Никто не уйдет живым

Его голос звучал тихо, притворно мягко, он был словно тонкий хоботок, оканчивавшийся вертлявым щупающим отростком; это было самое последнее, что ей хотелось бы слышать на этой земле. Но как часто этот сутенер был снаружи ее комнаты, когда она об этом не знала? Слышал ли он, как она обзванивала трех подруг и спрашивала, голосом, едва не переходящим в рыдания, не может ли перекантоваться у них? Слышал ли он, что ей отказали? Знал ли он, что даже Райану нет до нее дела? Злорадствовал ли в темноте за дверью, довольно ухмыляясь, когда у нее кончались варианты, затягивалась на шее петля и уходила из-под ног почва? Не заходил ли ублюдок к ней в комнату, чтобы украсть банковскую карту?

– Не лучшее время!

– Всегда есть время для хороших новостей, типа. Думаю, што ты захочешь это услышать.

– Правда, что ли? А я думаю, что достаточно уже слышала, приятель.

– Да ладно, Стеф, открывай. Я не буду весь вечер базарить с этой говенной дверью, типа. Ты хочешь меня выслушать. Поверь мне.

«Поверить тебе?»

Стефани отперла и открыла дверь, но не впустила его, хоть он и пытался проникнуть внутрь, сделав шаг вперед, прямо на нее. Она не сдвинулась.

– Что?

– Ладно, как хочешь. Но тут кое-што заварилось, в чем ты, типа, можешь захотеть поучаствовать. Личное дело. Нам надо его без лишних ушей обсудить.

– Я ничего не хочу с тобой обсуждать. Я здесь надолго не останусь. Особенно теперь. – Она взглянула на потолок. – Ну, то есть, ты, на хер, шутишь, да?

Драч изобразил непонимание:

– Не улавливаю.

– Все ты улавливаешь.

Он напрягся, услышав ее тон, прищурил большие глаза, наморщил верхнюю губу.

– Ты думал, я тут останусь? Когда здесь такое творится? – Она не могла заставить себя сказать или описать, что именно.

– Да это к тебе никак не относится. Што тут другие вытворяют – это их дело, ага. Ничего плохого в том, што люди, типа, зарабатывают у себя на дому.

Она сделала глубокий вдох и попыталась воззвать к голосу разума через ярость.

– О, так это, значит, просто люди на жизнь зарабатывают? Ты меня дурой считаешь? Настолько, блин, наивной? У тебя тут преступный бизнес.

В ответ на слово «преступный» Драч выпрямился, как будто она назвала его каким-то другим словом, начинавшимся на букву «п», и ей отчаянно захотелось, чтобы так и было. Увидев, насколько побледнело его лицо, Стефани подумала, что ей лучше закрыть дверь. «Но что тогда?» Окна были зарешечены. И в тот момент она боялась, что это сделали, чтобы удерживать людей внутри, а не снаружи. Немедленно вернулся страх, а следом выделывавшая коленца паника, словно они были клоунской труппой. Испуг Стефани был сильнее злости; он был ее естественным состоянием со дня, когда она переехала в дом № 82 по Эджхилл-роуд.

– Следи за тем, што мелешь. Ты ничего не знаешь. Говоришь такие слова в моем доме. Доме моей мамочки. Ты за кого себя держишь? Што тебе до этих девах? А? Это их дело, чем заниматься. А зашибают они больше твоего, девочка, если правду сказать. Они даже не из этой страны, а срубают сотню за пять минут. Без налогов. Несколько месяцев работы – и они, типа, в отпуске на остаток года. Юг Франции. Испания. У них красивая одежка и любые штуки, какие они захотят. А ты работаешь в каком-то колл-центре и одета как оборванка. Сама под собой ветку рубишь, женщина. Такая милая девочка должна в «Дольче и Габбана» ходить…

– Хватит! В жопу. Хватит… ты думаешь, я этим займусь? – Вот почему он пришел к ней в пятницу с дешевым вином – чтобы подсластить предложение стать шлюхой в этом вонючем, полуразваленном доме. К ней втирались в доверие. Втирались! Как это слово вошло в ее жизнь?

«Мне всего лишь нужны были сраная комната и сраная работа!»

Жизнь стала такой сюрреалистичной и мрачной, что это было смехотворно. Но если она выпустит безумный хохот, застрявший в глубине ее глотки, то в лае, который вырвется в тоскливый воздух, не будет ни следа веселости.

– Убирайся прочь от моей двери, иначе я буду вопить, пока не прибегут соседи.

– Да кто услышит-то? Старый сосед-извращенец? Так он уже, типа, пытался тут поразвлечься. Говорит, понравилось ему то, што он увидел.

Она закрыла глаза, сглотнула.

– Меня от тебя тошнит.

Драч с трудом подавил смех. В его глазах плескалось веселье.

– Никто не ждет, што ты пойдешь к такому старому говнюку, девочка. Мы тут про джентльменов высшего сорта говорим. У нас, типа, большие планы. Все движется очень хорошо. А раз у тебя ничего нет, так я от чистого сердца предлагаю тебе руку помощи, типа. Тебе всего-то нужно ненадолго составить им компанию, ага? Это все солиситоры [5] и прочие такие люди. Посетители наши.

– Посетители? – Ей снова захотелось визгливо, мертво расхохотаться. – Вот, значит, кто тут шляется вверх-вниз по этой засранной лестнице, посетители? Трахают нелегальных иммигранток в ваших вонючих комнатушках. Судьи, без всякого сомнения. Банковские управляющие и барристеры. Может, поговорим с полицией, посмотрим, как им твое деловое предложение?

Драч склонил голову набок. Размял шею. Сжал кулаки.

Сила и злость вытекли из Стефани, как холодная вода, и ее снова доверху заполнили нерешительность и страх. Она захлопнула и заперла дверь. Но не отошла от нее, потому что Драч все еще стоял с обратной стороны.

– Я не хочу, штобы то, о чем мы говорили, куда-нибудь просочилось, ага? Если мне позвонят из управы, или копы, ага, если я где-нибудь услышу, што ты пиздишь про этот дом, я буду очень недоволен. Ты ничего ни про мое прошлое не знаешь, ни про Фергалово. А у нас есть ключики от этой двери.

Его шаги удалились прочь, в темноту.

Когда Стефани перестала их слышать, она позвонила Райану.

Он не взял трубку.






Тридцать пять




К девяти вечера иностранки развлекли еще четверых «посетителей». Масштаб анонимного людского потока, проходившего через дом, не давал беспокойству Стефани утихнуть и добавлял к нему щепотку отвращения.

У окна лежали собранные сумки, подготовленные для побега, но куда – она не знала. Стефани уже сделала два самых отчаянных звонка в своей жизни: один в ХСМЖ [6], другой – в женский кризисный центр. В центре принимали только жертв избиения, направленных полицией; в ХСМЖ был длинный список ожидания.

А потом она приняла окончательное решение. Она дождется утра, возьмет все, что сможет унести, проведет ближайшие две ночи в дешевой гостинице, отложит последние сорок фунтов на поезд и еду и в среду вернется в Сток упрашивать Вэл, чтобы та ее приняла. С первой ночи в доме № 82 у нее был выбор исключительно из неприятных и неприглядных вариантов. Безнадежная нерешительность, а может даже надежда или самообман, ничем ей не помогали. Но теперь у нее не было выбора. Она должна была уйти отсюда утром.

Стефани легла в кровать в одежде. У кровати, наготове, стояла пара кроссовок. Еще одна ночь. Всего одна ночь.

Она лежала в постели несколько часов, пока машины замедлялись возле дома и отъезжали от него. Иногда они останавливались и хлопали дверями. Периодически по цементной дорожке перед домом шуршали шаги. Вдалеке открывалась и закрывалась передняя дверь. Скрипела лестница. Смеялись девушки. Включался и выключался свет. Сквозь потолок доносилась танцевальная музыка из мобильников. Драч носился вверх и вниз по лестнице, сопровождая, направляя, болтая, самодовольно хохоча, потому что все шло, как он хотел. Распустивший перья, скачущий петушок – она представила себе, как улыбаются широкие губы, как пересчитывают выручку змеиные глаза с тяжелыми веками, оценивая клиентов. Где был его кузен? Пялился на дверь на первом этаже?

Мысли о них наполняли ее яростью столь темной, алой и жаркой, что Стефани боялась сломать стиснутые зубы. Когда она выберется из дома, то аннулирует выпуск новой карты, потом позвонит в полицию и сообщит о проституции. Это было единственное, чего она ждала с нетерпением: мести.

Последний «посетитель» прибыл чуть позже десяти. В одиннадцать часов то, что приходило к несуществующей девушке по соседству, принялось ухать, и кровать в ближней комнате застучала о стену, как будто только что прибывший чумной корабль качался на волнах и бился о хрупкий борт личного пространства Стефани.

Чуть раньше он стоял и перед ее дверью.

Она услышала, как приближаются от лестницы тяжелые шаги. Пол коридора рядом с ее дверью скрипел несколько минут, словно он раздумывал, в какую из комнат войти. Когда, щелкнув, открылась, а потом захлопнулась соседняя дверь, от нахлынувшей благодарности Стефани тяжело задышала и поняла, что задыхается. Но открой она дверь в любой момент его посещения – без сомнений, увидела бы пустой, темный коридор, полный запахом немытого тела или хуже.

«Но это и все, что есть, – запах и шаги. Они не могут тебя обидеть!»

Комната ее пока что оставалась теплой – единственное утешение, доступное ей во время безумия за дверью этого пузырька из света и натянутых нервов, который она занимала и не могла покинуть.

Стефани заткнула уши берушами. Легла на бок, лицом к своей освещенной комнате. В последнее время она не раз думала, что достигла дна в своей жизни, и большей частью – в этом доме. Но каждый раз появлялись новые бездны несчастья, готовые ее поглотить. А теперь ее ждал еще и новый контакт с Вэл.

Она клялась себе, что не опустится еще ниже. Промокала глаза платком, пока они не закрылись, чтобы уснуть.





Тридцать шесть




Четыре женщины в длинных юбках сидели в саду на большом лоскутном покрывале. Они склонили головы, так что ей не было видно лиц. Их грязные волосы были забраны в пучки на макушках. Стефани подумала, не читают ли они. В центре покрывала стоял маленький деревянный ящик с фиолетовым бархатным занавесом.

Кто-то прислонил к дубу деревянную лестницу и расставил под нижней веткой четыре одинаковых деревянных стула.

Только усевшись на покрывало, Стефани поняла, что женщины плачут, закрыв лица тонкими бледными руками. Как же она не заметила раньше?

Перед каждой женщиной лежало по старой измятой книге; на обложках было написано что-то неразборчивое.

Заметив присутствие Стефани, одна из женщин отняла руки от лица, открыв нечто, похожее на череп в парике. Поверх различимых костей был натянут рябой пергамент кожи, а глазницы были пусты. Стефани хотела закричать, но ей не хватило дыхания. Женщина сказала:

– Что у меня с лицом?

Стефани недолго пробыла в саду, прежде чем обнаружила себя в темном проходе с влажными кирпичными стенами, по которому спешили женщины в длинных юбках. Когда туннель становился слишком тесным и непроходимым, женщины падали на четвереньки и откатывались вбок, в почерневшие каменные проемы рядом с полом. Дыры выглядели как дренажные стоки без решеток.

– Тебе сюда, – сказал голос у нее за спиной.

Она посмотрела вниз, на темное отверстие, не более чем маленький каменный альков в основании стены.

– Сюда? Я не могу. Мне не нравятся тесные места.

Стефани оглянулась. Позади никого не было. И пусть она была всего лишь маленькой девочкой, но, попытавшись протиснуться обратно через узкий проход к чему-то, похожему на дверь, утопленную в одной из стен, она застряла.

То, что казалось ей выходом, было лишь углублением в кирпичной стене. В нем стояло что-то, завернутое в полиэтилен.

– Который час? – спросило оно.

Стефани проснулась в тишине и холоде настолько лютом, что он обжигал ей лоб, единственную часть лица, не спрятанную под одеялом. Она выдернула затычки из ушей. В следующий миг ее ушные каналы заполнил ощутимый холодок воздуха.

Смазанные, полузабытые образы проваливались в небытие, и в конце концов она не смогла вспомнить о кошмаре почти ничего. Там были мокрые кирпичные стены… длинные юбки… лицо, ужасное лицо.

Стефани осмотрела стены и потолок своей комнаты и увидела зеркальные двери шкафа, маленький стеклянный столик, свои сумки, окно. Никакого движения не было. Она втянула холодный воздух. Никаких следов звериного мужского запаха.

«Слава богу».