На солнечной стороне улицы

— М-м… — угу… А на шляпе — ворох сирени… Я и сама его сейчас только узнала…

Как ни смешно, это было правдой. Сначала на холстах ее возникала городская среда, которая порождала мельтешение воздуха, фигур, вибрировала оттенками солнечных пятен в глубокой тени… Лица же проявлялись сами, всплывая из колодца ее памяти… Иногда, только завершив работу, она с интересом опознавала — кому принадлежит лицо персонажа.

— А, вот это что-то новое!..

Она допила кофе, проставила окурком несколько черных точек на блюдце, устало поднялась и вошла в комнату.

Он водрузил на мольберт еще не взятый в раму холст, и стоял напротив, то приближая лицо к картине и тогда снимая очки, то отходя шага на три…

— Я этого еще не видел… Очень здорово — такое напряжение цвета, нестерпимость, разлитая в воздухе… Просто какой-то алый сон! И этот странный черно-зеленый всадник, сросшийся с конем…

— Да это же кентавр… Я и назову так: «Кентавр на конопляном поле»… Здесь еще поработать надо… Запаха, запаха пока не слышно!..

— Это аллегория?





* * *


…Сейчас она вспомнила, как, незадолго до дяди Мишиной смерти, — она писала эту картину, и с утра до вечера была погружена в цветовое, световое состояние давнего своего сна, — у них случился очередной разговор о матери, который Вера на сей раз не прервала, а, наоборот, разожгла и расшевелила.

— Вот ты говоришь, что она тебя убивала с расчетом, а не из ревности… — начала она…

Дядя Миша вскинулся, взмахнул из гамака исхудалой рукой:

— Конечно! Ей нужно было скорее сесть за бытовуху, понимаешь? Иначе ей мог и вышак светить…

— За что? — с жадным интересом подалась она к нему.

— Ты меня сейчас опять будешь обрывать…

— Нет, не буду. Говори!

— Веруня! — просипел он торжественно и сразу закашлялся, зашелся в хрипах, а когда, минуты через три, успокоился, тускло проговорил, безжизненно глядя в парчовое, от густой листвы, небо над двориком:

— Твоя мать возглавляла сеть торговцев наркотиками…

На террасе Клара Нухимовна гремела кастрюлями, готовила обед на переносной газовой плитке… Одновременно в комнате ученица тарабанила в сотый раз заунывное упражнение на беглость пальцев. С соседней сливы на ветку яблони перескочила черная птичка майна, чиркнула головкой туда-сюда, осмотрелась…

— Непло-о-хо, — спокойно и насмешливо протянула Вера. — Я подозревала что-то в этом роде, но… такой размах? Все-таки мать — персонаж античных жанров… А ты уверен, что это не «фантазия в стиле блюз»? Ну, спокойно, спокойно, не кипятись! А то опять зайдешься в кашле…

— Послушай… — прошелестел он… — ты помнишь эти истории с выкидышами? Когда она возвращалась из своих таинственных поездок с приличным животом, а потом, в театральных корчах и муках, он куда-то девался?

— Но… погоди…

— Нет, это ты погоди! — он передохнул, достал платок, выхаркал в него с мучительным всхлипом что-то из глубины души… — Я, Веруня, бездетный… такие вот дела… А женщине перевезти на животе пару кило «пластилина» — это один из способов транспортировки гашиша, анаши… Она, конечно, не всегда ездила сама, так, в особо важных случаях… Когда речь шла о контроле над очень большими партиями… Судя по всему, в таких поездках «канала под „верблюда“» — простого перевозчика. В остальном на нее работали несколько ублюдков, которые, думаю, даже не догадывались — кто она. Знал только один — помнишь, иногда в доме появлялась странная личность, такой маленький сутулый старик с воспаленными глазками?… Она его называла почему-то «Сливой»… У меня было смутное чувство, что где-то я его раньше видел… Мы не могли понять — что ее связывает… думали, обычная ее деятельность: лифчики-колготки…

— Она тебе что, сама призналась? — недоверчиво спросила Вера…

Дядя Миша усмехнулся…

— Зачем же, я догадался… по некоторым признакам… Ну, и запах… Хотя они, производители, оборачивают пакет много раз… говорят, еще сухофрукты запах отбивают — курага, чернослив… И потом, я же, Веруня, химик все-таки… и столько лет с растениями связан. Так что, вот — Cannabis sativa, конопля обыкновенная… неприхотливое однолетнее растение… содержит каннабиновое масло, алкалоиды, мускарин… Произрастает в горах, и нужны ей большие перепады температур… И собирать смолу и пыльцу нужно в жаркий…

— Погоди! — воскликнула она вдруг с силой, хватая его за руку. — Постой!.. В горах?! — Она вскочила, быстро прошлась по кирпичной дорожке от гамака до двери во времянку, вернулась, нервно пританцовывая, щелкая пальцами.

— Значит, Стасик был прав, когда говорил об охоте за гашишем! Да я же видела это, видела своими глазами! В детстве… И все время считала, что это был сон. Она однажды взяла меня с собой в горы… Сначала мы ехали на машине, потом оставили ее во дворе одного дома, где-то в глухом кишлаке… Потом явился красивый, рослый — он мне тогда казался гигантом! — парень, дядя Садык… И — поле на склоне… с высоченными кустами…

— Да-да… конопля достигает больше двух метров в высоту…

— …мне было года три-четыре, и я, видимо, устала, мать уложила меня спать на траве. Просто расстелила свою кофту… А когда я проснулась, то увидела голого всадника на коне… Он скакал и хохотал…

— …Я только слышал, что есть такой экзотический способ сбора конопли… Обычно комбайнеры счищают с ковша своего экскаватора… Очевидно, в то время она только начинала… подручными средствами… Но смолу, как правило, собирают на кожаный пиджак или пальто — просто человек бегает по полю… потом скребками счищают…

— Да, да! — воскликнула Вера, опять, как маленькая, хватая его за руку, словно боялась потерять нить воспоминания, вернее, боялась, что дядя Миша исчезнет куда-то, увернется от разговора, который ей прежде никогда не был нужен, но от которого сейчас зависела новая картина…

— Он забыл пиджак, понимаешь?! Господи, вот сейчас все проявляется, как на фотографии… Ну да, он вроде забыл пиджак, или не отыскал его, что-то такое… — они ругались… Потом, когда уже оказались на месте… этот, молодой, дядя Садык… мылся над ручьем… и мать подошла, шлепнула его по голой спине и сказала: «А это чем не кожа!»…

И, знаешь, когда я проснулась… это было такое потрясение — багровое солнце, заливающее вершины снежных гор, блеск потного человеческого тела, единого, слитного с телом животного: полуконь-получеловек!.. Потом ужасно стонал, скрежетал зубами, когда с его спины и груди ножами счищали что-то вроде… пластилиновой корки… И между ладонями так, скатывали шарики… как курт…

Вера ошарашенно смотрела на дядю Мишу:


— Почему я это помню? Ведь я спала? Как я могу это помнить?

— Ты не спала… Просто запах конопли, дурман, — это ведь наркотическое вещество… А ты была очень мала… Да-а-а… — он покрутил головой, глухо пробормотал: «Из глубины взываю к тебе, Господи!»

— Что? — напряженно спросила она.

— Ничего… Это из Псалмов… — видно было, что дядя Миша устал от разговора. В последнее время он вообще очень быстро от всего уставал. — Она не учла твоей памяти и твоей впечатлительности… Впрочем, ты же тогда ничего не поняла…

— Но мне часто это снилось… — медленно проговорила Вера… — Моя память позаботилась о том, чтобы законсервировать картинку… до времени употребления…

Только я не понимаю — почему ты связываешь то убийство… (и она и дядя Миша — оба! — упорно продолжали называть тот кошмар убийством)… Ведь она все-таки любила тебя…

— Какая там любовь! — он поморщился, вяло махнул рукой, свисающей с борта гамака, как на давней пожелтелой открытке свисала с плетеного кресла рука художника Левитана… — Катя не способна любить… Просто она никогда не могла допустить, чтобы хоть что-то, ей принадлежащее, вдруг не оказалось на месте. Теперь уже я могу сказать тебе, — однажды она призналась, что не стала делать аборт, а родила тебя, только поэтому: ты принадлежала ей, была ее животной собственностью, а никому отнять ее собственность она бы не позволила… Выгрызть глотку посягателю — наиглавнейший ее рефлекс. А здесь все совпало: бизнес становился особенно опасным, она знала, что в любую минуту угры могут на нее выйти… Ну, и я стал отбиваться от рук… Ей надо было сесть на чуток, отсидеться, заодно проучить меня… вот и все! Она и не собиралась так уж меня калечить… Это у нее случайно, в процессе получилось… Я ведь не сопротивлялся — удивился очень… Известный феномен: покорность жертвы… Артистизм ее подвел, азарт… актерское вдохновение накатило…

Он опять закашлялся, изнемог от натуги, так что высокий лоб покрылся капельками пота… Наконец утих…

— Дядя Миша… — тихо позвала Вера… — ответь, ради бога… почему ты с нею жил?

Он долго молчал, прикрыв глаза… Ей даже показалось, что он заснул… и она с жадной исследовательской любовью смотрела на его, все еще густые, но с сильной проседью, волнистые волосы, и совсем уже седую бороду… словно снимала прижизненную маску, поскольку посмертная ей была не нужна… Интересно, дожил ли до седой бороды великий русский пейзажист Исаак Левитан…

Вдруг он открыл глаза и сказал:

— Но ведь это был единственный способ остаться с тобой… Она положила ладонь ему на рубашку, туда, где вздымалось и опадало захлебывающееся сердце.

— Так ты… оставался с ней… ради меня?

— Помоги зайти в дом, что-то стало прохладно… — просипел он, приподнимаясь в гамаке… — И перестань плакать! Это просто жизнь, Веруня… Просто жизнь…

Лет этак через двадцать пять, уже в Америке, она со своим вторым мужем будет принимать в гостях супружескую пару: их приятельницу-пианистку с новеньким супругом, человеком молчаливым и за столом несколько… чопорным, чужеватым… Однако все разом изменилось, когда выяснилось, что Роман Григорьич, так звали гостя, в прошлом — подполковник уголовного розыска МВД Узбекистана. И разговор забурлил, закрутился вокруг сразу нескольких тем. Сначала усмешливо и раскрепощенно, — с обеих сторон — обсудили промахи КГБ в некоторых событиях, связанных с личностью Вериного мужа, потом разговор перешел на другие темы. Вспомнили, что Ташкент всегда был криминально неблагополучным: климат такой, гостеприимный для всякой швали, население — доверчивое, открытое… Ворье и мошенники были немаловажной закваской в этом конгломерате…

— Ну, и не забудьте о наших садоводах-любителях, — сказал бывший подполковник… — Добрая половина нашей деятельности была посвящена наркотикам — гашиш, опиум…

— И что, многих ловили? — спросил хозяин дома.

— Многих, — уверенно ответил гость. — Тут ведь, в этом деле, особенно справедлива поговорка насчет веревочки, которой, сколько ни виться… Безумие порока, знаете, ослабляет осторожность… Хотя, были и провалы — наши провалы, я имею в виду. Например, в семидесятых так и не удалось поймать одного, как говорят теперь, наркобарона, личность таинственную, очень опытную, и даже талантливую… Схема организации была составлена так хитроумно, что, похоже, только один старик знал хозяина лично. Но когда на него вышли и уже должны были брать, его нашли задушенным в пустой квартире, где-то на Тезиковке. И ниточка оборвалась… А потом она как сквозь землю провалилась.

— «Она»? — спросила Вера. — Так это была женщина?

— Вот именно! — подтвердил гость. — Но мы знали только кличку: Артистка…





27




Знакомый Лене бывший часовщик жил в новом кооперативном доме на улице Гоголя — роскошный проект, лифт, просторные квартиры с огромными застекленными лоджиями…

Пока шли от трамвая и поднимались в лифте, Леня рассказывал про хозяина — когда-то, лет двадцать назад, тот контролировал чуть ли не весь здешний часовой рынок. Но потом, многозначительно добавил Леня, переключился на другие дела. Вере было все равно — кто и на что там переключился, она как раз обдумывала, как сочетать в смесях контрастные тона, — но иногда она спохватывалась, что Леня обидится, и тогда задавала какой-нибудь вопрос, как правило, невпопад, и он снисходительно смеялся. Вообще казалось, что при всей своей предупредительности и абсолютной преданности, Леня никогда не принимал ее всерьез. Она и сейчас спросила — на что же тот переключился?

— На камушки, — ответил Леня.

— На… камушки? — удивленно переспросила она. Они ехали в лифте — зеркальном, но уже обоссанном. Леня расхохотался и подмигнул: — Да-да… Верочка, ну-ка, как вы себе представляете эти камушки? Ну-ка?

Явно ждал, когда она сморозит какую-нибудь глупость.

— Идите на фиг, — сказала она добродушно.





* * *


…Сквозь окно столовой видно было, как на лоджии наклонялась над гладильной доской совсем еще молодая жена часовщика. Сам он был уже в преклонных годах, хотя отлично держался — худой, подтянутый, одетый в спортивный импортный костюм. Судя по всему, и в молодости увлекался спортом: в проеме двери, ведущей в столовую, заставленную громоздким румынским гарнитуром, видна была на стене увеличенная коричневатая фотография, из довоенных, добросовестных, — длиннорукий длинноногий молодой человек в теннисках, с ракеткой на плече, стоит в белых трусах и майке, неулыбчиво смотрит в объектив…

Он сам открыл им дверь и был довольно любезен, — приветливым его никак нельзя было назвать… По ходу дела Вера поняла, что Леня когда-то оказал ему услугу, очередную в ряду бесчисленных услуг, которые он оказывал походя, словно не замечая, самым неожиданным людям.

— Проходите в столовую, — пригласил хозяин, указывая направление левой рукой в перчатке телесного цвета, — некомплектной рукой, всего с двумя пальцами. Этими пальцами он и взял, как пинцетом, протянутый Леней кулон, положил его на правую ладонь, молча осмотрел…

— Ну что ж… — сразу сказал он… — Это «Лонжин», швейцарская фирма… Часики на анкерном ходу, между прочим…