Неумерший
Часть 3 из 45 Информация о книге
Король высокомерно ухмыльнулся. – Это ты, небось, меня не расслышал, – возразил он. – Нельзя плыть на остров Старух, это запрещено, да к тому же, это за пределами нашего мира. Надо подождать, пока одна из них приплывёт или прилетит на берег. – Это сущая правда, – вступился за меня Сумариос. – Великий друид повелел так: «Белловез должен посовещаться с галлиценами на их острове». Несмотря на стойкую убеждённость моего спутника, Гудомарос, казалось, не придал большого значения услышанному. Король озисмов бросил на Альбиоса беглый взгляд, полный сомнений. – Белловез и Сумариос не ошиблись, – подтвердил бард. – Именно мне Великий друид поручил передать это послание, и я слышал своими ушами, как он произнёс запрет. Я – хранитель преданий, как же мог я исказить повеление Комруноса? Лицо короля омрачилось. Он обменялся взглядом с Синтусамосом, задумался на мгновение и вновь заговорил: – Раз Альбиос слышал, как был произнесён запрет, тогда я, пожалуй, поверю, – уступил он. – Я не властен обсуждать решения Великого друида и не буду вам препятствовать. Однако в моём доме долг хозяина повелевает мне оберегать гостей, потому я скажу вам то, что должен. Не обессудьте. Я не участвовал в войне Кабанов, и, несмотря на то что я отдаю должное вашим подвигам в битве с амбронами, сам я с ними не враждую. Мои суда ведут с ними торговлю, далеко по правую сторону света, в бухте Эстримникского залива. Порой там случаются пиратские набеги, а порой хлебосольная торговля. Но вот что я хочу вам донести: я являюсь главой народа, живущего на краю света, вдали от распрей и посягательств глубинных королевств. И пусть моё суждение не основано на гадании по птицам[36] или предсказаниях по жертвенным кострам, оно всё же весомо, поскольку оно отстранённое и беспристрастное. Так вот, что я хочу вам сказать: нельзя плыть на остров Старух – это всё равно, что самому гнаться за смертью. Это равносильно тому, как если бы Великий друид решил вернуть всё на круги своя и отправить Белловеза в Подземный мир. – Твои опасения похвальны, – тихо ответил Альбиос. – Но судя по тому, что мне рассказывали, озисмские корабли причаливали иной раз к острову Старух. – Это не совсем так, – возразил король. – Если туда и плывут суда, то встают на якорь у небольшого островка, соединяющегося с островом Старух при отливе. Но корабли эти плывут на остров лишь по просьбе самих галлицен: когда нужно привезти брусья для оправки неметона, избранных для службы в обители, скотину для жертвоприношений. Моряки оставляют свой груз на песчаном берегу и торопятся поднять паруса. Никому никогда не добраться до этих краёв без дозволения девяти бессмертных старух. – На острове запрещено находиться людям, – добавил Синтусамос. – Галлицены не щадят никого, кто бы ни ступил на эту священную землю. Море в тех местах усеяно подводными скалами: немало кораблей налетало на эти рифы. Бессмертные старухи убивают даже потерпевших кораблекрушение моряков, выброшенных морем на их берега. Говорят, что их жертвенник забит костями этих несчастных. Альбиос медленно кивнул головой. – То, что вы говорите, сходится с тем, что я уже слышал из песен, – признался он. – Но остров запрещён лишь взрослым людям, а ведь ни родитель, ни знатный воин ещё не остригал волос Белловеза. Хоть оружием он уже владеет, но взрослых лет он ещё не достиг, а посему предписание к нему не относится. – А как же ты? А твой товарищ Сумариос? – возразил король. – Если вы пойдёте с ним, бессмертные старухи раздерут вас на куски. – В таком случае мы останемся на том островке перед священной землёй и подождём, пока Белловез пройдёт своё испытание. Гудомарос сокрушенно потряс седеющей головой. – Ваша храбрость и ваша преданность этому юноше делают вам большую честь. Но вы оба сошли с ума… Совершенно неожиданно для всех юный бард Элуиссо молвил слово. – Ты, Альбиос, своё уже пожил, – сказал он. – Быть может, ты и хочешь окончить свой блистательный век в лучах славы, ступая по запрещённой земле. Но ведома ли твоим спутникам опасность, коей они себя подвергают? Галлицены заметят вас издалека. Они владеют искусством перевоплощения: они принимают обличье птиц и порхают в небе вместе с чайками и моёвками; они облекаются покровом чешуи лосося или облачаются в шкуру тюленя и ныряют под килями судов. Они управляют силами природы: они могут поднять сильнейшие ураганы, способные потопить даже их остров и разметать целые флотилии по прибрежным скалам. А ежели они позволят вам причалить, то пощады от них не ждите. Доброжелательны они лишь тогда, когда выбираются в наш мир, дабы на благо страждущих применить свой дар прорицания или кровавого целительства, но за пределами нашего мира они свирепы. Они кровожадны даже среди своих. – Элуиссо верно говорит, – мрачно пробормотал старый Синтусамос. – У них есть ежегодный обычай, по которому они раздирают на части ту, которая ослабнет первой. – Невозможно себе даже представить, насколько они стары, – продолжал юный музыкант. – Ведь, несмотря на их силу и исцеляющую магию, их собственные тела носят на себе отпечаток веков, хоть сами они и считают, что немощь зазорна. Каждый год они проводят ритуал, согласно которому снимают крышу со своего неметона, дабы выставить на солнечный свет адский алтарь. Ни одно бревно не должно коснуться земли: в течение целого дня они носят на себе балки и брусья из цельного дерева, тяжесть которых раздавила бы под собой любого здоровяка. Стоит только одной из них прогнуться, как остальные тут же кидаются на неё и рвут на куски зубами и ногтями, как кощунью. Так они привыкли истреблять слабых. – Но ведь они не умирают, – глухо добавил Синтусамос. – Они всего лишь сбрасывают с себя плотскую оболочку. И их лёгкая душа летит в наш мир: воет в потоках шквального ветра и града, кружится вихрем в грозах, идущих на земные королевства. Они парят в бурях бледные, как сипухи. Ищут фермы, деревни или крепости. Обрушиваются на крыши домов, проскальзывают в жилища через дымницы, забираются на прогонные балки – те самые, что стоили им таких великих мук. И усевшись там, под сень кровли, следят за женщинами в доме. Они отбирают из них способных к деторождению девушек, лишившихся ума прорицательниц и старух, чей огонёк едва теплится. И тогда они оборачиваются дуновением ветра, мошкой или каплей воды и падают в яства или в рот своих жертв. Одним они забираются в утробу и зачинают тело дитяти, другим пожирают рассудок и присваивают себе их лик. Завершив своё дело, они возвращаются к нашему побережью, и их сёстры-душегубицы переплывают океан, чтобы забрать их обратно в свою обитель. – И так было всегда, со тьмы веков, – подытожил Элуиссо. – Говорят, что их остров усеян женскими скелетами, но их самих там только девять. Их всегда было девять. Пока мудрецы говорили, Гудомаросу поднесли наполненный элем рог. Он поднял его в нашем направлении, когда его бард умолк. – Я пью за успех твоего испытания, Белловез, сын Сакровеза, – произнёс он. – Да внимут боги потустороннего мира моему обращению к ним и да исполнят они его – это окажет тебе превеликую службу. Отхлебнув пару глотков, он вручил сосуд виночерпию, который передал его мне. Как только я поднёс напиток к губам, король добавил: – Ты слышал моих советчиков, юный принц. На своём острове галлицены перевоплощаются, топят корабли и убивают на жертвенном алтаре. Я прекрасно знаю, что в твоём возрасте мы полагаем, что перед нами расступятся все преграды, но поверь мне, эти девять старух растерзали уже очень многих, и гораздо более дюжих, чем ты, я и все бравые воины, собравшиеся в этой зале. Постой! Выслушай меня до конца! Я уже сказал тебе, что не буду преграждать тебе путь, но мне было бы приятно оказаться тебе полезным. Умерь свою отвагу, но не из осторожности, а из почтения к тайне, которая окутывает бессмертных старух. Высадись на мысе Кабайон, подожди хоть немного, пока не покажется одна из них. Может статься, она дозволит тебе поплыть на остров, и тогда ты выведаешь у них истину, не страшась разгневать их. Я слегка замялся, ибо слова короля показались мне полными смысла и доброжелательности. – Вот только как узнать, когда именно одна из них соблаговолит пересечь океан, – заметил Альбиос. – С уверенностью сказать этого не может никто, – ответил Гудомарос. – Однако год подходит к концу, – продолжал мой товарищ. – Осталось чуть более месяца до празднования трёх ночей Самониоса. – В это время открываются курганы, и мёртвые возвращаются на землю, – сказал Синтусамос. – Сейчас самый удачный момент, чтобы выждать одну из галлицен. – Несомненно, – согласился Альбиос. – Но за этими празднествами следуют новолетие и пора затишья. Разве суда не встанут на зимовку? Если даже мы и получим разрешение добраться до острова Старух, сможем ли мы найти корабль, который доставит нас туда до появления первой зелени? – Нет, – ответил король. – Вам нужно будет дождаться возвращения погожих дней. – Долго, однако, выходит. Великий друид задастся вопросом: почему тратим мы столько времени на исполнение его воли? Это вызовет его недовольство и придётся не по нраву Верховному королю. – Твоя правда и слово твоё мудро, – признал Гудомарос. – По мне, так нужно пойти навстречу опасности, уважая запреты Великого друида. Мы премного тебе благодарны, король озисмов, за твои советы и заботу, но с твоего благоволения мы отбудем на остров Старух, как только доберёмся до края Света. – Я не откажусь от своих слов, Победитель, – заметил король. – Я не стану препятствовать вашему плаванию и снова предлагаю сопроводить вас до океана. Но… Он потряс седеющей головой с чуть лукавым выражением лица. – Но, когда вы проделаете нелегкий путь до края земли, вас будет ждать разочарование. Ни один корабельщик не согласится вас везти. Все они неимоверно боятся гнева бессмертных старух. – Ты в этом уверен? – возразил Альбиос, чьи глаза тоже хитро заискрились. – Я в этом убеждён. Чем ближе вы будете подходить к их берегу, тем сильнее они будут бояться галлицен. – А я готов поспорить, что найду корабль, – весело сказал Альбиос. – Ты сильный чародей, Победитель, но ты переоцениваешь свои силы, если считаешь, что твоё пение одержит верх над чарами старух. – О, с моей стороны это было бы безумием! – рассмеялся мой товарищ. – Куда уж мне с ними тягаться! И посему я применю не свою власть, а твою, потому что теперь, Гудомарос озисмский, я решил, каким будет обещанный тобою подарок. За свою поэзию я хочу, чтобы ты принудил одного из твоих капитанов отвезти нас на остров Старух. Вот так, после короткого путешествия на край земли, я оказался на судне Науо, сотрясаемом бурей. В то время как нас несло в неизведанном направлении, грозовые тучи окрасились странным цветом. Они бежали по небу, закручиваясь в свинцовые вихри, которые изредка пронизывал золотой луч, будто проблеск света, прорвавшийся из других эпох. Я ничего не мог разглядеть: нос корабля беспрестанно зачерпывал морскую пучину, которая яростно металась по кораблю, а мои длинные волосы, просоленные морским ветром, липкими прядями стегали меня по лицу. Мне казалось, будто чрево туч всё снижалось, раздуваясь бураном и клубящимися порывами ветра, которые, извиваясь мохнатыми гиврами[37], порой задевали мачту корабля. Можно было подумать, что небосвод оседал по мере того, как мы приближались к краю света, туда, где океан обрушивался в Преисподнюю. Когда моряки закричали, что показалась земля, я всё ещё ничего не мог разглядеть. Ничего, кроме морской топи, посреди которой завывали болотно-зелёные волны с бронзовым отливом. Разве что длинные бурлящие гряды пены далеко впереди возвещали о внезапном воздвижении каких-либо поглощённых морем земель. Подле меня, запрокинув голову, сидел Альбиос: он смотрел на птиц, и только тут я понял, что они целыми стаями кружились над водами, к которым мы двигались. Наблюдая за вальсом чаек и моёвок, я всё ждал неуместного появления какого-нибудь грозного ворона или ястреба, но меня оглушали гул ветра и океана и пронизывающий крик пернатых. В этой суматохе я не мог различить, кружила ли в небе крылатая угроза. Несмотря на то что были мы ещё в открытом море, Науо велел спустить паруса. Он не хотел искушать судьбу и подходить к острову слишком близко, чтобы нас не вынесло на берег, где подстерегала угроза похуже кораблекрушения. Сумариос, который тоже окидывал взглядом горизонт в поисках земли, принялся бранить капитана. «Мы слишком далеко от берега, – кричал он, – нам негде высадиться». Пока эти двое спорили, я наконец мельком оглядел цель нашего странствия. Перед нами, едва виднеясь над рифами, простирались тёмные очертания прямо среди волн и подводных скал. До них, казалось, ещё далеко, не меньше половины лье, и они вовсе не были похожи на остров. Это была вытянутая и плоская земля, как перешеек или мол, она едва выступала над поверхностью океана. Временами, когда наше судно низвергалось к подножью волны, эта земля пропадала из виду. И только когда корабль вновь взгромождался на гребень волн, мне чудилось, что перед нами расстилался целый архипелаг небольших островов, будто чёрные спины чудовищ всплывали перед нами. Спор между Науо и Сумариосом становился всё жарче. Капитан вознамерился высадить нас в коракль[38], который матросы как раз готовились сбросить на воду, однако Сумариос рассвирепел и открыто обвинил его в намерении пустить нас ко дну. Озисмские матросы вели себя всё более агрессивно. Они вооружились ножами, а некоторые – плотницкими топорами, оружием, не таким уж опасным для наших мечей и копий моего сотоварища. Однако перевес в численности был далеко не в нашу пользу. К тому же мы с Сумариосом не привыкли сражаться во время качки, а в груди моей ещё болела рана. Сумариос ревел уже во всё горло, повернувшись левым боком к капитану и его команде в стойке, преисполненной вызова. Он держал по копью в каждой руке: то, что полегче – в правой, наконечником вниз. В один лишь миг он мог взмахнуть им и насквозь проткнуть одного из этих ухарей, ополчившихся против нас. Положение спас Альбиос. Он встал меж моим товарищем и озисмами, и одно только его появление уже сбавило накал. Никто не желал ранить барда, который, как гласили предания, был способен помирить враждующие стороны даже на поле битвы. – Угомонись, – крикнул старик Сумариосу. – Мореплаватели уже переправлялись через море Иктис на коракле. Науо не желает нашей погибели, он всего лишь боится за свой корабль. Затем, повернувшись к капитану, он добавил: – Мы возьмём твою посудину, но с двумя оговорками. Прежде всего, я хочу, чтобы нас довезли до берега твои лучшие моряки. Далее, по окончании торга с купцами Белой земли, я хочу, чтобы ты вернулся сюда, чтобы забрать нас и отвезти обратно на побережье. Капитан буркнул, что король приказал ему лишь доплыть до острова Старух. – Ты, как и я, знаешь, что Гудомарос принял нас под своё покровительство, – возразил Альбиос. – Это также означает, что ты должен отвезти нас обратно на землю. Однако страх может сбить тебя с толку, надоумить бросить нас здесь на произвол судьбы, если вдруг решишь, что галлицены займутся нами. А теперь заруби себе на носу: я знаю галлицен не понаслышке и знаю, как уберечься от них. Они меня не тронут. И если через девять ночей ты не вернёшься за нами, я настрою свою лиру и спою ветру сатиру на Науо. Понимаешь ли ты, что это означает? Три гнойных прыща выскочат у тебя на лице: стыд, порок и позор! Все станут сторониться тебя, и ты превратишься в изгоя. И если только никто не прикончит тебя, как паршивого пса, чтобы избавить от проклятия, мозг вытечет у тебя из ушей, а костный мозг закоченеет в хребте, язвы покроют твоё тело, и ты загниёшь и околеешь. Ты хорошо меня уразумел, Науо? Девять ночей и ни одной более! Капитан, бледнея, отступил на пару шагов. Он вытаращил на Альбиоса глаза, словно собака, которая в страхе готова была вцепиться в него, и я на миг испугался, не станет ли угроза Победителя оружием, которое обернётся против нас самих. Я схватился за рукоятку меча, но поднимать руку на невооружённого барда – это кощунство, и побеждённый Науо потупил взгляд. – Я вернусь так скоро, как смогу, – прошипел он. – Я дал тебе девять ночей, – безжалостно настаивал Альбиос. – Ты и я отныне скреплены этими словами. После чего старый музыкант положил свои длинные тонкие пальцы на плечо Сумариоса. – Ну вот теперь можешь быть спокоен, – заверил он. – Мы с Науо отныне связаны. Мы спустимся в его челнок и доберёмся до берега. Коракль был настолько лёгким, что на воду его сбросили всего два матроса. На воде под корпусом корабля он казался неимоверно крошечным. Он вертелся в джиге[39] на водной зыби, круглый, как скорлупа, едва больше бочонка. В него спрыгнул один из моряков. Мне показалось, что прыжком он пробьёт кожаную обшивку, но ялик[40] от удара лишь подскочил, словно обезумевший козлёнок. Команда сбросила матросу вёсла, и он приноровил одно из них к кораблю багром, чтобы смягчить удары волн. Теперь спускаться предстояло нам. Первым пошёл Сумариос. Он застал нас всех врасплох, спрыгнув с корабля с копьём в каждой руке и полетев вниз прямо на матроса, с ужасом на него глядевшего. Потоки брани посыпались ему во след, так как все боялись, что оружием можно было проткнуть челнок, но он благополучно приземлился в качавшийся на волнах коракль. Мы с Альбиосом спускались осторожнее, ухватившись за цепь; бард – чтобы уберечь чехол с лирой, я – из опасения, что от падения кубарем у меня перехватит дыхание… и кровь снова пойдет горлом. Когда к нам присоединился второй матрос, хрупкий челнок оказался полон, как яйцо. Под грузом пяти человек коракль стал более податливым, однако слишком глубоко просел в эту суровую пучину. Матросы принялись грести, и мы с отчаянной медлительностью начали отдаляться от чёрного брюха нависшего над нами корабля. У нашей шлюпки не было толком ни носа, ни кормы, и порой мы кружились в водовороте на одном месте, посреди разбушевавшейся стихии, обступившей нас водяными стенами. Когда мы наскакивали на верхушку рифа, нас отшвыривало прочь, будто камень из пращи, шлюпка вставала на дыбы и чуть не опрокидывалась. Корпус трещал по швам, и пенные волны захлёстывали за борт. Мы барахтались в этом корыте по голень в воде, думая, что тонем. Вместе с Сумариосом мы что было мочи вычерпывали воду посиневшими от холода руками. Моряки же вцепились в вёсла, налегая на них всем своим весом, чтобы продвинуться к берегу, который пропал из виду. Альбиос выкрикивал ветру какую-то отрывистую песню, то ли, чтобы подбодрить гребцов, то ли, чтобы успокоить волны. Вокруг нас в илистом море изредка выныривали головы тюленей. Они недоумевающе глядели, как мы боролись со стихией, которая их только убаюкивала. И тут островерхие волны превратились в свитки, пена стала брызгами разбиваться о камни, и, продолжая вращаться в пируэтах, мы увидели долгожданную насыпь из булыжника и гальки. Сумариос выпрыгнул из лодки, оказавшись по грудь в воде, и стал продвигаться вперёд, порой оскальзываясь под напором волны. Одной рукой он втыкал свои копья наконечниками в илистое дно, другой держал коракль за борт, помогая направлять его. Когда вода доходила ему только до пояса, челнок стал чиркать днищем о камни. Мы с Альбиосом выбрались из шлюпки, и коракль, освободившись, снова пустился в пляс, на прощанье шибко лягнув меня по бедру, а затем умчался вдаль, унесённый отливом. Мы еле-еле доволочили до берега окоченевшие ноги. Обернувшись, мы увидели, как двое моряков мельтешили в немного забавном гавоте, неистово налегая на весла по направлению к громаде корабля. – Пусть боги заставят Науо внять твоим словам, – прошипел барду Сумариос. Тот два раза чихнул и жалобно высморкался. – Коли он про нас забудет, так и издохнет, – подтрунивал он, – ну а мы наплескаемся здесь до чёртиков. Бард пытался шутить, но дрожащие от холода губы его не слушались. Я стал озираться по сторонам, и грудь мою насквозь пронзили иглы страха, столь же колкие, как поцелуй зимы. Я уже начал опасаться, как бы тут того и гляди не возникли старые великанши или медведи с коварными рылами, а то и длинные гивры с чешуйчатой кожей ужа и козлиными рогами. Но то, что я там обнаружил, было в каком-то смысле ещё ужаснее. Мы очутились посреди ненастного моря, там, где кружила голову безоглядная ширь, где гневно бушевали и пенились в унылом однообразии волны. Нас занесло на берег, который едва можно было назвать сушей – всего-то узкая полоска известнякового рифа, где с трудом разъехались бы три всадника. Вокруг гремел и грохотал океан, хлопал по воде длинными лапами брызг, хлестал в лицо ледяной изморосью. Ни одного сухого камешка не было на этой глыбе: вода, пузырясь, просачивалась сквозь гальку и урчала под ногами песнь камням. Порой порывами ветра открывалась завеса тумана, и дальше за проливом виднелись сумеречные очертания острова побольше, но он казался угрюмым, пустынным и враждебным, ибо над его берегом возносился неприветливый хриплый рёв морских львов и галдящая разноголосица птиц. – Да, это и есть остров Старух, – сказал мне Альбиос. – На отливе ты сможешь дойти до него посуху. Тем временем мы попытались согреться. Сумариос принялся собирать в воде древесные обломки и ворчливо буркнул мне тоже заняться делом. На полосе осушки мы обнаружили охапки водорослей, ветки, обмытые от коры и голые, словно кости, а также и куда более зловещие находки: части рангоутов[41], обломки поцарапанных песком корабельных досок и множество черепков глиняной посуды. Всё это подтверждало рассказы озисмов: этот берег был местом гибели и кораблекрушений. А наша собранная вязанка была насквозь сырая, и развести огонь никак не удавалось. В конце концов, все мы тесно прижались друг к другу, сев на корточки и прислонившись спиной к камню. Долгое время мы просидели без единого слова. Альбиос схватил простуду и, дрожа от холода и озноба, молча досадовал на двух храбрецов, которые не боялись проклятого места, но при этом не сумели разжечь даже жалкий костёр. Сумариос с одинаковым хладнокровием переносил как превратности погоды, так и хмурое настроение барда. На его лице застыла знакомая мне невозмутимость, которой я восхищался ещё накануне битвы с амбронами. Меня же обуревали разноречивые чувства. Горло сдавило от страха перед смутными очертаниями острова Старух, который ждал меня всего в трёхстах саженях. Но тревога и воодушевляла, поскольку это и была судьба, выпавшая мне на долю, и поскольку в душе не угасала надежда на чудо. На этом затерявшемся в буре рифе я с обеих сторон чувствовал плечо товарища, мягкое тепло, исходившее от них сквозь промокшую шерстяную одежду, и силу этого братства, которое довело меня до этих мест, на самые дальние острова самых дальних морей на самом краю края света. Вот в таком беспокойстве и прошёл оставшийся день. Со вкусом соли на губах, с изнывающей болью в спине и дождём, впивающимся в нас цепкими когтями, ко мне пришло ощущение, будто я познал вкус вечности, этот дух первозданной жизни, который неизменно сопровождал меня во всех моих странствиях и сражениях. Тем временем мир перед глазами пришёл в движение. Море со всех сторон слюнявило берег пеной, рифы бурыми клыками прокусывали волны, островок мало-помалу стал выпячивать из воды пушистые от морских водорослей склоны и обломки скал, сиявшие как начищенная медь. Альбиос пробормотал, что настал отлив, но я-то видел, что поднимались сами островки, будто под водой глубоко вздохнула земля, что это и было исконным волшебством жизни, порождённым богами Подземного мира. Теперь уже перед самым островом Старух сквозь струящуюся воду выходили на поверхность пласты песка, на которые сразу слетелись стаи чаек. – Готовься, – сказал мне Альбиос. – Настал твой час.