Никто не уйдет живым

Возможно, пыль выбралась из-под ступеней лестницы. Дерево на них было заново отлакировано, однако сами ступени были в доме изначально.

Мобильник Эмбер завибрировал, и она подскочила, потом схватила телефон, чтобы посмотреть, кто звонит; номер знали немногие.

«Джош».

От неожиданного прилива облегчения при одном только виде его имени у Эмбер закружилась голова.

– Слава Богу.

– Я был за рулем, когда ты звонила, – сказал он. – Шоссе. Свернул на обочину, как только смог.

Эмбер слышала его, но не воспринимала его объяснения. Она не узнала свой голос, когда сказала:

– Он здесь. Я его видела. Снаружи. На дороге…

– Не спеши. Его? Фергала?

– Я видела его меньше часа назад.





Семьдесят три




– Уверена? Ты его хорошо разглядела?

– Да. Нет. Но сколько на свете таких высоких людей? Это был он.

– Во что он был одет? Я немедленно передам описание в полицию.

Эмбер попыталась вспомнить, что увидела на самом деле, в промежуток не длиннее секунды до того, как ее машина заглохла.

– Не знаю. Потому что солнце садилось у него за спиной. Я видела только силуэт.

Но это был силуэт человека, которого она узнала бы где угодно.

Она потерла руки; они покрылись мурашками при воспоминаниях о возможном росте фигуры, и о том, куда смотрела длинная костлявая голова.

– Как вообще он мог узнать, что ты там? – Джош изо всех сил пытался поддерживать сочувственный тон, но Эмбер знала, что он ей не верил. Он всегда сохранял в основном невысказанные сомнения относительно ее показаний, относительно ее нормальности. Она не могла его винить. Так было со всеми, всеми, кто на нее работал. Все думали о ней одно и то же: что переутомление и депрессия, и тревожность так повлияли на нее, что она начала галлюцинировать с первого дня жизни в доме на Эджхилл-роуд. Что у нее гипермания, как предполагал один из врачей, и что она сделалась остро параноидальной из-за того, что они с ней сотворили и угрожали сотворить. Виновата травма. Виноват шок. Виноваты постоянный ужас и неотступный страх перед собственной смертью. Виновато длительное ожидание пыток и изнасилования. Виноваты неволя и неспособность контролировать свою судьбу.

Ее нестабильное состояние мешало расследованию с самого начала: об этом ей сообщали не раз, в корректной и некорректной формах. Но Джошу она платила, и ему приходилось воспринимать ее всерьез. Джош всегда признавал, что ее страх был подлинным – на это он не жаловался – но не мог поверить в то, что она говорила об иных вещах.

Глаза Эмбер жгло от слез. Ее потрясение оставалось неслышным, пока она не всхлипнула.

– Я еду. Дай мне три часа. Я в Вустере.

Эмбер откашлялась, протерла оба глаза рукой.

– Пыль, и он… у меня был сон. Новый. Здесь, внутри. Они были здесь. Они пробрались внутрь, Джош. Они были в моей комнате… – ее голос сорвался.

– Хорошо, хорошо, я выезжаю. Полагаю, твой «маленький друг» с тобой? – в голосе Джоша сквозило неодобрение того, что она обзавелась оружием в то время, как он на нее работал. Вопрос он задал не для того, чтобы убедиться, что она готова защищаться; он боялся, что Эмбер может застрелить себя или одного из соседей, который по глупости решит выгулять на ее подъездной дороге собаку.

Эмбер хлюпнула носом.

– Я готова. Готова встретить этого козла. Я почти хочу, чтобы он показался. Ты знаешь, вот это безумнее всего. Часть меня даже радует идея прикончить эту тварь. Прикончить его.

Она забыла страх, чтобы воспламениться яростью. Даже руки у нее задрожали. И это было хорошее чувство, если, конечно, слово «хорошее» сюда подходило. Оно казалось естественным, необходимым, и жизненно важным, и неостановимым; она не могла бы унять его даже если бы захотела. Они даровали Эмбер эту ярость в ту ночь, когда заперли в квартире на первом этаже. Где обитала она.

На заднем плане, за границей ее мыслей, которые полыхали красным и заставляли ее скрежетать зубами, пока не стало казаться, что те сделаны из глины и слипаются воедино, она слышала голос Джоша. Строгий голос, постепенно набиравший громкость:

– Так, Эмбер. Эмбер! Послушай меня. Эмбер, мне надо, чтобы ты успокоилась. Обдумала это хорошенько. Эмбер, ты меня слушаешь?

Но она его не слушала. Это был ее дом, ее святилище; она страдала ради него, и заслужила его, и заплатила за него большим, чем просто деньги. И этот крысомордый хрен не смел возвращаться, чтобы угрожать ей и запугивать ее.

Ломать ее.

– Я ему не позволю! Не позволю! Где он? Джош? Где этот мудак? – она поняла, что кричит, через несколько секунд после того, как начала. – Три года! Три года, а он все еще свободен. Она с ним. Она! Почему ты не можешь их найти? Почему? Почему, Джош? Потому что он забрал ее из дома. Вот почему. Ее так никогда и не нашли…

А потом она прошептала в пораженную тишину в телефонной трубке:


– Она спрятала его. Спрятала его, Джош. Только так Фергал мог сбежать. Она знает, как прятаться. Она пряталась в том доме сотню лет. Почему никто из вас мне не верит?

Джош молчал. Даже он не знал, что сказать. Он был в Ираке и Афганистане; он участвовал в войнах, и Эмбер была уверена, что ему случалось убивать. Теперь он был телохранителем у богачей и их детей, потому что Джош умел видеть угрозу и все, что могло быть подозрительным или рискованным; он был специалистом по безопасности. Он знал, как прятаться и как прятать людей от их врагов. Но даже человек вроде Джоша не был ровней для нее.

«Для нее.

Для Мэгги.

Черной Мэгги».

Слова грохотали глубоко и глухо, ритмично, как маленький барабан под невидимыми руками, в деревянном ящике, в черной комнате, откуда открывались двери в иное место, которому не было видно конца.

– Примерно через час я сверну на обочину и отзвонюсь, – Джош изо всех сил пытался оставаться спокойным и профессиональным после того, как она наорала на него и практически обвинила в том, что он ее подвел. – Потом еще раз позвоню, когда буду подъезжать к дому. Будет уже поздно. Но ты постарайся оставаться спокойной, пока я до тебя не доберусь.

Эмбер всхлипнула.

– Никаких новостей нет? Можешь мне хоть что-нибудь сказать?

– Прости. Нет. – И она знала, что, говоря это, Джош пытался понять, как неграмотный рецидивист ростом выше шести футов, с ограниченными средствами, в грязной одежде и с руками, выпачканными кровью, без известных друзей в западном Мидленде, с половиной лица, обожженной концентрированной серной кислотой, мог три года скрываться и не оставить ни намека на свое местоположение. Кроме тела медсестры из отделения экстренной медицинской помощи, за которой он прокрался домой, заставил ее обработать свои раны, а потом задушил ее же собственными колготками спустя день после того, как сбежал из того места.

Эмбер набросила кухонное полотенце на газету с пылью, а затем отвернула крышку с бутылки рома.





Семьдесят четыре




В саду были люди. Мужчины в белых костюмах с эластичными манжетами и резиновых ботинках. Некоторые из них двигались. Их лица скрывались под масками и капюшонами. Мужчины обходили ямы, выкопанные в черной земле. Они носили по узким тропинкам, выложенным дощечками, синие ящики, лавируя между ямами.

Одно из отверстий в земле было накрыто белой палаткой. Через ее вход Эмбер была видна согнувшаяся фигура, очищавшая что-то, что держала у самого лица.

На заднем дворе установили ширмы из брезента, чтобы люди не заглядывали в сад, и кукуруза в полях, океан вощеных листьев, колеблемых ветром до самого моря, которое плескалось и пенилось о каменистый берег, была скрыта от ее взгляда. Но она слышала, как там, вдали, шумят растения и море, старое вечное море.

На самой длинной ветке дуба, росшего посреди лужайки, были повешены за шеи четыре женщины, склонившие головы набок, как любопытные птицы. Они следили за движением под своими обутыми в ботинки ногами, пока мужчины в белых костюмах извлекали из ям все больше похожих на палки коричневых предметов. Они убирали палки в прозрачные пакеты, а запечатанные пакеты осторожно укладывали в синие пластиковые ящики.

Громко вибрирующая машина высасывала воду из ямы, выкопанной возле дома. Рядом с машиной стояла и курила женщина. Эмбер не хотела встречаться с ней взглядом, но знала, что та смотрит на нее.

Прожектора в небе высвечивали части сада белым, а другие оставляли в темноте. Эмбер не могла сказать, что было тенью, а что – человеком, поскользнувшимся в грязи, которую дождь делал только хуже. Она посмотрела в небо. Видны были только четыре больших прожектора и никаких звезд. Иногда прожектора облетали дом, иногда просто зависали. От звука винтов она нервничала, потому что знала, что за ней наблюдают и снимают ее.

В полях сбоку от своих владений, через ветки деревьев, она видела горящие свечи ночного бдения. Слышалось пение группы женщин, разбивших лагерь в поле несколько дней назад.

Внизу, в доме, гомонила толпа людей. Все они говорили друг с другом одновременно.

Голос за ее спиной позвал Эмбер по имени. Мужской голос, который она узнала, и глаза ее наполнились слезами от мысли, что Райан так близко. Но с ним что-то было не так, и когда он позвал ее снова – «Стефани» – прозвучало это так, будто рот у него был набит едой.

Она отвернулась от окна и посмотрела на красную дверь спальни, сейчас открытую и касавшуюся изножья кровати. Фигура, лежавшая на кровати, отвлекала Эмбер от Райана; она видела только верхнюю половину тела с раскинутыми руками. Лицо было скрыто. Человек в кровати не двигался.

– Стефани, – повторил Райан; слово было влажным, шипящим и не таким четким, как раньше, как будто он с трудом двигал челюстью вокруг распухшего языка. Он отвернулся, уронил голову. – Принессс тфой сссалог.

Она была уверена, что, говоря это, он истекал слюной, потому что Райан издал сосущий звук, как будто втягивал что-то обратно в рот.

– Я не хочу опоздать на работу, – сказала ему Эмбер. – Можно, я останусь у тебя? – спросила она, напуганная окружавшим ее зданием. Она не хотела провести в сельском доме еще одну ночь.

Свет за дверью спальни мигнул и погас, погрузив и без того тускло освещенный коридор во тьму. На выключателях стояли таймеры. Она больше не видела ног Райана в дверном проеме.

Эмбер выбежала в коридор третьего этажа дома. Она жила не здесь; она жила этажом ниже, в комнате с черными стенами и зеркалами.

Она слышала, как он идет вниз по лестнице. Свет от фонарей в саду скользил по лестничному окну, но Райан не смотрел на нее и, спускаясь, отворачивал лицо.

Когда Эмбер оказалась этажом ниже, Райана там не было. Она продолжала звать его по имени.

Здесь, внизу, ей было трудно слышать собственные мысли. Она не была уверена, слышится ли шуршание пленки из дверей, что вели в темные комнаты, или это голоса исходят из стен.





* * *


Эмбер разбудил телефонный звонок. Она резко села и сказала: