Нехорошее место

— Он в доме Фогерти.

Его это удивило.

— Мать говорила, что Фогерти — орудие Божье. Он помог нам прийти в этот мир, принимал непорочные роды. Почему он приютил у себя Френка? Френк давно уже на стороне дьявола.

— Он там, — настаивала Виолет. — И еще одна парочка. Его звать Бобби. Ее — Джулия.

— Дакоты, — прошептал Конфетка.

— В доме Фогерти. Заставь его заплатить за смерть Саманты, Конфетка. Притащи его сюда, после того как прикончишь, и позволь нам скормить тело кошкам. Он ненавидел кошек, как же он будет страдать, зная, что навечно станет их частью.





* * *


Темперамент Джулии, контроль над которым зачастую давался ей с трудом, находился в опасной близости от точки кипения. И когда ночь рассекла очередная молния и разорвал громовой раскат, Джулия задалась вопросом: а есть ли необходимость в дипломатии?

Тем не менее она не набросилась на Фогерти с кулаками, а спросила:

— Почему вы не поставили в известность власти, все эти годы зная, что Конфетка — злобный убийца?

— Разве это моя забота? — спросил Фогерти.

— Вы никогда не слышали о социальной ответственности?

— Это красивые слова, но бессмысленные.

— Людей жестоко убивали, потому что вы позволили этому…

— Людей всегда будут жестоко убивать. В истории полным-полно злобных убийц. Гитлер убил миллионы. Сталин убил миллионы. Мао Цзэдун убил больше людей, чем кто бы то ни было. Нынче они — монстры, но в свое время почитателей у них хватало, не так ли? И даже теперь найдутся люди, которые скажут вам, что Гитлер и Сталин выполняли свой долг, а Мао поддерживал общественный порядок, уничтожая бандитов. И так много людей восхищаются этими убийцами, которые маскировали свою жажду крови благородными целями вроде всеобщего братства, политических реформ… и социальной ответственности. Мы всего лишь дичь, дичь, и в глубине сердца это знаем, вот тайком и аплодируем людям, которым достает смелости, чтобы относиться к нам соответственно. Как к дичи.

К этому моменту она уже поняла, что имеет дело с социопатом, у которого напрочь отсутствует совесть, неспособным любить, полностью лишенным сочувствия к другим людям. Не все подобные ему были уличными головорезами… или ворами, использующими достижения высоких технологий, вроде Тома Расмуссена, который пытался убить Бобби на прошлой неделе. Некоторые становились врачами… или адвокатами, телевизионными проповедниками, политиками. Никто из них не мог внять голосу здравого смысла, потому что не было у них чувств, свойственных любому нормальному человеку.

— Почему я должен был говорить кому-то о Конфетке Полларде? — развивал свою мысль Фогерти. — Мне он ничего плохого не сделал бы, потому что его мать всегда называла меня орудием Божьим, говорила своему выродку, что меня нужно уважать. Так что его дела не имели ко мне ни малейшего отношения. И об убийстве матери он не стал сообщать в полицию, потому что не хотел, чтобы копы появились в его доме. Говорил людям, что она уехала в Сан-Диего, купила квартиру в красивом кондоминиуме на берегу океана. Не думаю, что кто-нибудь поверил, что эта сумасшедшая сука вдруг возлюбила пляжный загар, но никто не ставит под сомнение его слова, потому что никому неохота с ним связываться. Все уверены: это не их дело. И я придерживаюсь той же позиции. Какие бы жестокости ни творил Конфетка, на фоне того, что творится в мире, это сущие пустяки. Разве что с учетом его физиологии и психологии жестокости, которые он творит, более изобретательны.

А кроме того, когда Конфетке было около восьми лет, Розель пришла ко мне, чтобы поблагодарить за то, что я помог ее детям увидеть свет Божий, а потом держал язык за зубами, благодаря чему Сатана не узнал об их присутствии на земле. Именно так и сказала. И чтобы доказать свое доброе отношение ко мне, дала мне целый чемодан денег, которых вполне хватило для того, чтобы я тут же оставил практику и вышел на пенсию. Я не мог даже представить себе, где она их взяла. Деньги, которые оставили Дитер и Элизабет, давно уже закончились.

Тогда она рассказала мне о способностях Конфетки не все, но достаточно для того, чтобы я понял, откуда взялись деньги. Вот тогда мне стало ясно, что генетическая беда иной раз оборачивается и благом.

Фогерти поднял стакан и произнес тост:

— За неисповедимость путей Господних!

Но ни Бобби, ни Джулия его не поддержали.





* * *


Словно архангел из Книги Апокалипсиса, пришедший, чтобы объявить о конце света, Конфетка прибыл в тот самый момент, когда небеса наконец-то разверзлись и хлынул дождь, пусть и не черный, который вызовет потоп Армагеддона, и без стены огня. Для этого время еще не пришло.

Он материализовался в темноте, между двух уличных фонарей, примерно в квартале от дома доктора, чтобы гарантировать, что флейту, извещающую о его прибытии, не услышат в библиотеке Фогерти. Шагая к дому под хлынувшим ливнем, он верил, что сила, дарованная ему Господом, выросла многократно и ничто не может воспрепятствовать ему сделать или заполучить то, что хочется.





* * *


— В шестьдесят шестом году родились близняшки, и физически они были такими же нормальными, как и Френк. — Не успел Фогерти произнести эти слова, как по крыше и в окна забарабанил дождь. — Ничего интересного я не увидел. Не мог в это поверить. Из четырех детей трое совершенно здоровые. Я-то ожидал самых различных уродств: заячью губу, приплюснутый череп, усохшие конечности, даже лишнюю голову!

Бобби взял Джулию за руку. Ему требовался человеческий контакт.

Он хотел выбраться отсюда. Чувствовал, что совершенно опустошен. Разве они не услышали все, что хотели?

— Разумеется, когда Розель принесла мне чемодан с деньгами, я уже начал понимать, что все ее дети — выродки, если не физически, то умственно. А семь лет назад, убив мать, Френк пришел ко мне, словно я что-то ему задолжал, чтобы найти здесь убежище. Рассказал о своем семействе гораздо больше, чем мне хотелось знать. И в два последующих года появлялся несколько раз. Потом наконец понял, что здесь ему ничего не светит, и исчез из моей жизни на пять долгих лет. До этого дня.


Сидевший в кресле Френк шевельнулся, перекатил голову справа налево. Но не более того. Старик сказал, что Френк несколько раз начинал говорить и никак не мог остановиться, но весь последний час он лишь сидел куль кулем, не произнеся ни слова.

Джулия, которая сидела ближе к Френку, нахмурилась, наклонилась вперед, всмотрелась в правую половину его головы.

— Господи!

Одного этого слова хватило, чтобы по коже Бобби, который сидел рядом с Джулией на диване, побежали мурашки. И он наклонился, чтобы посмотреть на голову Френка. Не хотел смотреть. Старался не смотреть. Но ничего не смог с собой поделать.

Ранее Френк прижимался правой стороной к креслу. Оставив Бобби в офисе детективного агентства, все еще не восстановив контроль над своим телом, путешествуя против собственной воли, Френк, очевидно, вернулся в один из тех котлованов, где сконструированные генными инженерами насекомые добывали красные алмазы. От виска до челюсти кожа бугрилась, и кое-где сквозь нее, поблескивая, проступали красные камни, которые «вплавились» в плоть. По какой-то причине он захватил с собой пригоршню алмазов, а материализуясь, допустил ошибку.

Бобби задался вопросом, а какие сокровища могли таиться в сером веществе, укрытом черепом.

— Я это тоже увидел, — подал голос Фогерти. — Взгляните еще на ладонь его правой руки.

Несмотря на протесты Джулии, Бобби ухватился за рукав пиджака Френка и потянул. Рука сползла с подлокотника и повернулась к ним ладонью. Он увидел часть таракана, который в свое время «вплавился» ему в кроссовку. Этот таракан вроде бы ничем не отличался от того. Расположился он в мясистой части ладони, хитиновый панцирь блестел, мертвые глазки уставились на указательный палец Френка.





* * *


Конфетка обошел дом под дождем, миновал черную кошку, которая сидела на наружном подоконнике. Она на мгновение повернула голову, чтобы взглянуть на него, потом вновь отвернулась к окну.

Конфетка пересек двор, поднялся на заднее крыльцо, взялся за ручку, дернул. Дверь на кухню не открылась. Заперта.

Рассеянный синий свет запульсировал на ладони. Замок отщелкнулся, дверь открылась, Конфетка вошел в дом.





* * *


Джулия увидела и услышала предостаточно, пожалуй, даже с избытком.

Стремясь держаться подальше от Френка, поднялась, подошла к столу, посмотрела на недопитый стакан. Решила, что бурбон не выход. Она смертельно устала, пытаясь подавить скорбь по Томасу, подавить чувство вины, стараясь сделать какие-то выводы из невероятной семейной истории Поллардов, рассказанной Фогерти. А бурбон мог только все спутать, затуманить мозги, пусть в стакане он и выглядел очень даже притягательно.

— Так есть у нас надежда на спасение от Конфетки? — спросила она старика.

— Никакой.

— Должен же быть выход.

— Его нет.

— Должен быть.

— Почему?

— Потому что победа не может остаться за ним.

Фогерти улыбнулся.

— Почему нет?

— Потому что он — плохиш, черт побери! А мы — хорошие люди. Несовершенные, возможно, не без недостатков, но мы — хорошие люди, это точно. Вот почему победить должны мы, а если не победим, то вся игра лишена смысла.

Фогерти откинулся на спинку стула.

— Именно из этого я и исхожу. Все это лишено смысла. Мы — не хорошие, мы — не плохие, мы — просто дичь. Мясо. У нас нет души и нет надежды попасть на небеса. Не может же попасть на небо гамбургер после того, как кто-нибудь его съел.

Наверное, в тот момент она ненавидела Фогерти больше, чем кого-либо еще, частично — за его самодовольство, но и по другой причине: поняла, что его аргументы во многом согласуются с тем, что она сама говорила Бобби в мотеле, узнав о смерти Томаса. Тогда она заявила, что иметь мечту бессмысленно, они никогда не реализуются, а смерть постоянно приглядывает за тобой, даже если ты вдруг и ухватишь за хвост птицу счастья. А презирать жизнь только потому, что рано или поздно она приведет к смерти… да, с тем же успехом можно говорить, что люди — дичь, мясо.

— У нас есть только удовольствие и боль, — добавил старый врач, — поэтому какая разница, что хорошо и что плохо, кто побеждает и кто проигрывает?

— Где его слабое место? — сердито спросила она.

— Насколько я понимаю, такого места у него нет. — Фогерти, похоже, радовала безнадежность их положения. Если он уже был практикующим врачом в сороковых, возраст его приближался к восьмидесяти, хотя выглядел он моложе. Он прекрасно понимал, как мало ему осталось жить, и, несомненно, завидовал тем, кто появился на свет гораздо позже, чем он. Поэтому, учитывая циничное отношение Фогерти к жизни, их смерть от рук Конфетки Полларда могла только позабавить его. — Нет у него никаких слабых мест.

Бобби не согласился или попытался не согласиться.

— Можно утверждать, что его слабое место — разум, потому что с головой у него совсем плохо.