Неумерший

– Не хочешь ли ты заставить меня поверить в то, что с моим отцом вы были друзьями?

– Конечно же, нет! Сакро был моим врагом. И даже больше того: моим самым давним врагом, моим лучшим врагом!

Он пристально посмотрел мне в глаза с каким-то странным выражением лица. Сквозь меня он будто бросал вызов кому-то другому.

– Знаешь, я уже стар, – сказал он. – Давным-давно я перешагнул вековой рубеж. С определённого возраста мир опустошается. Мой отец мёртв уже целую вечность, и все привыкли к тому, что я стал королём. Но это породило отчуждение, у меня больше нет друзей, а есть слуги. У меня больше нет соперников: люди, которые восстают против меня, – это враги битурижского народа. С твоим отцом всё было по-другому. Мы терпеть друг друга не могли. Мы не переставали задираться друг к другу. Мы всегда были готовы изрубить друг друга на куски. Но это были наши личные дела. Мы дрались, как мужчина с мужчиной. Странно это говорить, но твой отец был частью моей жизни. Теперь тебе стало понятнее? Он не боялся меня, и к тому же смотрел на меня смело и уверенно! Мы не отпускали друг друга, прижимали друг друга к себе, между нами была постоянная борьба. Когда я был молод, это наполняло меня силой. Этот воображала, этот драный туронец был со мной на равных. Именно поэтому, должно быть, мне его иногда так не хватает.

С тенью ностальгии он в последний раз провёл большим пальцем по шраму.

– Из всех, кто до сих пор жив, я, несомненно, тот, кем он восхищался более всего, уж поверь моему слову! Задумайся над этим и послушай меня.

Первым моим порывом было снова грубо ему ответить, однако, помимо своей воли, я уловил в его голосе нотки искренности. Такой неясный, такой невыносимо далёкий призрак моего отца мог бы стать чётче, если бы я позволил этому человеку говорить. Однако расспрашивать его я бы не решился. Я слишком боялся, как бы он не запятнал доброе имя отца.

Король, не отрываясь, смотрел мне в глаза. И наверняка догадался о причине моей нерешительности. Почувствовав, что пробился сквозь мою защиту, он продолжал осаду:

– Ту войну, в которой погиб Сакро, ты хотя бы знаешь, почему её так назвали?

– Как назвали?

– Войной Кабанов. Знаешь ли ты, почему она так называется?

Я не ответил, и он продолжил:

– Кабан – это обличье, которое могут принимать могущественные друиды, чтобы преодолевать большие расстояния или во время сражений. Война Кабанов – это поединок друидов. Именно из-за них всё и случилось. Из-за них я отправил тебя на погибель, и из-за них ты вернулся с головой моей матери. Именно поэтому на этот раз я не стал советоваться со своими друидами, чтобы прийти и встретиться с тобой. Видишь, всё намного сложнее, чем ты себе представлял. Так что же, всё ещё не желаешь меня послушать?

– Пытаешься умыть руки?

– Нет, это не в моих правилах. Был бы я здесь, перед тобой, если желал бы хитрить?

Он замер на мгновение, продуваемый порывами холодного ветра. Его слова перекликались с крупицами того, что в прошлом я уже слышал о войне Кабанов. Мать рассказывала мне о ссоре жрецов после смерти Великого друида Неметомара. Она считала Суобноса неудавшимся друидом, и этот неудавшийся друид с ужасом вспоминал об одной великой войне. Комаргос во время своего поединка с Троксо хвастался тем, что преследовал гутуатера, превратившегося в кабана… За заурядным на первый взгляд столкновением меж двумя королями стали вырисовываться другие, более смутные грани.

– Ладно, поведаю тебе как на духу, – продолжал Амбигат. – Мы с твоим отцом были ровесниками. Мы познакомились, когда были ещё мальчишками, двенадцати-тринадцати зим от роду, не более. Сакро был приставлен пажом к моему отцу. Я же пажом ни у кого не служил. Амбисагр был Верховным королём, и если бы отдал меня кому-то в неволю, то это бы подпортило его авторитет. И к тому же в Аварском броде было достаточно воинов и друидов для воспитания армии желторотых птенцов. Поэтому твой отец и я обучались вместе.

Он криво улыбнулся, скорее язвительно, но с неким сожалением.

– Видел бы ты меня в былые времена! Я был таким дрянным мальчишкой! Сыном Верховного короля, при дворе Верховного короля, можешь себе представить… Только мать и некоторые друиды, в особенности Комрунос, советник моего отца, пытались перевоспитать меня. А героев королевского двора все мои проказы только веселили. Я по-своему управлялся с пажами, и отец считал это само собой разумеющимся, ведь это приучало меня к власти. К власти, может быть, а вот справедливость – это уже совсем другая песня. Я вёл себя, как настоящий маленький тиран с соучастием моих мелких прислужников – таких мальчишек, как Комаргос, Буос или Сегомар. Тем, кто были нам не по нраву, жилось несладко. Те, кто восставали против нас – были быстро укрощены. У нас также были свои козлы отпущения – просто для удовольствия. Мы и вправду были отъявленными шалопаями…

Он тихо засмеялся. Лицо его злобно перекосилось, должно быть, всё ещё забавляясь недобрыми потехами из своего детства.

– И затем пришёл Сакро. Представляешь себе, как мы подтрунивали над этим маленьким туроном. Но он не дрогнул. Даже когда мы налетали на него всей гурьбой, он давал нам отпор. Поначалу ему сильно от нас доставалось. Но это не останавливало его. С подбитым глазом и весь в синяках и кровоподтёках он относился к нам все так же свысока. Со временем его храбрость вызвала уважение воинов моего отца. Когда мы заходили слишком далеко, некоторые даже вставали на его сторону. Друидам он тоже нравился: твой дед Белинос отправил его на два года в карнутский лес, и он был намного образованнее нас. Даже моя сестра встала на его сторону. Разумеется, ведь ей тоже случалось испытывать на себе мои издёвки. Она уже тогда на меня злилась.

– Вслед за тем твой дядя Ремикос тоже стал пажом в Аварском броде. Братья образовали твёрдое ядро, и оно стало обрастать обиженными на нас мальчишками, которым нужен был предводитель. Всего за год твой отец создал своё собственное братство. И с этого момента наше противостояние только усилилось.

– Я больше не был единственным хозяином под крышей моего отца. Между моим братством и братством Сакро шла настоящая война. Пока это не мешало нашей службе, взрослые закрывали на это глаза. Но когда всё зашло слишком далеко, когда мы стали драться посреди застолья, когда наши придирки стали докучать матери, когда мы забывали про лошадей, отец принимал меры. Он не пытался выяснить, кто именно был виноват: он наказывал всех пажей. И был прав: корень наших ссор уже невозможно было отыскать. С другой стороны, всякое наказание только подливало масла в огонь.

– Я обязан лучшими годами молодости этой войне пажей. И я хотел бы, чтобы ты понял одну вещь, Белловез: Сакро мне многое дал. Своей любовью или из-за того, что всё спускал мне с рук, отец портил меня. Именно Сакро своим сопротивлением привил мне главное. Он научил меня противостоянию, усердию и выносливости. Он показал мне, что предводитель не должен делать, что ему вздумается, ведь подчинённые могли и отвернуться, а то и восстать против него. Он стал соперником в постоянном столкновении, и чёрт возьми! Как засияла жизнь, когда всё становилось предлогом для вызова или соперничества! Я ненавидел твоего отца, я был взбешён, что не могу одолеть его! И знал бы ты, как мне это нравилось! Я нашёл себе ровню. Я больше не был одинок.

– Все эти распри, однако, беспокоили моих родителей. И не только из-за беспорядка в доме и драк, которые порой заканчивались плачевно, особенно, когда мы подросли. Они прежде всего опасались раскола в кельтском народе. Огромное число пажей, приставленных ко двору твоего деда по материнской линии, свидетельствовали о его главенстве над сторонническими племенами. Вот только наша ссора разделила молодое поколение на два клана. Те, кто сегодня были мальчишками из братии твоего отца, назавтра становились воинами, готовыми признать подлинным правителем Сакровеза, а не Амбигата. Именно поэтому мои родители вместе с твоим дедом Белиносом подстроили свадьбу твоих родителей. Таким образом, будущая королева туронов продолжала бы представлять у власти битурижский народ. Твоя мать была согласна: она тогда уже входила в котерию[86] твоего отца, она им восхищалась. Для неё это был счастливый союз. Ну а я, конечно же, был просто в ярости. Я понимал, что подобный шаг отстранял меня от престола. Именно поэтому тогда в Лукка я вызвал твоего отца на бой прямо на его свадебном пиру. Видел бы ты его! Этот хвастун был доволен! Как бы он мечтал разодрать меня на куски в тот же день, когда получит мою сестру! Все воины ревели, упиваясь зрелищем! Мы хорошенько набили друг другу морды. А моя мать, вразрез всем обычаям, вмешалась в пиршество мужей, чтобы разнять нас. Вот именно, моя мать. Та, которую ты убил…

Он прервал свой рассказ. И я снова увидел, как он стал наполняться яростью, и как задёргалось его веко.

– Если бы Сакро был ещё жив, – прорычал он, – он растерзал бы тебя за то, что ты совершил.

Он пристально посмотрел на сумку, лежавшую возле моего левого бедра рядом с мечом. Король был будто готов что-то потребовать, но с большим усилием обуздал свой гнев и вновь перевёл взгляд на меня.

– Вскоре после свадьбы твоих родителей, – заговорил он глухо, – мы оба стали королями, почти в одно время. Мой отец ушёл первым: однажды, тренируясь в борьбе с Донном, прилив крови сразил его наповал. Мгновенная смерть. А твой дед по отцу ещё немного пожил. Но как только захворал, передал бразды правления твоему отцу. Дед был ещё жив, когда ты родился, он знал тебя младенцем, но он уже угасал и погас задолго до того, как ты научился говорить. Так, Сакро и я стали правителями и соседями! Жизнь обещала быть весёлой!

– Мы продолжали цепляться друг к другу, даже став во главе королевств. Тогда ставкой в наших потасовках стала долина Кароса. Мы отправляли туда своих героев мериться силами, устраивали там и набеги, и поединки, и стычки. Однако дальше дело не заходило, по крайней мере, вначале. Соперничество наше не угасало, но всегда оставалось личным состязанием между ним и мной. Мы уважали перемирия. Твой отец со своими героями присутствовал на «Сборище Луга», и хоть в обоих лагерях мы и прикидывались непрошибаемыми вояками, мы всё же пировали и совершали обряды вместе, без оружия и поединков, согласно обычаям. Видя его дерзкую рожу снова и снова, я всякий раз чувствовал в себе прилив новых сил. Я ненадолго забывал о своих хлопотах. Знаешь, Белловез, ведь быть королём далеко не весело.

Его лицо исказила гримаса отвращения:

– И только по вине друидов всё пошло прахом.

На мгновение он собирался с мыслями, затем продолжил:

– Твой дед по отцу был прозорливым. Он хотел подготовить твоего отца к королевской миссии. Именно поэтому, когда Сакро был ещё совсем мальчишкой, прежде чем отдавать в пажи к моему отцу, он отправил его в карнутский лес. Сакро провёл в священном лесу два года. Белинос не желал, чтобы его посвящали в жрецы, он хотел сделать его приближённым друидов, потому как король должен уметь держать совет с мудрецами не меньше, чем с воинами. Именно там, у карнутов, к всеобщему нашему несчастью Сакро познакомился с Моригеносом. Моригенос был тогда ещё очень молод, всего на пару лет старше твоего отца. Но он был блистательным юношей, одним из тех воинов, которые не раз перерождались, при этом сохраняя память о своих прошлых жизнях. Всего в пятнадцать лет он обладал великолепными знаниями, и уже был возведён в ранг андедергоса – настоящий самородок! Обычно лишь зрелым мужам доводилось постигать тайны тонкой науки. По этой причине ему уже тогда вверяли юных учеников, и твой отец был из их числа. Он привязался к Моригеносу. Стоит сказать, что молодой друид обращался с ним намного лучше, чем я…

Шли годы. Пока мы росли в тени моего отца, Моригенос продолжал набираться мудрости и могущества. И скоро молва о нём разошлась по всей округе. Он был выдающимся певцом, превосходившим большинство бардов в трёх классах[87]. Он ведал пути, ведущие в Подземный мир, и говорил с богами. Он стал прославленным прорицателем, зоркий взгляд которого устремлялся далеко в тех трёх направлениях, что являют собою прошлое, будущее и сердце людское. Ото всех королевств люди приходили слушать его оракулы. Его мудрость и известность очень рано позволили ему достичь сана гутуатера. Посвящение обошлось ему завистью старших собратьев, однако большинство друидов, живших в карнутском лесу, всё же признавали неимоверную силу его дара.

Я правил уже целую вечность, и минуло уж две зимы с того дня, как дух галлицены забрал у меня мать, когда пришло известие о смерти Великого друида Неметомара. Друиды собрали совет в карнутском лесу, чтобы выбрать приемника. По привычным канонам титул должен был достаться Комруносу: он был двух веков отроду и занимал самый высокий ранг в священной иерархии в звании оллоудиоса[88], Великого мастера знаний. Ему удалось побывать советником аж при двух Верховных королях – сначала он служил у моего отца, а потом и у меня. К тому же он заручился поддержкой старейшин и мудрецов друидского ордена: судей, знахарей и мастеров четырёх обрядов. Впрочем, это братство в скором времени распалось. Против Комруноса свои притязания на титул Великого друида высказал Моригенос. Ранг гутуатера позволял ему это, но никак не его юный возраст. Тем не менее разгорелись ожесточённые дебаты: Моригенос приглянулся провидцам, которые пророчили ему победу, а также многочисленным друидам низших рангов. Значительную часть его единомышленников составляли новые или уже просветлённые ученики. Их голоса не были решающими, но их было намного больше, и когда старейшины, несмотря ни на что, всё-таки решили избрать Комруноса, в Собрании образовался раскол. Поддерживаемый многочисленной группой приверженцев, Моригенос отказался признавать посвящение старшего товарища. Разгорелась ссора.

Противники сошлись в поединке, чары против чар. Каждый воспевал сатиру на своего соперника, и в поэзии по силе они были равны. Ни один из них не ослабевал, но отравленные желчью куплеты заразили всё Собрание. Обе стороны обнажили оружие. Чтобы восполнить меньшинство своих союзников, Комрунос нагнал густой туман, но Моригенос рассеял его, призвав бурю. Меж друидами лилась кровь. Менее численных сторонников Комруноса изгнали, и Моригенос был провозглашён своими приверженцами Великим друидом.


Комрунос, однако, отказался признавать своё поражение. Он был законно избран Всеобщим собранием и не мог уступить своё место самозванцу. Он укрылся в Аутриконе, крепости короля Секорикса. Моригенос захотел изгнать его оттуда, но цитадель, расположенную на возвышенности и окружённую Аутурой[89], захватить было непросто. Чары обоих друидов уравнялись, однако у гутуатера не было настоящих воинов, способных противостоять воинам Секорикса. И карнутский король дал Моригеносу отпор. Именно тогда, ссылаясь на старую дружбу, он и призвал на помощь твоего отца.

Что случилось дальше, тебе известно. Участие Сакро в ссоре друидов стало его величайшей ошибкой. Короли слушают советы друидов, но вмешиваться в их правление они не должны. Твой отец вместе со своими героями и Моригеносом пошёл на карнутов. Он взял Аутрикон. Чудом уцелевшие Секорикс и Комрунос попросили у меня защиты. Великий друид, так гнусно преследуемый, был из числа моих приближённых. Пришёл бы он ко мне один, я бы принял его, но не стал бы впутываться в ссору. Однако с ним был Секорикс. Его вытеснили из собственного королевства за то, что тот исполнил свой долг в отношении гостя, которому грозила опасность. Такого нельзя было допустить. И если бы я не откликнулся на их просьбу, то потерял бы уважение стороннических народов. Я вступил в войну, чтобы восстановить Секорикса в правах. Ибо это было справедливым решением. Комартиорикс, король эдуэнов, и Комбогиомар, король секванов, присоединили свои силы. Мы отвоевали карнутский лес и изгнали из него туронов, Моригеноса и его сторонников. Только отныне этого было недостаточно. Мои союзники опасались беспорядков, ибо теперь твой отец и гутуатер представляли собой угрозу. Поэтому мы пошли на Лукка, а затем на Амбатию. Твой отец дрался, как медведь: там, на берегу Лигера, он, не щадя живота, не отступил ни на шаг. И когда изнемог от ран, его солдуры умертвили себя, бросившись на наши копья или закалывая друг друга в своей братии. И только гутуатер, этот презренный трус, поспешно удрал восвояси! Мы пустились за ним в погоню, но в лесу он принял обличие большого кабана и скрылся, превзойдя в скорости наших коней, изнурённых боем. Никто его больше не видел. Надеюсь, он сгнил в одиночестве и стыде. Не из-за того, что развязал войну – из-за того, что сбежал с неё.

Во всяком случае, вот что ты должен знать: твой отец был моим старинным врагом, но не по этой причине мы сошлись в смертельной схватке. Безумство друидов довело нас до этих крайностей. После того как твой отец был повержен, а гутуатер испарился, всё встало на круги своя. Комрунос единодушно был признан Великим друидом. В королевстве воцарилось равновесие, длившееся десять лет. Но когда ты и твой брат достигли мужеского возраста, мне пришлось принять решение. Я опасался волнения, которое могло бы вызвать ваше появление среди воинов. Именно поэтому я хотел просить совета, но не у мудрецов, и тем более не у Великого друида. Я обратился к галлиценам, потому как они живут за краем Света и не участвовали в войне Кабанов. Но боги, увы, жестоки. Они нашептали моей матери ошибочное предсказание. И вот мы здесь, ты и я, лицом к лицу, со всей этой кровью на руках, всей этой ненавистью в сердце и долгом переубивать друг друга за чужие ошибки.

Амбигат замолчал, рассматривая меня тяжёлым взглядом. В этом длинном откровении я услышал нечто большее, чем он рассказывал. Он пытался оправдаться. Его – Верховного короля битуригов мучает совесть! Быть может, передо мной, потому что я унаследовал столько семейных раздоров, несомненно, перед моими родителями, перед товарищем детства, которого он убил, и сестрой, которую ограбил. Но это не всё. Благодаря посвящению, которое я получил на острове Старух, я могу предположить и нечто большее. Шрам на руке дяди – не единственная память, сохранившаяся у него об отце: он, должно быть, ценно хранил его голову в сундуке, если, конечно, гордо не выставил её на перемычке двери. Всё это время, что прошло со дня смерти короля туронов, он никогда не переставал с ним говорить. Когда Амбигат уставал от ухищрений друидов, от бахвальства воинов, от дрязг со своими супругами, то наверняка обращался к Сакровезу. Просил его мнения, с ностальгией вспоминал былые годы, ухмылялся с ним над посредственностью живущих. И даже порой подтрунивал над ним, потому как всё же неплохо пребывать в добром здравии, когда враг повержен. И, конечно же, долгие задушевные беседы усыпляли ненависть. Он чувствовал себя обязанным отцу. Именно поэтому пытался задобрить меня, воссоздавая частицу прошлого.

Интересно, что ждал Верховный король от меня взамен? Моего прощения? Это нелепица. Прощения моей матери? После того, что я совершил на острове Старух, он не мог сомневаться в том, что она отречётся от меня и что я больше не буду вестником её воли. Я мог бы предложить вниманию короля собственный рассказ, откровение о том, что случилось там, за пределами мира. Но он и так уже всё знает, что нового мог бы я ему поведать? Разве можно описать словами ужас? Саксена стала являться мне, как отец являлся королю. Мне не хотелось рассказывать ему об этом. Не будет Амбигату от меня обратной щедрости. Я пришёл сюда не торговаться!

– Ты ничего не скажешь? – спросил он.

– У меня нет ничего взамен.

Я думал, что он рассмеётся или разозлится, но ошибся. Впервые за это время он выглядел разочарованным.

– Тебе предстоит ещё многому научиться, – заметил он. – Если хочешь быть достойным сыном своего отца, нужно вести себя по-королевски.

Он встряхнулся и хлопнул в ладони.

– Так! Если сказать тебе больше нечего, пора заканчивать! Будем решать, что с тобой делать!

Он повернулся к Альбиосу, который уже давно слушал нас с закрытыми глазами.

– Предоставляю слово своему советнику. Ну, Победитель! Что думаешь?

Бард вздохнул. Произносить своё мнение ему явно претило. Ещё миг он молчал. На лице его застыло сосредоточенное выражение, которое я уже замечал, играя в рифмы, когда ему предстояло сочинить сложный куплет, но удовольствия от сложения стихов тут не было. Возраст вдруг взял над ним верх.

– Ты пытаешься расставить всё по своим местам, разобраться, какая ответственность лежит на тебе, а какая на твоём племяннике, – наконец начал он неохотно. – Ты говоришь себе, что твоя милость была бы решением, достойным монарха, но Белловез слишком задирает нос, что не облегчает тебе задачу. К тому же воины сочтут твою снисходительность за слабость, в то время как Великий друид увидит в ней тщеславие.

Верховный король нетерпеливо махал в воздухе рукой:

– Я спрашивал твоего мнения, бард, а не моего собственного!

– Между вами лежат два кровных злодеяния. Вся сложность в том, что вы принадлежите к одному роду: долг обязывает вас сплотиться перед лицом врага. В вашем же случае это невозможно.

– Я и сам это знаю, – гневно сказал дядя.

– С другой стороны, можно предположить, что нанесённый вами вред равнозначен. Ты убил его отца, Белловез убил твою мать. Из этого следует, что произошло некое замещение.

– Это правда, – признал Амбигат. – Но природа преступлений неодинакова. Сакровез не был моим кровным родственником, а Саксена была бабушкой этого мальчишки. Даже если мы в расчёте между собой, матереубийство имеет место быть.

– И это страшнейшее преступление, – вздохнул Альбиос. – Никто не поймёт тебя, если ты не накажешь его… И всё же тут не всё так просто. Казнив пророчицу, которая ошиблась в предсказании, Белловез поступил по обычаю. И случилось это далеко за пределами Света. С одной стороны, я не уверен, что в этом случае ты уполномочен вершить над ним суд, с другой – можно ли вообще говорить об убийстве, когда речь идёт о человеке, ранее умершем?

Альбиос пожал плечами.

– В действительности, – подытожил он, – у тебя на руках есть доводы как на приговор, так и на оправдание мальчугана. Но суть вопроса заключается не в этом. Корень проблемы кроется во взаимной ненависти, пожирающей вас обоих. Коли пощадишь Белловеза, а злоба по-прежнему будет глодать его душу, это может привести к потере твоего королевства. Если же предашь племянника казни, движимый не правосудием, а жаждой мести, то и это повергнет твоё королевство в крах. Однако, всемогущий владыка, я повторюсь: я не прорицатель. Я умею лишь затрагивать струны человеческих душ, но мне не дано постичь их тайны. Я не ведаю, что превозобладает в глубине ваших сердец. Тем не менее позволь обратить твоё внимание на ещё один важный момент. Он пришёл к тебе сам. Ты должен это учесть.

Амбигат с некоторой удовлетворённостью склонил голову. Затем, не без доли ехидства в голосе, спросил, указав на меня подбородком:

– А ты, юнец, сам-то что думаешь?

– Я не могу умереть здесь. Мне это не дозволено. Если хочешь заполучить мою голову, мне придётся убить тебя.

Король ухмыльнулся и фыркнул: «Упрямый баран!»

Он резко поднялся. Непроизвольно я сжал в руке копьё. А он отошёл на несколько шагов и встал в стороне, разминая ноги и потягиваясь.

– Нельзя сказать, что вы оба облегчаете мне задачу! – процедил он сквозь зубы.

Он стоял, созерцая грозные тучи и королевство, погрузившееся во власть ночи. Небосклон утопал в дождливых сумерках, а горящие вдали огни Аварского брода становились всё различимей. Амбигат с восхищением любовался этими унылыми просторами. Быть может, он искал у них совета, того, который не сумели дать ему мы.

– Довольно! – внезапно решился он. – Пора расставить всё по местам!

Повелительным тоном он окликнул воинов. В долине, окутанной сгустившимся мраком, встрепенулся отряд. Всадники рассыпались по склону холма и стали взбираться.

Если я и должен был что-то предпринять, то именно в тот момент. Я ещё успел бы проткнуть копьём сердце Верховного короля. Успел бы распихать псов, скатиться по кургану и запрыгнуть в повозку. Шансы уйти от своры гончих и такого числа всадников были невелики, но они и вовсе свелись бы к нулю, если бы я ждал появления битурижских воинов. Сумариос, конечно же, бросился бы мне на помощь, но наверняка сгинул бы в этой заварухе. Я должен был принять решение. Рука сжала в кулаке оружие.

Альбиос бросил на меня испуганный взгляд, но промолчал. Он не стал предупреждать Верховного короля о возможной опасности. Амбигат же в ожидании своих воинов продолжал стоять ко мне спиной. Как расценить его поведение? Как неосознанное? Умышленное? Пренебрежительное? Вполне возможно, это был вызов. Он сделал верный расчёт. Нанести ему удар исподтишка было бы бесчестно. Я хотел уже было окрикнуть его, вынудить его повернуться ко мне лицом, однако это ничего бы не изменило. Внутренний голос подсказывал мне, что он откажется от поединка. Ему не нужно мериться со мною силой, чтобы показать свою значимость. Мне остался лишь один способ доказать, что я унаследовал закалку своего отца, и что я с ним наравне. И я разжал кулак.

Всадники поднялись уже почти до самой вершины. Сквозь шум ветра до нас доносились теперь голоса и тяжёлый стук копыт. Я ждал, ждал бесстрашно, покорно, ждал с тем же смирением, с которым Саксена встретила меня, когда я предстал перед ней с мечом в руке. Той ночью она не спала. Она готовилась. Что-то в её спокойствии напомнило мне достоинство, с каким Ойко держался на пиру в Аржантате. Она прекрасно знала, что должно было случиться: и не только о своей смерти, но и о том, что будет дальше.

Прибывшие воины отрезали мне все отходные пути к повозке. Они обступили курган. Стало настолько темно, что я с трудом мог их различить. Меня окружало полчище мертвенно-бледных лиц. Лишь наконечники копий и бляхи конских сбруй ещё улавливали призрачный свет дня.

– Донн, – рявкнул Амбигат. – Принеси мне ножницы и бритву.