Мохнатая лапа Герасима

– Я боялся, что ты меня бросишь. Рассердишься, получится, что мы с мамой вроде тебя обманывали, разорвешь отношения.

Я притих. Что отец несет? Может, к нему маразм подкрался? А он не останавливался:

– Прости, сынок. Я струсил. Поговори с Эльвирой, мы на самом деле вместе работали. Она дочь моего коллеги и друга Бориса, светлая ему память. Когда побеседуешь, новость переваришь, успокоишься, позвони мне. Какое бы решение ты ни принял, например отречься от меня, все равно позвони. Очень тебя прошу!

И отсоединился.

Лев обвел присутствующих взглядом:

– Ксения, Анна, мы были маленькими, я вас не помню. И в отличие от Бурбонской, никаких снов не видел. Всю жизнь пребывал в уверенности, что у меня есть отец и мать, они сына безмерно любят. Ни малейших сомнений в нашем родстве не возникало. Я обожаемый в детстве мальчик, потом подросток, который регулярно получал нагоняи за сигарету, рюмку, ночевку не дома, поступил в медицинский, работал в больнице, потом бросил. Устал. Надоело. Занялся с отцом бизнесом по линии чая, увлекся. Мама погибла. Отец меня всегда поддерживал морально и материально. И вдруг! Появляется Эльвира, которая выкладывает правду – я не Орлов и вообще имя я только в два года получил, потому что был найден на вокзале. Меня будто по темечку битой шарахнули. Попросил Эльвиру уехать. Она поняла, в каком я состоянии, и смылась.

Пару часов я в себя приходил, потом папане звякнул, сказал:

– Пусик!

Я его так в детстве называл, потом перестал.

Отец ответил:

– Слушаю, червячок!

А это мое детское прозвище. У нас так заведено было: мама – мусик, папа – пусик, я – их червячок.

Я услышал, как Владимир Антонович ко мне обратился, и чуть не зарыдал.

– Папа! Я поговорил с Эльвирой. Даже разбираться ни в чем не желаю. Ты мой пусик. Один-единственный. Я тебя люблю.

Отец ответил:

– Ты мой червячок, самый любимый мальчик на свете.

Лев потер затылок.

– Нервничал я, конечно. Тяжело узнать, что ты не пойми кто и звать тебя никак. Но в буре отрицательных эмоций возник огромный зеленый остров: я понял, как люблю отца. Многие приемные дети, выяснив правду, закатывают предкам истерику. Кричат: «Не хочу жить с вами, не родные вы мне, чужие». Глупые, тупые гаденыши! Вас взяли из приюта, обогрели, выучили, а вы, твари неблагодарные, вопите про чужую кровь?! А своя кровь вам что сделала? Пила, гуляла, нюхала, кололась? Хороший человек ребенка в приют не сдаст. В интернат ребенок из приличной семьи попадает лишь в случае смерти всех родственников, и не о нем сейчас речь. О массе детей, которые на попечении государства оказались. По телевизору я недавно шоу видел. Муж с женой взяли в семью девочку, которая родилась больной. Родная мамаша, пьянь-рвань, недолго думая от малышки отказалась. У той лицо было изуродовано: заячья губа, волчья пасть, плюс доктора обещали задержку в развитии. И вот этот «букет» другие люди взяли. Вылечили дочку, из дуры умной сделали, выучили. Сидит симпатичная девушка, двадцать лет ей, студентка престижного вуза, одета с иголочки и вещает:

– Я случайно узнала, что им не родная. Всю жизнь они меня обманывали. Хочу мамочку любимую найти, обнять, поцеловать.

Вот же пакость какая! Не лгали тебе, берегли от правды. Хочешь знать, что мамашка понятия не имеет, от кого в пьяном угаре ребенка зачала? Готова жить с алкоголичкой в бараке? Ну и дуй туда! Я бы на ее месте папе с мамой на шею кинулся, на колени встал, головой в пол кланялся, рыдал: «Спасибо, любимые, что меня, страшную уродину, больную, тупую выбрали, лечили, учили, одевали, обували…»

Лев махнул рукой.

– Пережрала эта сиротинушка крема сладкого! Но я не такой. И единственное хорошее, что случилось в результате беседы с Радионовой, – моя беседа с отцом. Я успел сказать, как люблю его, как он мне дорог, как я благодарен ему за все. Мы охотно ругаемся с родителями, а вот похвалить их, поцеловать – это на потом откладываем. И плачем у могилы: не нашел времени проявить свою любовь, а теперь поздно. Спасибо Эльвире! Я успел. И теперь всякий раз, когда мы созваниваемся, говорю отцу о своей любви.

– Что вам предложила Эльвира? – остановил Орлова Коробков.

Лев Владимирович криво улыбнулся:

– Ей втемяшилось в голову возобновить работу лаборатории. Если коротко, то суть беседы была такова: «Лева, дайте мне денег, я восстановлю лекарство, которое изобрели наши родители».

– Что вы ответили? – спросил Димон.

Орлов потер лоб.

– Я вполне обеспеченный человек, веду бизнес, на меня работают умные люди. Если вдруг возникает сложная проблема, я могу спросить совет у отца. Сам экспериментирую с разными смесями. Какие таблетки от старости? Чушь невероятная. Невозможно дряхлого в молодого превратить. Старье новым не станет. Так я Эльвире и объяснил.

Лев замолчал, а Радионова разозлилась.

– Да просто пожадничал. Не захотел дело отца продолжать. Но я нашла инвестора и теперь усердно работаю.

– От меня Радионова пыталась получить какие-то записи, – вмешалась в беседу Ксения, – все повторяла: «Твоя мама архив оставила?» Очень была разочарована, когда выяснила, что никаких документов у меня нет.

– У меня она тем же самым интересовалась, – поддакнул Лев, – пообещала: «Отдашь документы, лекарство будет сделать пустяк! Люди за мои таблетки передерутся, я получу большую прибыль, тебе процент отрежу! Неси папки!» Планов у нее гора! Хотела сама пилюли штамповать. Я отказался. Наделает ерунды, впарит народу, не дай бог, кто-то тапки отбросит, и отдадут нас под суд. Радиновой в ее возрасте ничто не грозит, ее домой отпустят. А я так легко не отделаюсь.

– Лекарство существует! Оно работает! – завопила Эльвира. – И вы этому наилучшее подтверждение. Лев, у тебя что-нибудь болит?

– Вообще или сейчас? – уточнил Орлов.

– В целом! – воскликнула Радионова.

– Не могу пожаловаться на здоровье, – пожал плечами Орлов.

– Вот! – заликовала Эльвира. – А почему? Потому что в детстве ты получал капельницы с препаратом.


Лев Владимирович рассмеялся:

– Я не курю, не алкоголик, не бегаю по бабам, занимаюсь спортом, слежу за питанием, не злюсь, не завидую. Веду так называемый здоровый образ жизни. То, что в меня влили в глубоком детстве, давно вытекло.

– Вы все выглядите моложе своих лет, – уперлась Эльвира, – про меня и говорить нечего. Да-да, я тоже получала капельницы. Отец мой считал, что лекарство не только с пеленочного возраста эффективно. Мне его колоть начали в шестнадцать лет. Посчитайте, сколько мне лет, а я на своих ногах и в здравом уме. Лева, ты выглядишь на сорок пять! Ксения тоже! Про Аню я вообще молчу! Она внешне маков цвет, зато душонка у нее гнилая!

– Велите ей замолчать, – процедила теща олигарха.

– Никто, никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не имеет права запретить мне говорить, – фыркнула Эльвира. – Сейчас сообщу про Аньку такое, что она, противная баба, навсегда рот захлопнет!

Радионова повернулась к Ивану Никифоровичу.

– Знаете, чем эта особа занимается?

– Мы в курсе, – спокойно прервал пожилую даму мой муж.





Глава 35




– В курсе! – язвительно повторила Эльвира. – И какой у вас, интересно, курс?

Коробков кашлянул.

– Отвечу. У Андрея Михайловича Красавина внушительный бизнес. Он занимается разными делами и всегда на зависть успешен. Но когда он женился на Елене, у него был только медцентр «Красота Парижа». Так?

Красавин впился глазами в Димона.

– Какое отношение мои проекты имеют к тому, о чем тут говорили?

– Самое непосредственное, – объяснил Коробков. – Помните, когда, у кого и почему вы купили «Красоту Парижа»?

Красавин опустил одно веко и стал похож на сонную черепаху.

– У этого объекта было много владельцев, всех я не помню.

– Нет, – возразил Коробков, – хозяин был один. Смотрим на экран. Там договор, в нем четко указаны лица, совершившие сделку. Любопытный документ.

На некоторое время стало тихо, потом Елена звонко произнесла:

– Там упомянута моя мама. Ничего не понимаю.

– В договорах и впрямь разобраться трудно, – согласился Иван Никифорович, – они, как правило, составляются на жестком юридическом суахили. Перевожу на простой язык обывателей. Госпожа Шляхтина-Энгельман продает господину Красавину «Красоту Парижа» за смешную сумму пятьдесят тысяч рублей. Подозреваю, что это все деньги, которые тогда были у «богача» в запасе.

Елена ойкнула, а Иван продолжал:

– Но поскольку договор существует только на бумаге, самого процесса купли-продажи никто не видел, то я сейчас пофантазирую на эту тему. За год до того, как стать счастливым мужем, Андрей был всего-то скромным преподавателем музыки в школе.

Елена ахнула.

– Зарплата у него – кот наплакал, – объяснял тем временем мой муж, – зато была большая квартира в центре Москвы. Жилье досталось ему от Майи Михайловны, покойной бабушки, та считалась одним из лучших гинекологов Москвы и никогда не бедствовала. Упомянутая дама твердой рукой руководила дочерью Галиной и внуком, она мечтала, что Андрюша станет известным музыкантом: гастроли по всему миру, контракты, деньги. Но не получилось, мальчик упал, сломал руку. Майя Михайловна умерла в тот год, когда внук поступил в институт, она успела его на первый курс пристроить. Майя прекрасно понимала – Галина мямля, успеха она никогда ни в чем не добьется, продаст то, что накоплено матерью, проест, останется на бобах. Бабушка боялась, что Андрюша останется без жилья, и подарила апартаменты внуку, специально оговорив в дарственной: сбыть квартиру с рук Красавин сможет лишь после того, как ему стукнет тридцать.

Все получилось так, как рассчитывала умная бабушка. Галина продала все, что имела, а вот хоромы сбыть с рук не могла. Уж не знаю, уговаривала ли мать сына…

– Прямо танком на меня наезжала, – неожиданно произнес Андрей, – рыдала, вечно жаловалась на нищету, требовала уехать в отдаленный район, переселиться в ее однушку и жить на деньги, которые я выручу от продажи квартиры бабушки.

Елена оперлась руками о стол, привстала, потом села.

– Постой! У Галины была собственная жилплощадь? Вы с ней теснились в однокомнатной квартире? А бабка шиковала в центре?

– Нет, – ответил муж, – Майя Михайловна давно отселила дочь, у той всегда был несносный характер.

– Он это сказал или мне почудилось? – оторопела жена бизнесмена.

– Меня бабуля забрала, – словно не слыша ее, продолжал Красавин, – я с ней жил. Она скончалась, когда я стал первокурсником, но мне хватило ума понять, что недвижимость на Арбате – капитал. Нельзя его проесть. Я перебрался жить к Галине, многокомнатные апартаменты сдал. Деньги отдавал матери. Бабушка перед смертью взяла с меня честное слово, что я не брошу маму.

Елена схватила бутылку воды.

– Значит, вы не нищенствовали?