Между Европой и Азией. История Российского государства

Об этом важном дипломатическом событии, свершившемся 27 августа 1689 года, правительство Софьи Алексеевны и князя Голицына так и не узнало. Как раз в это время оно доживало свои последние дни.





Второй лагерь




Окружение «младшего царя» с самого начала находилось в оппозиции к правительнице, воспринимая ее как узурпаторшу, похитившую у Петра Алексеевича власть. Но до поры до времени никакой опасности для Софьи нарышкинская партия не представляла. Ее даже трудно назвать «партией». Вдовствующая царица Наталья осталась без какой-либо поддержки. Ее отец томился в монастыре, насильно постриженный, двое братьев были растерзаны стрельцами. Лишенный всякого влияния двор Натальи Кирилловны размещался в захудалом имении Преображенское, неподалеку от Москвы. Занятая государственными заботами Софья долгое время не обращала на преображенских сидельцев почти никакого внимания.

О самом Петре Первом, его ранних годах и воспитании будет подробно рассказано в следующем томе, целиком посвященном этому выдающемуся деятелю отечественной истории, но роль царя в событиях 1689 года, кажется, сильно преувеличена. Он был слишком юн, чтобы лично возглавить переворот, поэтому сейчас уместнее поговорить не о самом Петре, а о тех, кто за ним стоял.





Наталья Кирилловна. Неизв. художник



Прежде всего это, конечно, была сама Наталья Кирилловна. «Это женщина в самых цветущих летах, росту величавого, с черными глазами навыкате, лицо имеет приятное, рот круглый, чело высокое, во всех членах изящная соразмерность, голос звонкий и приятный, и манеры самые грациозные», – так описывает ее курляндец Рейтенфельс. Борис Куракин аттестует царицу следующим образом: «Сия принцесса добраго темпераменту, добродетельнаго, токмо не была ни прилежная и не искусная в делах, и ума легкаго».

Подле царицы находился младший брат Лев Кириллович Нарышкин, уцелевший в 1682 году по юности лет. Ему и теперь, в канун грозных событий, едва сравнялось двадцать пять, и все же он состоял при мальчике-царе воспитателем. «Помянутаго Нарышкина кратко характер можно описать, а именно: что был человек гораздо посредняго ума и невоздержной к питью, также человек гордой, и хотя не злодей, токмо не склончивой и добро многим делал без резону, но по бизарии своего гумору [по прихоти, под настроение]», – пишет о дяде Петра князь Куракин.

Пожалуй, ключевой фигурой являлся князь Борис Алексеевич Голицын, кузен оберегателя, не нашедший себе места в правительстве и державшийся «нарышкинской» ориентации. Этот был подаровитей, но тоже небольшой серьезности. «Был человек ума великаго, а особливо остроты, но к делам непреложной, понеже любил забавы, а особливо склонен был к питию» (Куракин). Борис Голицын, как и Нарышкин, тоже ведал царским воспитанием, так что не приходится удивляться, что у Петра при таких учителях возникла привычка к пьянству.

Итак, «легкого ума» женщина, ее «гораздо посредняго ума» брат и острый умом, но сильно пьющий вельможа – вот основные деятели великого события, положившего конец прежней России и давшего старт новой.

Историки много пишут о важной роли «потешных полков» юного Петра, якобы ставших чуть ли не решающим фактором в успехе переворота, но это легенда.

Да, Петр игрался в живых солдатиков. Эти «потешные конюхи» маршировали строем, дудели в трубы и били в барабаны, но в 1689 году никакой военной силы они собою еще не представляли. Первые гвардейские полки, Преображенский и Семеновский, начнут формироваться уже после победы новой власти и впервые упоминаются только в 1691 году, а во времена правительницы Софьи защищать Преображенское было некому, тогда как в Москве было расквартировано девятнадцать стрелецких полков и два солдатских.

Нет, царевну Софью Алексеевну свергли не Лев Кириллович с Борисом Алексеевичем и не Петр с «потешными». Режим всемогущей правительницы развалился сам собой.



Главным врагом Софьи было течение времени. Пускай никто не брал в расчет больного царя Ивана, но здоровый Петр по мере взросления представлял собой всё бóльшую опасность – самим фактом своего существования. Каждая неудача правительства, каждая оплошность неминуемо порождала в умах подданных вопрос: а по какому праву над нами властвует, да еще так скверно, незамужняя царевна, если уже подрос законный государь?

Правительница попробовала укрепить свою легитимность, начав титуловаться самодержицей всея Руси, но этого было недостаточно.

Тогда возник другой, более смелый проект: венчаться на царство и стать не царевной, но царицей. Идея, судя по всему, принадлежала Федору Шакловитому – осторожный оберегатель Голицын на такое потрясение монархических основ не решился бы.

В 1687 году Шакловитый начал подговаривать стрельцов, чтобы они, главная военная сила государства, подали правительнице соответствующее прошение. Но небывалое дело – посадить на трон женщину – стрельцов пугало. Из затеи ничего не вышло.

А между тем ситуация становилась всё напряженней.

В январе 1689 года царица Наталья женила сына, после чего Петр стал считаться уже не отроком, а взрослым мужчиной. В мае того же года ему исполнилось семнадцать – возраст совершеннолетия, после которого всякое законное основание для регентства исчезало. Семь лет назад Софью провозгласили правительницей по «малолетству» обоих государей, и вот оно закончилось.

Подросший Петр стал позволять себе дерзости. На крестном ходу в июле того же года он вдруг потребовал, чтобы Софья не шла рядом с царями, а когда она проигнорировала претензию, сам отказался участвовать в церемонии.

В августе последовал новый афронт – Петр не захотел принять вернувшегося из Крыма злополучного полководца Василия Голицына, тем самым продемонстрировав свое отношение к провалу похода. Это был удар в самое уязвимое место правительства, которое всячески пыталось представить крымскую эпопею великой победой, хоть мало кого могло этим обмануть. Как уже говорилось, неудача этой войны стала для шаткого режима тяжелым и даже смертельным ударом.

После этой выходки младшего царя открытый конфликт стал неизбежен, но ни одна из сторон не могла приступить к действию. Нарышкинская партия видела, что Софья утратила популярность даже среди стрельцов, но у Натальи Кирилловны и ее наперсников не было никакой военной силы – если не считать «потешных конюхов» с их барабанами. Правительница же не могла напасть на законного государя – стрелецкая масса ее не поддержала бы.

Взрыв должен был произойти сам собой, от какой-нибудь искры.

Ею стала лихорадочная активность самого энергичного помощника царевны Федора Шакловитого.





Переворот




Шакловитому как человеку практическому и нещепетильному было ясно, что единственный выход из трудного положения – избавиться от Петра. Если младший царь умрет, при больном Иване правительница сможет оставаться у власти сколько угодно.

Василий Голицын на такое злодейство был неспособен. По сведениям Невилля, у него имелся менее радикальный план: «Князь… представил ей [царевне] весь ужас этого замысла и заставил ее принять другой план, более благоразумный и, очевидно, более надежный. Он состоял в том, чтобы женить царя Ивана и ввиду его бессилия дать его жене любовника, которого она полюбила бы на благо государству, которому она дала бы наследников».

Пока Софья колебалась, Шакловитый действовал. Сначала он попытался разжечь в войсках гарнизона ненависть к Нарышкиным. Некие люди стали нападать на стрельцов, громогласно называя своего предводителя «Львом Кирилловичем». Когда провокация не сработала, Шакловитый собрал группу из нескольких стрельцов и посвятил ее в свой план. Предполагалось, что в Москве ударят в набат, как это было во время прошлого стрелецкого бунта, и распустят слух, что Нарышкины подняли мятеж против Софьи Алексеевны и старшего царя. Толпа ринется в Преображенское, и там заговорщики в суматохе порешат «медведицу – старую царицу» (которой было 37 лет) и ее сына.


Среди стрельцов, которых разогревали агитаторы, поползли слухи о затеваемом предприятии. Подробностей никто не знал, но двое рядовых, видимо надеясь на награду, решили предупредить царицу Наталью. В ночь с 7 на 8 августа 1689 года они прибежали в Преображенское, крича, что из Москвы вот-вот нагрянет толпа убийц.

Это, в общем, случайное событие и стало пресловутой искрой.

Поднятый с постели Петр прямо в ночной рубашке прыгнул на коня и кинулся спасаться. Как и во время мятежа 1682 года, самым надежным убежищем казался Троице-Сергиев монастырь с его крепкими стенами. Назавтра туда же прибыла царица Наталья с приближенными.

Так конфронтация перешла в открытую фазу.





Дворец в Преображенском. Рис. XVIII в.



На самом деле именно в ночь на 8 августа Шакловитый, кажется, ничего особенного не замышлял – просто из-за общей тревожности обстановки выставил усиленные караулы. Когда стало известно о внезапном бегстве Петра, стрелецкий начальник удивленно сказал: «Вольно ж ему, взбесяся, бегать».

Поспешная и нелепая эвакуация из подмосковного дворца в Троицу была единственным энергичным действием этого странного переворота. Больше беглый двор младшего царя никакой инициативы не проявлял – просто ждал развития событий. Самым деятельным человеком там был Борис Голицын, но вся его активность сводилась к тому, что он засылал в Москву агитаторов и рассылал письма по полкам, уговаривая перейти на сторону Петра Алексеевича.

А ничего другого и не требовалось. Царевна Софья уже проиграла.

Стрельцы сразу вспомнили, что семь лет назад было то же самое: они сидели в Москве, а в Троице находилась законная царская власть. Погибать за сомнительную Софью никому не хотелось. Устрашенный Голицын бездействовал. Строгого Шакловитого стрельцы не любили. Послать на Троицу небольшой отряд верных людей, которые, наверное, сыскались бы, правительница тоже не могла – у Петра с Натальей Кирилловной уже было кем защищаться. Полковник Лаврентий Сухарев, находившийся 8 августа со своими стрельцами «на стенном карауле» в Преображенском, последовал за беглецами и в монастырь (за что был потом пожалован «пятью аршинами веницейского бархата, пятью аршинами шелка да десятью аршинами атласа»). Именно сухаревская тысяча стрельцов, а не «потешные» обеспечили безопасность Петра на первом, самом рискованном этапе противостояния.

Дальше пошло легче.

Видя, что силой проблему не решить, Софья начала слать в Троицу увещевания. В ответ шли все более грозные письма стрельцам: немедленно явиться к законному государю под угрозой сурового наказания.

Правительница тоже пугала: кто послушается – лишится головы. Вокруг Москвы были расставлены караулы ловить перебежчиков. Как и в 1682 году, царевна единственная боролась и пыталась что-то сделать, но все ее отчаянные усилия только ухудшали ситуацию. Она угощала стрельцов, рассылала по стране грамоты о своей правоте, даже выступила с речью перед толпой москвичей. Всё было тщетно.

Оставалась надежда на церковь, которая могла бы стать примирительницей. Софья отправила в Троицу патриарха Иоакима (21 августа), и это было огромной ошибкой. Патриарх всегда благоволил Нарышкиным, и теперь он просто остался с ними, то есть получалось, что от «самодержицы» отвернулась и церковь.

Тогда царевна поехала к мачехе и брату сама – бесстрашно, с небольшой свитой. Софью остановили по дороге и грубо объявили, чтоб поворачивала обратно. Трудно сказать, почему ее тогда же не задержали. Очевидно, не решились – арест правительницы, царской дочери был бы чем-то невообразимым. А может быть, в Троице уже понимали, что дело в любом случае выиграно.

После Софьиного унижения исход из Москвы стал массовым. Бояре, дворяне и стрельцы спешили явиться к царице Наталье и Петру, остановить их было невозможно.

Последний удар по гибнущему режиму нанес заслуженный и уважаемый Гордон, командир войск иноземного строя. Получив приказ царя Петра передислоцироваться в Троицу, Гордон ушел не втихомолку, как другие, а открыто, походной колонной и с развернутым знаменем. Это произошло 5 сентября, а уже назавтра остававшиеся в Москве стрельцы явились в Кремль, чтобы схватить Шакловитого и тем самым заслужить у новой власти себе прощение. Софья храбро пыталась защитить своего соратника, но не смогла.

Василий Голицын отсиживался в своей подмосковной вотчине, но, узнав, что Шакловитый схвачен, поспешил явиться к Троице добровольно.

Царевна осталась в Кремле одна, всеми брошенная, ждать своей участи.

С ее фаворитами поступили по-разному. Шакловитого подвергли пыткам и заставили признаться во всех подлинных и, вероятно, даже вымышленных преступных замыслах, после чего очень быстро, всего через четыре дня, казнили вместе с еще несколькими стрельцами. За Василия Голицына вступился его двоюродный брат Борис Алексеевич, самая влиятельная фигура нового правительства, поэтому бывшего оберегателя пощадили – пожизненно отправили в ссылку. Петр его потом так никогда и не простил.

Свергнутой правительнице обвинений не предъявляли, никаких специальных манифестов издано не было, а просто царь Петр обратился к царю Ивану с официальным письмом, в котором говорилось: «Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас» – и Софью без лишнего шума отправили в ближний Новодевичий монастырь. Андрей Матвеев (сын Артамона Сергеевича) пишет, что царевна покидала дворец «во многом плаче». После семи лет ослепительного взлета ей предстояло закончить жизнь так же, как множеству «обычных» царевен – в монастырском уединении.

Вот так, беспрецедентным женским правлением, провозвестником грядущего «женского века» российской истории, закончился недолгий век «третьего» государства – самодержавной монархии со слабыми самодержцами.





Заключение. Перед выбором пути




Многие историки считают русский семнадцатый век каким-то потерянным временем, когда страна топталась на месте, все больше отставая от Европы, но в истории российского государства этот отрезок занимает совершенно особое место. Можно смотреть на него и вот как: это была попытка частичного отхода от «ордынской» модели, заимствованной Иваном III и затем доведенной его преемниками до абсолюта.

Напомню, что государство «ордынского» типа стояло на четырех главных опорах.

1. Предельная централизация и концентрация власти; все мало-мальски важные решения принимались одной инстанцией – самим государем.

2. Все жители, от простолюдина до аристократа, были на положении «крепостных» у государства, которое считалось высшей ценностью: не государство существовало ради населения, а население ради государства.

3. Фигура верховного правителя была священна, любое покушение на ее авторитет считалось тяжким преступлением.

4. Воля государя стояла выше любых законов, обязательных для подданных, но не для высшей власти.

Политический кризис начала XVII века обрушил на эту жесткую конструкцию испытание, которого она не выдержала. Оказалось, что удерживать государство на одном-единственном «болте» слишком рискованно: если он ломается, всё разваливается.

Поэтому модель подверглась некоторой коррекции. Навершие пирамиды было укреплено подпорками, что позволило государству функционировать и при слабых государях, но остальные черты «ордынскости» сохранились: и тотальная централизация власти, и тотальная несвобода жителей, и тотальное верховенство приказа над законом.

Обновленное «мягкое» самодержавие помогло новой династии, как нарочно дававшей весьма слабых монархов, утвердиться и удержаться, однако эта странная гибридная структура была не в состоянии решить многие другие насущные проблемы страны.