как убийца. Мне надо знать — кем. Это главное. Чтобы тебе легче было, скажу: убийца он, вероятно, не профессиональный. По найму работал впервые. Как видишь, неудачно.

В отличие от большинства своих коллег Кротов предпочитал разговаривать с блатными не на их языке, который, конечно, прекрасно знал, но на обычном, человеческом. Это, с одной стороны, Помогало сохранить дистанцию, с другой блатным, которые большую часть своей жизни общались «по фене», в том числе и с представителями власти, было иногда приятно, что с ними говорят как с людьми.

Кротову вообще не нравилось, когда его коллеги «облатнялись» — отращивали длинный ноготь на мизинце, носили перстни с печаткой, через слово матерились. Иногда сыскаря, особенно районного, по повадкам и внешности невозможно было отличить от «братка», и, становясь с ними на одну доску, представители закона постепенно превращались в таких же «братков»…

Глаз был уже третьим осведомителем, двое других, к которым Кротов обращался с той же просьбой, погибли. Первый, молоденький Маруська, вышедший недавно из колонии, куда попал за групповое изнасилование и был тут же изнасилован сам, с радостью принялся исполнять кротовские поручения. Он был «обиженным», «петухом», терпел бесконечные унижения от своих «братков». Год назад, согласившись стучать, парень пытался этим самоутвердиться, отомстить обидчикам.

Через два дня после разговора с Кротовым Маруську нашли в мусорном контейнере с перерезанным горлом. А на следующий день умер от отравления этиловым спиртом второй осведомитель, Гриня Голый, старый, матерый, но совершенно спившийся вор.

Никакой информации ни от Маруськи, ни от Грини Голого Кротов, разумеется, не получил. Глаз у него был козырной картой. Он идеально подходил на роль осведомителя — умел везде быть незаметным, мог вытащить из собеседника нужную информацию, как сам выражался, «под наркозом». Проговорившийся потом даже не мог вспомнить, о чем шел разговор и вообще с кем он беседовал.

Конечно, и Веню Селивестрова рано или поздно расколют. Но только бы не сейчас…

По условленному телефону Глаз позвонил через день и встречу назначил в такой же грязной пивной, только не у Цветного бульвара, а в районе Таганки. Он опять долго и жадно ел, на этот раз курицу-гриль. Потом закурил кротовскую сигарету.

— Повезло тебе, начальник, — Веня весело подмигнул единственным глазом, я ничего не спрашивал, даже наркоза не понадобилось. Просто постоял в сторонке при одном маленьком базаре, меня и не заметил никто. Заказчика твоего зовут Вейс. Только кликуха это или фамилия, я не понял. Слышь, начальник, может, будет с тебя? — жалобно, как нищий на паперти, заканючил Глаз. — Может, и так сойдет, без подробностей?

— Не сойдет. Выкладывай все, Веня, — строго сказал Кротов.

— Ой, ну стремные они, подробности, ну больно уж стремные. Да и не понял я скупым своим умишком.

— Ладно, Веня. Не прибедняйся. Вот выложишь все, как было, и расстанемся с тобой по-хорошему. Будет это последняя моя просьба. Обещать, конечно, не могу, но шанс даю.

— А, ладно, гулять так гулять, — махнул рукой Веня, — слушай. Жмурик твой ни по какому ведомству не числится. Даже погоняла у него нет. Приблудный он фраерок. Но сшивался возле Колдуна. Зачем, не знаю, но подсунул его Колдун Вейсу твоему вместо своего киллера. Был у него, у Колдуна, какой-то свой резон. Значит, денежки он взял с заказчика, все вперед, не половину, причем по самому высокому тарифу. А жмурик твой возьми и лопухнись. Ну, Вейс само собой бабки назад захотел, заказ-то не выполнен. Тут ему колдуновские ребята и стали туфту гнать, мол, заказ его был лажевый, с подставкой, они на нем лучшего человека потеряли, а, стало быть, денежки его — вроде откупного за жизнь их братана дорогого-любимого. Ох, ржали они, как Вейс этот уехал! Колдуна, конечно, там не было, только ребята его. Колдун Вейса этого не уважает совсем, пугает сильно и хочет выпотрошить да выбросить.

Тут Глаз скорчил смешную гримасу:

— Ой, пойду я, отолью, начальник. Пива много выпил.

Маленькая узкоплечая фигурка скрылась в закутке, вонь от которого разливалась по всему залу пивной.

Прошло десять минут, потом пятнадцать.

Веня не появлялся. Подождав еще немного, Кротов встал и не спеша направился к закутку. Там была раковина со сломанной сушилкой и две двери. На одной была изображена мужская голова в цилиндре, и внутри стояла гробовая тишина. Сергей слегка дернул дверь, она оказалась незапертой.

Под самым потолком было небольшое окошко, распахнутое в ноябрьскую темноту. Выходило оно на задний двор пивной, и пролезть в него мог только тощенький, узкоплечий Глаз, больше, наверное, никто. Осталось только гадать, как он до окошка дотянулся.

«А ты у нас не только нарколог, но еще и акробат», — усмехнулся про себя Кротов.

Теперь с фотографией стало проясняться — а ведь именно ее наличие в кармане Бубенцова было самым веским доводом против возможности заказного убийства. Кротов даже слегка зауважал хитреца Колдуна: мало того, что подменил своего киллера бывшим мужем, еще и фотографию подсунул, для убедительности. Мол: в наше грубое время за деньги и в бывшую жену пальнуть можно, но уж с фотографией в кармане, за деньги точно никто палить не пойдет. Только страстный ревнивец — от чувств-с. Но это дело бесплатное, глубоко личное.

Разумеется, никаких отпечатков Колдуна, то бишь уголовного авторитета Ивана Голованова, на фотографии не было. Он либо вообще к ней не прикасался, либо держал за края, как музыкальную пластинку.

Однако что могло связывать члена Союза писателей, автора восьми книг, с уголовным авторитетом? Оказывается, многое. Голованов родился в Тюмени, жил там до 1970-го. В том же городе, в том же доме, в квартире напротив провел детство и отрочество писатель Бубенцов.

Как член творческого союза Бубенцов мог нигде не работать. Он и не работал. Между тем последняя его книга вышла в 1992-м. Если что и публиковалось позже, то гонорары были копеечными. На что же жил писатель три года?

Обыск в его квартире показал, что Бубенцов жил в достатке. Обстановку, конечно, нельзя было назвать роскошной, но денег она стоила немалых. Между тем последняя его жена, девятнадцатилетняя глупенькая фифочка, вообще никогда нигде не работала, а в настоящее время сидела с маленьким ребенком.

Читая протокол ее допроса, который вел Сичкин, Сергей наткнулся на слова: «Деньги, конечно, у нас были, но шуб и бриллиантов Юрочка мне не покупал. Говорил, что это опасно, что бандиты сразу видят, у кого бриллианты, и берут на заметку. Вот года полтора назад нескольких наших знакомых обворовали, сейчас такое время ужасное…»

Кротов поднял архивы и выяснил, что действительно на протяжении полугода было обворовано семь писательских квартир и три дачи в Переделкине. Было это в 1994-м, квартиры — летом, дачи — зимой. Воры действовали тихо, аккуратно, ни одного трупа за собой не оставили, лишнего не брали, только драгоценности, деньги, мелкий антиквариат, полотна старых мастеров. Даже беспорядка не делали — очень тактичные воры. Некоторые потерпевшие были им искренне благодарны: не мучили, не убили никого, дверь не сломали, дом не подожгли.


Ни одно из дел раскрыто так и не было. Районные следователи особенно и не старались — ни крови, ни следов, зацепиться не за что. В наше время горы трупов остаются нераскрытыми, а тут всего-навсего кражи.

Кротов решил, что с Ваней Головановым он еще успеет пообщаться. Главное сейчас — Вейс. Колдун вряд ли знает, где он.





* * *


С Арсением Верещагиным, прямым потомком известного художника-баталиста, Лена была знакома лет двадцать. Когда-то, в середине семидесятых, он считался одним из некоронованных королей московского андерграунда. Его стихи ходили в списках «самиздата». В подвальных и чердачных мастерских «левых» художников устраивались его сольные концерты, бархатным баритоном он пел под гитару свои песни, читал стихи.

Арсюша был красив, талантлив и нищ. Дома своего не имел, жил у какой-нибудь очередной жены или любовницы. Последняя жена, бойкая научно-техническая дамочка, увезла Верещагина в Америку. Но там его московский богемный блеск быстро померк, и она бросила его, как мальчика с пальчик, в дремучем лесу бруклинских кварталов.

Пять лет назад Лена впервые приехала в Нью-Йорк, и Стивен, показывая ей город, повез в том числе и на Брайтон. Прогуливаясь вдоль магазинов с русскими вывесками, Лена вдруг услышала крик: «Эй! Полянская!»

Кричал незнакомый человек на костылях. Только внимательно вглядевшись в бледное, заросшее черной щетиной лицо, Лена узнала красавца Арсюшу.

— Костыли — это ничего, — утешил он, — с лестницы упал, ногу сломал. Вот приедешь в следующий раз, встречу тебя на шестисотом «мерсе».

Через год Лена приехала снова. Он жил все в той же крошечной комнатенке, где, кроме матраца, помещались лишь холодильник и кадка с фикусом. Работал он на «кеш», то есть за пять долларов в час грузил ящики, мыл полы. Хватало только на жалкое жилье и китайские супчики в пакетах.

С большим кульком еды в одной руке и пакетом моющих средств в другой Лена поднялась на второй этаж по вонючей лестнице.

— Войдите, открыто! — услышала она знакомый бархатный баритон.

Ей повезло — Арсюша был дома. А ведь мог исчезнуть за это время, и телефона у него не было.

— Ленка! Вот сюрприз! — Он вскочил с матраца, чуть не сшиб фикус. Из-за кадки с диким мяуканьем вылетел рыжий котенок с такими же, как у хозяина, ярко-голубыми глазами.

Лена заполнила пустой холодильник продуктами, перемыла груду грязной посуды, собрала в пластиковый мешок консервные банки, забитые окурками, открыла окно и поставила на электроплитку ковшик, служивший и чайником, и суповой кастрюлей.

Пока она хозяйничала, Арсюша сидел на подоконнике и читал ей свои новые стихи.

Квадрат твердого пластика, положенный на матрац, служил столом. Налив, чаю Арсюше и себе, дослушав свежесочиненную поэму, Лена спросила:

— Ты можешь достать мне пистолет?

— Запросто, — невозмутимо ответил Арсюша. — Триста баксов. Тебе когда надо?

— Прямо сейчас.

— Деньги есть с собой?

Лена кивнула и достала из сумочки три сотенные бумажки.

— Посиди, подожди. Я сейчас вернусь.

Арсюша не стал делать квадратные глаза, не задавал дурацких вопросов: зачем? что случилось? Он вернулся через полчаса с картонной корзиночкой, на которой было напечатано красивыми буквами: "Ресторан «Очи черные» — и по-русски, и по-английски. Такие корзиночки называются собачьими пакетами, в них складывают еду, недоеденную в ресторане. Из корзиночки Арсюша извлек маленький пистолет в мягком замшевом чехле.

— Это «вальтер» пятизарядный, — объяснил он, — извини, не новый. Так сказать, «секонд хенд». Но оно и к лучшему — пристрелянный уже.

— Из него убили кого-нибудь? — испугалась Лена.

— Чего не знаю, того не знаю, — Арсюша развел руками, — может, и не убили. Просто постреляли. Ты, кстати, стрелять умеешь?

— Нет, — честно призналась Лена.

— Тогда пошли. Научу.

Они вышли на берег океана. Завывал ветер, Довольно сильно штормило. Вокруг не было ни души.

— Смотри. Вот так снимаешь с предохранителя. Целишься, — Арсюша направил маленькое дуло в сторону океана, — и — пах! пах!

На курок он не нажал. Зачем зря расходовать боеприпасы?

— Теперь попробуй сама. Лена осторожно взяла пистолет. Он был теплым от Арсюшиной руки и приятно тяжеленьким.

— Давай, пальни разок. Не бойся. Только учти, если придется стрелять по-настоящему, то не дальше пяти метров. А лучше в упор! — Арсюша кричал прямо в ухо, но слышно было плохо. Лена выстрелила в высокую океанскую волну.

Пистолет чуть дернулся в руке.

— Отлично! — похвалил Арсюша. — Пальни еще пару раз для тренировки, и пошли.