Неумерший

Я встал, потягиваясь и разминая онемевшие ноги, Сумариос тоже засобирался в дорогу.

– Не ты, – возразил музыкант. – Мы своё дело сделали. Дальше Белловез должен сам снять запрет Великого друида.

– Этот мальчик мне как сын, – рявкнул воин. – Я его, почитай, вырастил. Я вырвал его из лап амбронов. Я не оставил его умирать, когда все его бросили. Куда бы он ни пошёл, я пойду с ним.

Альбиос презрительно фыркнул.

– Ну, значит, ты сослужишь ему плохую службу, – продолжал препираться он. – Когда галлицены увидят тебя с ним, они даже слушать его не станут. Не мешкая, убьют вас обоих, вот и все дела.

Довод оказался убедительным, ибо Сумариос колебался, пребывая в полной растерянности, что отнюдь не было на него похоже.

– А если ты пойдёшь с нами, – наконец нашёлся он, – если ты с ними поговоришь? Ты сильный чародей, они тебя послушают. Вот и объяснишь, что мы пришли с миром. Разве самому тебе не хочется посовещаться с галлиценами?

Бард расхохотался, но мне показалось, что в его насмешливом прищуре сверкнула искорка страха.

– В моём возрасте пророчицы могут предсказать мне только одно. И этого, Сумариос, я знать не хочу.

Воин с презрением посмотрел на поэта, после чего стал внимательно вглядываться в тёмные очертания острова Старух, к которому теперь протянулась песчаная коса. Он напустил на себя свирепый вид, и я смекнул, что Альбиос, выдав свои страхи, пал в его глазах. Я был уверен, что Сумариос пропустит мимо ушей его предостережения и пойдёт со мной. Бард, однако, осознал свой промах и теперь заговорил так тихо, что слова почти заглушались ветром.

– Мальчику и вправду не нужен будет воин, – молвил он. – Испытание, которое ему предстоит, – совсем иного толка.

– Значит, тебе придётся его сопроводить, – настаивал правитель Нериомагоса. – Так я скорее забуду то, что только что услышал.

Но старый поэт поводил в воздухе пальцем, выражая отказ.

– Если я пойду с ним, будет ещё хуже, – возразил он. – Я преисполнен воспоминаний. Это приведёт лишь к тому, что воскресит опасных духов.

– Хватить говорить загадками! – прорычал Сумариос. – Разъясни.

Упрямство воина, казалось, раздосадовало барда. Он закусил губу, будто задумал пустить в ход одну из своих уловок, дабы обвести товарища вокруг пальца. Но чувство дружеского единения, возникшее в долгом пути, смягчило его вспыльчивость, и он всё-таки решил продолжить спор.

– Глупец! Людям нельзя ступать на остров! Старухи погубят нас. И даже если удивительнейшим образом они нас пощадят, наше присутствие всё равно окажется пагубным.

– Почему это пагубным?

– Потому что мои глаза, как и твои, Сумариос, – две бездонные чаши, наполненные прошлым. И когда прошлое встречается с прошлым – это не сулит ничего, кроме несчастий.

– Что значат все эти шарады?

Терпение Альбиоса лопнуло.

– Вот упёрся же, как осёл! – вскипел он. – Значат они то, что среди бессмертных есть старуха, которую зовут Саксена!

На мгновение Сумариос словно окаменел. Ему понадобилось время, чтобы постичь суть услышанного – чего мне тогда так и не удалось, – глаза его округлились, а брови согнулись дугой, придав лицу почти забавное выражение.

– Саксена? – воскликнул он.

– Какой чёрт дёрнул меня за язык! – буркнул Альбиос.

– Саксена? – запинаясь, промолвил Сумариос. – Ты имеешь в виду… Саксену с Аварского брода?

– Разумеется! – раздражённо ответил бард. – Зачем, по-твоему, стал бы я мутить воду, если бы речь шла о ком-то другом?

От изумления воин не смог произнести ни слова, но в конце концов прошептал:

– Я думал, что она мертва.

– Разумеется, она мертва, – буркнул Альбиос. – Теперь это галлицена. В неё вселился тысячелетний дух, который и поглотил душу некогда знакомой нам женщины.

– Откуда ты знаешь, что она стала одной из бессмертных?

– Обязанность у меня такая – всё знать, – проворчал Альбиос. – К тому же, случилось ещё кое-что… Где-то около зимы назад Верховный король вздумал посовещаться с галлиценами и отправил меня на мыс Кабайон – вот откуда я знаю Гудомароса и его свиту. Я ума не приложу, почему Верховный король решил направить меня в такое отдалённое святилище, ведь чтобы получить совет Великого друида, ему стоило всего лишь послать гонцов в соседнее королевство к Секориксу. Мне всё стало ясно, когда одна из галлицен подошла ко мне. Ибо это была она – Саксена.

– Так значит, ты её видел! – вскрикнул Сумариос.

– Поверь мне, я бы с радостью обошёлся без этого.

– Но ведь она ничего тебе не сделала!

– Откуда ты знаешь? – сморщился музыкант.

Эти двое настолько увлеклись разговором, что вовсе обо мне позабыли. Тогда я вмешался:


– А кто такая эта Саксена?

Сумариос повернулся и стал рассматривать меня так, будто только что заметил. Я отчётливо видел, как трудно ему было подобрать слова, что казалось весьма необычным для такого бравого, пусть и не словоохотливого, но полного уверенности воина. Самым поразительным был всё же взгляд, который он не отводил от меня, – в нём промелькнули грусть и словно тень сожаления. Только он собрался с ответом, как Альбиос его прервал:

– И что же ты надумал, правитель Нериомагоса? Будешь ворошить события тех давних лет, когда мальчишки ещё и на свете не было? Ты был настолько пьян в Лукка, помнишь ли ты хоть, что там произошло? Поведаешь ему об этом дне, когда его отец и дядя пили из одного рога, пока не подняли друг на друга оружие из-за «куска героя»? Осознаёшь ли ты, чем это может ему грозить, когда он ступит на остров Старух?

Сумариос сделал быстрый жест рукой – тот, которым отгоняют докучливого насекомого, но бард продолжал.

– Я уж и не знаю, кому ты более предан – матери или дяде мальчишки, – промолвил он вкрадчиво. – Но в том, что сейчас происходит, роли это не играет, ибо Саксена одинаково близко связана с ними обоими, и ты не хуже меня знаешь, как именно. Ты не вправе вмешиваться в испытание Белловеза.

Воин склонил голову набок, и было очевидно, что он разрывался перед мучительным выбором, но, что именно его так терзало, я по-прежнему не понимал. Затем он резко протянул мне два своих копья.

– Вот, – выдохнул он, – возьми. – Пока я здесь буду нянчиться с пустомелей, они мне не пригодятся. А ты на острове гляди в оба. Опасность придёт оттуда, откуда ты её не ждёшь. Большего я тебе сказать не могу.

На закате дня я брёл к острову Старух по перешейку из песка и свежевымытой гальки. Я шёл один, в первый раз за минувшие месяцы, годы, быть может, впервые в жизни.

С опасностью я сталкивался уже не раз. Но одно дело ощущать дыхание смерти, держась за руку матери, чувствуя локоть приятеля в сплочённом строю или из последних сил цепляясь за товарища, который тащит на себе твоё израненное и почти бездыханное тело, и совершенно другое – идти в полном одиночестве по кромке мира под рёв океана и насмешливый гул ветра. Не было в этой жуткой пустоте рядом со мной ни верного пса, ни доброго коня – никого, кроме галдевших без умолку птиц да крабов, сновавших по мокрому песку, устеленному осколками неба. Не напрасно, знать, Альбиос отговорил Сумариоса сопровождать меня, ибо, освободив меня от опеки воина, он перерубил последний швартов, и вот я отдан на милость волн почти у самого края света. Невзирая на то что я кутался в плащ и чувствовал на себе тяжесть промокшей одежды, невзирая на привычный вес торквеса и меча, а также двух копий, которые нёс на плече, я ощущал себя совершенно нагим и безоружным. Лишившись всякой опоры, я осознавал себя ничтожной былинкой перед открывшейся взору необъятностью мира, но с каждым шагом чувствовал, как крепчало тело. За те двести шагов, что мне предстояло пройти до заветной земли, я бы, несомненно, возмужал, окажись она даже необитаемой. Но едва добравшись до первых склонов этого острова, я увидел, что он далеко не пустынен.

На первый взгляд он всё же показался мне унылым и скудным. От берега поднимался поросший травой вал, по которому ветер гонял зелёную зыбь. Я с лёгкостью на него взобрался и оказался на гладкой, окружённой океаном равнине, изрезанной бухтами и затонами. Остров вытягивался, становясь всё более узким и извилистым, словно плавные орнаменты, коими бронзовые мастера обвивают браслеты. Кругом, насколько хватало взора, простиралось море, и только лента верещатника петляла средь волн, узкая, точно проложенная по морю тропинка. На этой земле не было ни души – никого, кто приветил бы добрым словом или прогнал бы прочь. Чуть поодаль я заметил небольшой холм, над которым взлетали брызги прибоя, и направился к нему.

Сделав пару шагов, я взобрался на этот бугор. Хоть он и был невысоким, с него просматривалась вся округа. Я увидел вдали на рифе крошечные фигурки Альбиоса и Сумариоса, и помахал им рукой. Обернувшись, я кое-что обнаружил: остров оказался длиннее, чем я предполагал, и змейкой извивался до самого горизонта. А под пригорком, прямо подле моих ног, притулилась вросшая в склон постройка. Сверху она казалась похожей на хижину, огороженную обветшалой изгородью. За ней, на обнажённой полосе отлива, среди птиц я приметил человеческий силуэт. Издалека он выглядел крошечным, но я разглядел в нём старуху с подобранным платьем, обнажавшим белёсые ноги. Уперев в бедро корзину, она переворачивала на песке гальку. Увидев её, я растерялся: меня охватил необъяснимый приступ тревоги, хотя ничего угрожающего в поведении одинокой старушки я вроде бы не заметил. Я уже собирался её окликнуть, но вдруг испугался, что могу оскорбить окриком. И направился к ней.

Лишь спустившись с пригорка, я понял, что ошибся, приняв постройку за жилище. Изгородь, собранная из старого хлама и древесных обломков, была украшена трофеями: к планке над входом были прибиты человеческие черепа. На некоторых из них ещё сохранились потускневшие пучки волос, другие блестели глянцем, отполированные морским ветром, а их пустые глазницы смотрели сквозь меня. Ни в ограде, ни в самой постройке я не обнаружил дверей. Но эта на вид невзрачная хибара, казалось, источала мглу, безмолвие и холод старого камня. Одной стороной хижина опиралась на косогор, но мне почудилось, будто в ней таился проход, ведущий в глубь кургана. Я поостерегся заступать за ограду. Ещё потревожил бы чей-то дух, покоившийся в недрах этого логова.

Я снова зашагал навстречу одиноко бродившей по пляжу старушке. Теперь я шёл берегом по другую сторону острова и не мог видеть товарищей. Я приближался к ней, показывая правый бок, и копья Сумариоса были отнюдь некстати. Они придавали мне чересчур угрожающий вид, хоть я и нёс их на плече. На этом острове я был чужаком, и на его плоской равнине был заметен издалека, однако старуха не обратила на меня никакого внимания. Она была одета в платье, которое когда-то было белым, но от времени поблекло и сильно износилось. Однако украшения она носила дорогие: её морщинистую шею обвивал торквес, а руки украшали браслеты с большими кабошонами. Платок, покрывавший голову, сполз на плечи и обнажал неприглядность глубокой старости. Длинные седые пряди развевались у старухи на шее, но всё же она была почти лысой. Передняя часть головы была острижена ото лба до макушки, за исключением клочка волос – она носила друидскую тонзуру.

Вскоре под ногами заскрежетала галька. На расстоянии в половину броска копья я остановился и окликнул ту, которая по-прежнему меня не замечала:

– Приветствую тебя, Мать!

Она лишь слегка приподняла голову, с трудом разгибая поясницу. На дне её корзины поблёскивал скудный улов ракушек. Хитро прищурившись, она бросила на меня долгий взгляд выцветших глаз.

– Ты, поди, потерялся, мой мальчик, – ответила она.

– Напротив! Я проделал долгий путь, и мне пришлось превозмочь увещевания короля Гудомароса, чтобы добраться до твоего острова!

Улыбнувшись, она закивала головой со сведущим видом, и морщины избороздили её исхудавшие щеки.

– Да, да, – согласилась она. – Я так и сказала.

Она изъяснялась на странном говоре, который отличался как от моей родной речи, так и от наречия озисмов. Годы пригнули её к земле, но вблизи она казалась ещё довольно высокой.

– Ты ли Саксена?

– Нет, не я.

– Но ты её знаешь?

– Разумеется, знаю. Что тебе за дело до Саксены?

– Ну… Я толком не знаю…

Мои слова вызвали у неё приступ смеха.

– Ты и вправду потерялся, милок, – захохотала она.

– Мне сказали, что она со мной как-то связана, но, насколько я знаю, мне не обязательно говорить именно с ней…

– Что ты здесь делаешь?

– Меня прислал Великий друид.

– Великий друид? Какой именно Великий друид?

На мгновение я растерялся. Неужели она и была одной из прорицательниц, ради которой я преодолел такой опасный путь?

– Великий друид Комрунос! Тот, что заседает в лесу карнутского[42] народа.

– А! Мой дорогой Комрунос… Так значит, он теперь стал Великим друидом?

На миг она задумалась над услышанным.

– Послушай, всё это кажется мне довольно запутанным, – продолжала старуха. – Мы проясним всё позже, вместе с моими сёстрами, а пока займись-ка полезным делом. Помоги мне собрать улов. Чем раньше мы наполним корзину, тем быстрее подбросим дров в огонь…

Не обращая на меня никакого внимания, она снова принялась копошиться в лужах. Я глядел на неё, слегка оторопев, а она вдруг принялась отчитывать меня, как ребёнка. «Ну выбрось ты уже свои пики, – ухмыльнулась она, повернувшись ко мне спиной. – Не то всю живность здесь распугаешь».