Никто не уйдет живым

Эмбер утерла глаза рукавом.

«Пусть приходят».

Пусть приходят, пусть выскажут все, как бы мало памяти, инстинктов и чувств ни осталось у них в бессветном холоде, который они не могли понять и всегда пытались познать с тех пор, как она, Черная Мэг, подняла их из ям, где они были связаны и задушены.

Сколько их было? Почему одни преследовали ее, бормоча, привлекая внимание, а другие молчали?

Это было невеликим утешением, но Эмбер была уверена, что никогда не встречалась с Гарольдом Беннетом. Он умер в тюрьме, был кремирован властями, а не погребен в том месте. Но был ли его сын, Артур здесь, в Девоне? Он умер в доме своего маньяка-отца и убитой им матери, и был активен в убогих комнатах фамильного дома. Так где же насильник?

Фергал – невероятно – был здесь, но он умер и был похоронен не в доме № 82. Или он вообще не умер? Действительно ли он был снаружи? Эмбер сжала пистолет крепче.

И где был этот выродок с костистым лицом, принц хорьков, Драч? Почему он не заявился в ее дом со своими змеиными умыслами? Он появлялся исключительно во снах. Однако он окончил свои дни там же, где и Беннет-младший. Почему Фергал здесь, а Драч и Беннет – нет?

Она опять спросила себя, не носит ли его Мэгги в себе, как паразита, угнездившегося в самой плоти и крови ее тела. Она должна путешествовать со своей свитой. Эмбер никогда не понять ее мотивов и целей. Почему она выпустила ее из своего храма в корнях дома. Возможно, Фергал похитил тварь, которой служил, против ее желания, а она хотела, чтобы Эмбер уничтожила ее прислужников стеклом и кислотой. Или тварь дала ей уйти ради какой-то иной, еще более чудовищной роли, которую она должна была сыграть в другом месте? О ней не было книг; не нашлось ничего, кроме нескольких старых песен, да осколков керамики. У Эмбер были только размышления, догадки, инстинкты. Но правила обряда Черной Мэгги не были ясны, пока что нет. И что ей нужно будет сделать, куда отправиться, чтобы понять эти правила и найти их границы? Но, что бы ни случилось, она никогда не должна присоединяться или позволить присоединить себя к растущему числу потерянных и заблудившихся. Жертвы оставались жертвами, мучители – мучителями. Если это не было адом, она не знала, что им было.

Она не станет жертвой.

Эмбер посмотрела на пистолет у себя в руке.

– Я сама это сделаю прежде, чем достанусь тебе! Ты слышишь?

Может быть, самоубийство после долгого и мучительного периода депрессии, отягощенной невыносимыми видениями, и было тем, что запланировали для Эмбер: ее судьбой, куда бы она ни бежала. «Они догнали тебя. Нашли тебя здесь». Так что и самоубийство, возможно, не станет выходом.

«Еще одна девица ляжет под траву».

– Ты этого хочешь, сука? Еще одну мертвую девушку? За этим ты пришла?

Прижав пистолет к боку, Эмбер большим пальцем сняла его с предохранителя. Она сомневалась, что пуля может как-то подействовать на то, что бродило сейчас по дому, но пистолет придавал ей сил. А если Фергал был еще жив, если он как-то, каким-то немыслимым обходным путем, добрался до нее и действительно был сегодня там, внизу, на лужайке, тогда она закончит то, что должна была сделать три года назад. Мысль о расправе над ним, о том, чтобы приставить дуло к его уродливой роже и нажать на спусковой крючок, прогнала через нее волну возбуждения, от которой у Эмбер перехватило дыхание.

– Ты у меня внутри? – завопила она, открывая дверь своей комнаты. – Или ты там, сука?

Она слышала, как что-то медленно и осторожно движется впереди; теперь оно спускалось по лестнице, и к Эмбер пришло неприятное воспоминание о том, как ее заманили в кухню, к двери гаража, всего неделю назад.

Был ли несчастный Райан снова в ее доме? Был ли это ее окровавленный рыцарь, сломанный, а затем убитый ударом кирпича? Она должна была знать, страдает ли он. Страдает ли он до сих пор. А если Райан мучился, значит ее долгом было покончить с его болью.

Это касалось не только ее; если это происходило, прямо здесь, прямо сейчас, значит, оно касалось всех несчастных душ, последовавших за ней из своих жалких могил на Эджхилл-роуд. Она всегда обещала, что не забудет их.

– Как мне вас освободить? Скажите мне! Хоть кто-нибудь из вас! Скажите, что мне, на хер делать?

Райан лишился зубов. Эксперты-криминалисты исползали то место в северном Бирмингеме на четвереньках и подобрали каждый волосок, оставшийся на его прогнивших полах. Два пропавших зуба Райана не могли не заметить, отшвырнуть ногой или втоптать в свежевскопанную землю двора. В этом Эмбер была уверена. Значит, потерянные зубы подобрали, забрали.

Маргарита Толка лишилась волос. Она тоже была здесь, в кухне; наполнила воздух тем, что осталось от ее попыток быть утонченной: ароматом духов «Анаис Анаис». У других жертв обнаружили пропажу зубов, пальцев рук и ног, может, и волос тоже, хотя нельзя было узнать точно, что забрали у тех, кто был похоронен глубже и дольше.

Беннет потерял палец. Все жертвы Мэгги были погребены не полностью.

Сердце Эмбер забилось быстрее от мысли, которая постепенно росла и обретала форму; которая все меньше казалась макабрической фантазией и все больше – чем-то логичным, по мере того, как она шаг за шагом приближалась к лестнице. Без материального эмиссара, без тюремщиков и убийц, может ли Старушка Мэг делать что-то, кроме как преследовать ее и сводить с ума? Она прикидывала, сможет ли жить с кошмарами, сможет ли научиться сосуществовать с призраками, пока не найдет ответ и выход. Значит, так старая Черная Мэг переносила своих спутников, с помощью собранных частей тела, трофеев? Это значило, что она должна быть прямо здесь в каком-то материальном смысле, но как такое было возможно? Неужели Фергал вынес ее в своих руках и носил с собой три года?

На лестнице никого не было. Но, как и раньше, Эмбер слышала, как ноги шаркают по прежнему маршруту, словно невидимые маршрут или порядок зарождались на этих этажах по мере того, как мертвецы овладевали новым местом. Эти сущности всегда повторяли одни и те же действия.

Сбитая с толку, цепляющаяся за логику даже в подобный момент, она решала у себя в голове загадку: как эти ужасные артефакты, эти дьявольские трофеи, оказались здесь? Фергал. Должно быть, он жив. И, должно быть, он принес сюда реликвии отвратительной богини.

– Как? Как? Как ты можешь здесь быть? – закричала она, чтобы задавить панику.

В кухне открылась дверь.

Эмбер остановилась. Она слишком отчетливо помнила, что напало на нее там, внизу, что вскрыло ее разум и перетасовало воспоминания, как будто они были колодой карт, быстро перемешанных невидимыми руками и прочитанных присутствием чего-то неестественного, сущности, которая едва не затушила ее жизнь, словно незначительный уголек, выпавший из жаровни.

Пустота хотела ее. Ничто, бесконечная тьма желала ее. Вечный холод, конец самосознания, заикающееся повторение последних слов поджидали ее прямо в этом доме. В ней нуждались. Кто-то пришел к ней домой, чтобы переправить ее на ту сторону. Он преклонял колени на лужайке, будто какой-то жуткий, почерневший перевозчик. Может, это была ее цель: окончить дело?

– Фергал! Ты, ублюдок! Тебе нужна я? Я здесь!

Ее захватила новая мысль и то безумие, что из нее следовало: если она умрет, и ее собственность отдадут благотворительной организации для помощи пострадавшим от насилия женщинам, к которой она была так щедра и написала в завещании… господи, завещание… что оставляет дом женщинам, лишившимся жилья, чтобы они могли жить в безопасности… если Эмбер умрет здесь, не начнет ли однажды она сама шептать им? Может, это ее судьба – остаться здесь мертвой, но присутствующей и невидимой? Будет ли она преследовать сломанных и беспокойных женщин, что станут искать в этом доме укрытия в грядущие годы? Будет ли она мучить их своими смутными воспоминаниями и своим бормотанием, своей слепотой и своим непониманием?

«Который час?»

Эмбер сглотнула, и ей захотелось, чтобы можно было просто смыть ту ужасную громаду чувств, что набухали у нее в голове. Ей придется изменить завещание, настоять, чтобы ее дом снесли, уничтожили, засыпали землю вокруг фундамента солью, а потом закатали в бетон.

Ее внимание привлекла открытая кухонная дверь.

Она достигла подножия лестницы, и через дверной проем видела, что на противоположной стороне кухни открыта дверь в гараж. Рассвет, проникавший через кухонные окна, играл бликами на краске и окнах ее машины. Виден был и край морозильника. По крайней мере, внутренности гаража не растворились в непроницаемой, но агрессивной тьме.

Эмбер подняла руку и нацелила пистолет на дверь гаража.


– Я знаю, что ты там.

«Не могут тебе навредить, не могут, не могут…»

Эмбер протолкнула себя в дверь кухни, но прижалась спиной к стене, чтобы видеть все помещение. Тогда она и почувствовала запах. Воздух кухни теперь пах Райаном: его дезодорантом и гелем для душа, кондиционером для белья, его потом. И, почувствовав, что он здесь, она прослезилась.

– Райан? – ее голос был не более чем шепотом, но имя вызвало ответ из неосвещенного гаража.

Непослушный рот, полный, возможно, слюной или жидкостью, попытался заговорить из далекой темноты, где скрывался. Влажное бормотание было неразборчивым. Но она слышала, как говорящий движется, далекий стук неуклюжего тела о гаражную дверь. Шарканье, как будто нога цеплялась за бетон или тащилась позади неповоротливой фигуры.

– Райан. – Она сглотнула, чтобы очистить горло от эмоций. – Райан?

– Де…е…ааа.

Детка: так он ее называл.

– Штеффф.

Стеф.

Послышалось жуткое шмыганье, и хриплый вдох, как будто у говорящего воспалились носовые пазухи, заполнив дыхательные пути жидкостью. Было похоже, что некто в ее гараже не только говорит, но и дышит с трудом.

«Кровь. Он захлебывается кровью».

– Штеффф…

То, что последовало за попыткой выговорить ее имя, звучало как «Сюда» или даже «Иди сюда», но Эмбер не могла понять точно, настолько неумелым или изуродованным был рот, издававший эти жуткие, но жалкие звуки.

Она сделала четыре шага через кухню, к двери.

– Райан?

Существо было рядом с полом, в дальнем углу, и пыталось обогнуть капот машины.

Она остановилась и сказала себе, что не может быть уверена, будто там, в темноте, копошится Райан. Это мог быть обман: запах, жалкое скуление ее имени, созданные как приманка, ловушка, чтобы завлечь ее в это темное, тесное пространство. Пространство, способное мгновенно измениться и неожиданно лишиться стен, пола, верха и низа, как первый этаж дома № 82. Она создавала двери. Вокруг нее были двери, открывавшиеся в иные места.

«Когда умираешь, проваливаешься в двери».

Эмбер стиснула зубы при мысли о жестокости и унижении, и боли, обрушенных на молодого человека, единственного, кто беспокоился настолько, чтобы попытаться освободить ее с помощью денег, которых у него было немного. Они сломали Райану руку в доме, потом выволокли наружу и топтали его, раздавили его милую голову кирпичом. Ее сердце вновь разбилось. Сколько раз может сердце разбиться? Оно способно разрываться надвое снова и снова, пока не зачахнет душа; Эмбер поняла это на горьком опыте.

– Нет! – она замотала головой, как раненая лошадь, и оперлась на кухонную стойку.

– Нет! – выкрикнула она, желая выстрелить в кого-нибудь, а затем продолжить всаживать пули ему в лицо. – Ты, сука. Ты, сука. Ты, сука. Ты, сука!

Эмбер встала в зияющем дверном проеме.

– Милый. Я иду. Я тебя им не отдам.

Она заглянула в гараж. Где он?

– Райан?

Она настолько же почувствовала, насколько увидела смутный силуэт рядом с серым металлом ворот гаража, неровный контур макушки головы над черной крышей машины.

В гараже был и свет, слабый, но необъяснимый: синеватое рассеянное свечение перед воротами гаража, выходившими на подъездную дорогу. Эмбер прищурилась и посмотрела прямо на силуэт, который начал приобретать форму в тусклом сиянии. Неясный и бледный овал, похоже, медленно двигался или подкрадывался к ней от закрытых ворот, потом направил свой путь обратно ко въезду в гараж, а затем снова заскользил вперед, каждый раз одолевая не больше нескольких футов.

Белое пятно в воздухе у ворот издало звук. И в тот самый момент, как Эмбер услышала это хлюпанье, у нее появился новый и совершенно нежеланный взгляд на происходившее: если это была голова, голова с неразличимым бледным лицом, значит, она продвигалась внутрь гаража, прежде чем отдернуться обратно и повторить свой путь, как пленка, застрявшая в проекторе. Либо тело, окутанное мраком, шагало на месте, снова и снова, и в каком-то неявном свете виделся намек на его лицо.

Звук повторился, влажный и тягучий; чмокающий рот в темноте.

Эмбер проглотила комок в горле.

Заговорить – если он хотел сделать это – гостю не удалось, словно то, что служило ртом, было чем-то закрыто, или не могло больше работать так, как прежде. Шипящая, почти захлебывающаяся слюной, это, показалось ей, была еще одна попытка произнести ее имя.

– Шшштеффф.

– Райан. – Ее собственный голос был на грани срыва, подточенный страхом и шоком, и неверием.

– Сссалокххх… – То, что последовало дальше, было неразборчивым, но повторилось трижды, прежде чем она различила «Мы можем уйти» в чем-то, напоминавшем «Ы ошм йти», или что там пыталось выговорить это слюнявое нечто.

Эмбер гадала, не слышит ли голос у себя в голове.

– Райан? Я уже не там, – сказала она мерцанию, которое начало угасать. – Райан, Райан, я уже не там. Уже нет. Почему ты здесь? Почему ты…

Она потеряла из виду смутное пятно света, обернувшееся зеленоватым, выцветшим фосфоресцированием за капотом ее машины. Оно стало напоминать движение силуэта, наложенное на темный фон, сделалось неясным, как рентгеновский снимок, как размытый пленочный негатив, а потом растворилось в воздухе.