Не оставляй меня
Часть 63 из 67 Информация о книге
Джона потянул меня на себя, и я свернулась рядом с ним, прижавшись спиной к его груди. По телевизору показывали «Новогодний бал», и Гарри помчался на вечеринку к Салли, чтобы признаться ей в любви. Потому что он хотел, чтобы остаток его жизни начался как можно скорее. – Моя жизнь началась на этом диване, – прошептала я, – в тот момент, когда я проснулась утром. Он кивнул, уткнувшись мне в волосы. – И моя тоже, Кейс. Моя тоже. В ту ночь мы лежали в постели и нежно целовались. Мои руки блуждали по его коже, пытаясь запомнить каждую линию и контур. Надеясь, желая, чтобы слабое пламя желания вспыхнуло и загорелось. – Милая, я так устал, – сказал он. – Это не проблема, – сказала я, широко улыбаясь, стараясь сделать свой дрожащий голос соблазнительным и игривым. Я провела руками по его груди, к поясу пижамных штанов. – Может быть, немного оральной стимуляции? Джона покачал головой, уткнувшись в подушку. – Не сегодня, Кейс. Это было уже пятое «не сегодня» подряд, и улыбка соскользнула с моего лица, как непрочная маска. «Не сегодня». Но за взглядом Джоны, за теплотой и печалью, за бесконечностью мыслей я прочла, что он говорил на самом деле. «Не сегодня». «Не завтра». «Больше никогда». – Хорошо, – сказала я, мое дыхание сжалось в груди, которая внезапно стала весить тонну. Слезы жгли мне глаза, я не успела отвернуться и была слишком слаба, чтобы не дать им пролиться. – Я ненавижу это больше всего… – Т-с-с. – Мне очень жаль. – Нет. Не извиняйся, Джона. Сожалеть – значит желать, чтобы нас не было, а я не сожалею об этом. А ты? Он покачал головой, его глаза были полны слез. – Эти последние месяцы были всем. – Всем. Я ни о чем не жалею. Но я сейчас немного поплачу, хорошо? Я ничего не могу с этим поделать. Не могу… «Я не могу потерять тебя». Вот что я хотела сказать, но я потеряю его в любом случае, и поэтому я плакала, а он держал меня, пока я не остановилась. Я вытерла глаза, затем стянула рубашку и расстегнула лифчик. – Что ты делаешь? – пробормотал он сонным, размеренным голосом. Теперь он должен был говорить только так, чтобы хватило воздуха. – Хочу быть рядом с тобой, – я крепко прижалась к нему. От него пахло теплом, мылом и его собственным запахом, который был присущ только ему. Джона крепко прижал меня к себе и быстро заснул – он все время ужасно уставал, но я долго лежала без сна, мое сильное сердце билось рядом с его, которое так стремительно теряло силы. Я хотела, чтобы у него была вся та сила, которой у меня было в избытке. Я попыталась представить себе поток энергии, живой и изобильной, исходящей от меня и просачивающейся в него. Она делает его лучше. И он поправляется. «Не оставляй меня». На следующее утро он проснулся с одышкой, едва был способен сесть без посторонней помощи. Наши глаза встретились, и он провел пальцами по моей щеке. – Время пришло. Я думала, что сейчас рухну на него, рыдая и причитая, позволяя горю выплеснуться из меня. Бог знает, как мне этого хотелось. Но после мне все равно пришлось бы отвезти его в больницу, и этот последний момент, здесь, в нашей постели, был бы потрачен впустую на слезы. Вместо этого я поцеловала его, как и положено целовать возлюбленного – глубоко, долго. С каждым граммом бесконечной любви, которая жила во мне. Я поцеловала Джону Флетчера всем сердцем и каждой частичкой своей души, которая будет любить его вечно. Глава 45. Кейси Они положили Джону в отдельную палату, в нескольких шагах от лифта, часовни, торговых автоматов и туалетов. Круг его друзей и семьи – «Семерка», как я называла нас, – имел доступ ко всему, что нам было нужно. Мы расположились в комнате ожидания. Никто не уходил дольше, чем на несколько часов, и в свое отсутствие писал сообщения каждые несколько минут: Он в порядке? Есть новости о доноре? Что говорит доктор? Ответы оставались неизменными в течение первых двадцати четырех часов: Джона отдыхал, никаких новостей о донорском сердце, и доктор сказал, что он вряд ли его получит. Почки Джоны, изуродованные лекарствами, отказывали, и он был помещен на диализ, который сделал его почти непригодным для второй пересадки сердца. – Если вы только позволили бы дать ему одну из моих… – сказал Тео. Он выглядел ужасно – темные круги под налитыми кровью глазами. Уже несколько недель он не мог нормально спать. – Это не помогло бы, – сказал доктор Моррисон, – у него всегда было слишком много антител. Васкулопатия слишком неумолима. – Значит, они просто вычеркнули его из списка? – Вовсе нет, – ответил Доктор Моррисон, – Джону никогда не исключали из списка. Но если бы новое сердце было доступно, мы бы уже знали. Мне так жаль. – Он повернулся к остальным: – Сейчас самое лучшее для Джоны – это чувствовать себя комфортно и проводить время с вами. – Ему ведь не больно, правда? – спросил Генри. – Нет, – мягко ответил доктор Моррисон, – и я сделаю все, что в моих силах, чтобы не было. Я обещаю. В течение следующих двух дней мы толпились в его комнате, разговаривая и предаваясь воспоминаниям. Смеялись у кровати и выходили поплакать в коридор. На третий день, когда Джона с трудом справлялся даже с минутами, проведенными с нами, какая-то инстинктивная догадка овладела всеми. Пришло время прощаться. Таня, Оскар и Дена по очереди остались одни в его комнате. Потом семеро превратились в четверых: Флетчеры и я. – Как дела? – спросила я Тео. Мы развалились на стульях в приемной, пока Генри и Беверли сидели с Джоной. – Мой брат умирает, и я ничего не могу с этим поделать. Вот какие у меня дела. Я уставилась на свои руки в тишине. – Как дела? – спросил он. – Я больше не могу сидеть здесь одна, – сказала я, – можно мне… подержать тебя за руку? Тео подошел и сел рядом со мной. Его большая, сильная рука накрыла мою. Я изучала татуировки, которые змеились вокруг его предплечий. – Твои дизайны? – Некоторые из них. – Почему именно татуировки? Что тебя в них привлекает? – мой голос звучал так, словно я кричала уже несколько часов – хриплый и мокрый от слез. – Постоянство, – сказал Тео, – татуировка – это искусство, которое кусает глубоко. Оставляет кровь. Никогда не может быть смыто. Искусство, которое остается, – он посмотрел на меня сверху вниз своими глазами цвета виски, – ты осталась. Я улыбнулась. – Я хочу татуировку от тебя. – Только скажи, какую. – Пока не уверена. Я подумаю об этом. Он кивнул, и мы стали ждать, держась за руки. Затем вышли Флетчеры – Беверли выглядела хрупкой и неустойчивой, Генри был жестким и непоколебимым – его горе кипело под поверхностью. – Тео, дорогой, – дрожащим голосом произнесла Беверли, – он хочет тебя видеть. Тео вошел, а я сидела, зажатая между Флетчерами, держа за руку Беверли и положив голову Генри на плечо. Они не были моими родителями, но я любила их. И я чувствовала, что они любят меня так, как меня не любили мои собственные. Даже сдержанная привязанность Генри была в миллион раз теплее, чем чувства моего собственного отца. Я не вспоминала о нем с самого Сан-Диего. И о матери тоже. Они никогда не встречались с Джоной, и теперь никогда не встретятся. «Это их потеря», – с горечью подумала я, но в следующее мгновение эта горечь сменилась яростной гордостью и даже радостью. Я знала Джону Флетчера. Он любил меня, и это была привилегия, которую я буду носить с собой всю оставшуюся жизнь.