Убить одним словом

Хотел бы я, чтобы Димус рассказал мне больше, но я полагал, что он мог рассказать мне лишь то, о чем он помнил, что рассказывал. Возможно, он помнил и мое отчаяние. Но каким-то образом эта петля воспоминания и действия застыла на месте в памяти Димуса, и если бы мы ее нарушили, то уверенность Димуса в том, что произойдет дальше, испарилась бы вместе с тем, чего он намеревался достичь. А так как он был мной, я предполагал, что его амбиции были мне самому исключительно на пользу. Как минимум ему удалось ударить Майкла Девиса по лицу. Могу себе представить, какое удовлетворение он испытал, особенно после двадцати пяти лет ожидания. Хотел бы я, чтобы Димус появился в тот момент, когда рядом со мной был Иэн Раст, и выбил из него дух. Хотя, если поразмыслить, Раст был адски страшным, и я полагал, что не горел бы желанием с ним встретиться ни в пятнадцать, ни в сорок лет.

Итак, Миа. Я лежал на кровати, смотрел в потолок, представлял ее лицо. Я мог представить, как я делаю это. Ползу к телефону в коридоре, набираю ее номер, вручную подкручиваю диск телефона после каждой цифры, чтобы его шум не сделал мать свидетельницей происходящего. «Привет», – сказала бы Миа. «Привет», – ответил бы я тихим голосом, в отношении которого мне хотелось бы, чтобы он звучал соблазнительно, а не как голос мальчика, напуганного, что его мать спустится в коридор и спросит, что он делает. «Привет, Миа. Это Ник. Нам надо снова встретиться. У меня дома?» Это почти что казалось простым. Признаю, что я был немного под кайфом от гашиша. Он забрал мою боль и тошноту и запихал их в угол, в котором я их все еще замечал, но не спотыкался о них все время.

Конечно же, мне сначала понадобится ее номер. Он был у Джона, но у него будут и вопросы. Насколько я мог судить, они уже встречались. Держались за руки, чмокались в парке… Но если это правда, то почему они пришли за мной той ночью? Третий – всегда лишний.

Я мог бы позвонить Джону, и он дал бы мне номер Миа, но мне пришлось бы за него заплатить. Не деньгами, разумеется, у него и так их полно было. В менее материальной валюте. И он бы трещал не умолкая. «Ник, она отказала? Она с тобой была любезна? Она смеялась?» Я не хотел бы, чтобы он стал свидетелем всего этого точно так же, как я не хотел бы, чтобы меня подслушивала мать. Нет, моим единственным вариантом был Элтон.



В общеобразовательной школе Элтона в эту среду был выходной: день основания школы или что-то в этом духе. Я сказал матери, что слишком болен, чтобы идти в школу, но недостаточно болен, чтобы весь день пролежать в постели. Она позволила мне остаться дома и уехала преподавать естествознание своему текущему выводку учеников со слабой надеждой, что, может быть, хотя бы один-два из них поступят в университет. Я никогда не понимал, почему она решила заняться преподаванием. Она была не более общительна, чем я. Впрочем, я понимал, почему она выбрала естественные науки. Это был не такой предмет, который завоевывал интерес учеников благодаря доброте учителя или его приверженности своему материалу.

Она позволила мне остаться дома с весьма поверженным видом. В былые времена она бы призвала меня к тому, чтобы заниматься, и напомнила бы о грядущих экзаменах. Я смотрел, как она выходит из дома и идет по улице, и вдруг на меня снизошло осознание того, насколько ей приходится тяжело. Одновременно с этим я знал, что Димус все это время это понимал. Один тип рака сделал ее вдовой, другой тип того же заболевания приковал к кровати ее единственного ребенка. Мне всегда было сложно смотреть на себя глазами других, но думаю, что встреча с Димусом помогла мне с этим. Для меня было нормально воспринимать себя только таким, каким я был в настоящем. Младенец, ползущий в сторону камеры в фотоальбомах, карапуз с плюшевым мишкой и красной пластиковой машинкой, последовательность маленьких Ников, связывающих этого долговязого подростка с моментом моего рождения… Я никогда не возвращался к ним в своих мыслях. Но, должно быть, мать каждый раз, когда смотрела в мою сторону, видела всех этих детей, идущих за мной вереницей. И теперь им всем угрожала опасность.

Наверное, если бы кто-то из нас двоих чувствовал себя менее неуклюже в собственной шкуре и был немного больше Элтоном и немного меньше Саймоном, мы бы могли разговаривать, обниматься, делать все, как полагается, и не запускать эту ситуацию до такого состояния. Но мы родились другими и иначе не смогли.

Я заметил за собой, что я очень сильно надеялся на то, что Димус смог сказать матери что-то полезное тогда, в мою первую ночь в больнице. Она была почти того же возраста, что и он. Может быть, в его будущем она была уже мертва, и он носил на себе и это бремя тоже. В моих глазах потемнело, и я вдруг понял, что как минимум об одной вещи из будущего я не хотел знать. Достаточно знать, что он нашел те слова, которые я не смог, и сказал ей что-то, что сможет ей помочь.



Я взял из сарая свой велосипед и доехал до дома Элтона. Да, меня несколько шатало по дороге, и я пропускал каждый второй светофор, но, как ни странно, ехать на велосипеде было менее больно, чем ходить, и гораздо быстрее.

Элтон жил в двух милях от меня, с противоположной стороны Ричмонд-парка. Его квартира была примерно посередине той линии, которая соединяла облагороженное сердце Ричмонда, его особняки биржевых брокеров и богатые таунхаусы с бетонными джунглями Брикстона. Во время бунта прошлой осенью – второй волны бунтов за четыре года в этом районе – дым было видно из окна Элтона. Месяцем позже произошел еще один бунт к северу от реки в Тоттенхэме, там еще пытались насадить на кол голову полицейского. Я спросил Элтона, что он думает по этому поводу. Он лишь покачал головой:

– Ко мне это не относится. Это ямайцы, мужик. От Ямайки до Мадагаскара десять тысяч миль.

Я хотел было сказать, что основанием для беспорядков был цвет кожи, а не то, откуда именно эта кожа приплыла в Англию, но промолчал. Правда в том, что я ничего на самом деле не знал. Даже о том, через что прошли Элтон и его семья. И поэтому я заткнулся.

Когда я затормозил, Элтон сидел на улице и ел рис с чили из плошки. Он всегда старался есть под открытым небом, если не шел дождь. Холод при этом ему не мешал. Он прохаживался по узкой полосе жухлой травы между многоквартирным домом и низкой стеной, отделяющей двор от улицы. Летом другие дети выглядывали из окон и болтали с ним. Мне казалось странным, что Элтон так много времени посвящает тому, чтобы научиться драться, ведь из всех, кого я знал, ему это пригодится с наименьшей вероятностью. Он просто нравится людям.

Это были четырехэтажные дома, и если детишки окликали Элтона, он, чтобы поздороваться, карабкался вверх, как Человек-паук. У него были стальные пальцы, а высоты он не боялся вообще.

Он увидел меня, когда я привязывал цепью к воротному столбу мой велосипед, и подошел, нахмурившись:

– Долго он тут не простоит. Надо занести его внутрь.

– К тебе домой? Мама не будет против? – Мысль о том, что я втащу свой велосипед в их крохотный коридор и запачкаю грязью линолеум миссис Арно, меня пугала. Эта женщина яростно охраняла неприкосновенность своего дома, а также была бесконечно добра, и я испытывал ужас от того, что могу ее чем-то расстроить.

– Она будет гораздо больше против, если мне придется догонять того, кто его угонит. – Элтон кивнул в сторону их двери: – Не заперто.

Я занес велосипед внутрь и прислонил его к радиатору. В коридоре было тускло, все пространство вдоль стен было уставлено вещами. Это был уютный беспорядок, к которому я всегда стремился. Хотя матери точно не понравилось бы, если бы что-то подобное стояло вдоль ее пустых стен цвета магнолии. Я вдохнул воздух этого места. Здесь всегда что-то готовили, и здесь всегда вкусно пахло. В гостиной бубнил телевизор. Скорее всего, братья Элтона были там, может быть, все четверо теснились на диване и смотрели на «бетамаксе»[11] фильм о боевых искусствах.

Элтон не перестал хмуриться, когда я вернулся на улицу. Он мне предложил свою плошку.

– Острое? – спросил я.

– Немного перченое. – На его бровях виднелись капли пота, несмотря на январский мороз.

– Воздержусь, пожалуй, – улыбнулся я. Когда Элтон называл что-то «перченым», это означало, что у большинства людей язык обуглится от такой еды. В доме семьи Арно пахло вкусно, но класть что-либо в рот, не попробовав сначала, было чревато.

– Я тобой недоволен, – сказал Элтон.

– Мной? – Уж чего-чего, а этого я не ожидал от него услышать. – Что я натворил?

– Миа. – Элтон прищурился и съел еще одну ложку риса.

– Что?

Элтон сделал кольцо из большого и указательного пальцев и прислонил его к левому глазу.

До меня дошло, что он имел в виду синяк Миа, который все увидели на прошлой игре.

– Я? Ты же не думаешь…

– Я знаю, что ты не бил ее, дебил. – Он выскреб из плошки остатки еды.

– Но что тогда? Кто ее ударил? – Я хотел спросить в субботу, но подходящего момента не было.

– Джоном я тоже недоволен, – сказал Элтон.

– Джон этого не делал. – Я не мог поверить, что слышу это от него, но Элтон лишь отмахнулся:

– Вы оба заставляете ее якшаться с плохой компанией. С опасными людьми, Ник. Синяк – это ерунда полная. Эти пацаны могут глотку ни за что перерезать. Перейди им дорогу – и окажешься в списке пропавших без вести. Они завернут тебя в мешки для мусора и утопят в реке. Я не шучу.

– Но… – Я поднял ладони. – Я не понимаю.


– Есть хорошие места, где можно раздобыть травку, и есть плохие места. Люди, которых знает Миа, они слишком важные шишки. Умный покупатель купил бы чуть подороже у местного торчка, которому до авторитетов, как до Луны. Миа же имеет дело с Мешком и уже оказалась у него в долгу. – Элтон потряс головой, словно это было безумие высшего порядка. – Никому не говори это имя, никогда.

– Я… я не знал. – Я обдумал услышанное. Я никогда не слышал ни про какого Мешка.

– Ну, теперь ты знаешь, – кивнул Элтон. – Она хороший человек. Сделай доброе дело и скажи ей, что нашел другого дельца. Девчонка просто пытается произвести на тебя впечатление.

– На меня? – Я глухо засмеялся и снял шапку. – Серьезно?

Элтон пожал плечами:

– Я сказал, что она хорошая, а не что она умная.

– Я, хм… – Я подумал о том, что уже попросил у нее еще гашиша. – Мне, значит, нужен ее номер.

Элтон выудил маленькую черную книжку из заднего кармана джинсов.

– Телефонные аппараты на углу не работают. И ты дозвонишься только до ее безумной мамаши. Лучше сам к ней сходи. Она живет в комплексе «Миллер-блокс», третий корпус. – Он достал сильно сточенный карандаш и написал ее номер и адрес на клочке бумаги, который вырвал из своей записной книжки. – Иди мимо станции метро, налево, мимо «Красного Льва». Оттуда ты увидишь комплекс.

– Спасибо. – Я засунул записку в карман и подышал на руки, чтобы они согрелись.

– Я присмотрю за твоим великом. – Элтон посмотрел на дверь своего подъезда. – Лучше забери его сегодня вечером, или завтра я продам с него колеса. – Он умолк. – А, да, касательно твоего фокуса с дайсами. Мне надо понять к следующей игре, как ты это делаешь. Не могу допустить, чтобы ты выкидывал любое число, какое захочешь.

Когда я дошел до дома Миа, я уже ощутимо хромал. Она жила на девятом этаже самого дальнего корпуса. Между корпусами во двор кто-то вытащил два старых дивана с торчащими пружинами. С задней стороны дома Миа стояла машина, наполовину сгоревшая, наполовину поеденная ржавчиной.

В лифте воняло мочой, и он не ехал. Я поднялся по лестнице. Они воняли не так сильно и еще выполняли свою функцию. Кто-то написал баллончиком свои инициалы на усиленном стекле на каждом этаже. Такому самомнению стоило позавидовать.

К девятому этажу у меня уже все тело дрожало и болело. Надеюсь, что Миа предпочитает именно таких джентльменов: бледных и потных, потому что такой ей и достанется.

В целом было бы неплохо решить, что я скажу, еще до того, как мне это потребуется. Я пытался вообразить, как Миа открывает мне дверь. Даже в моем воображении я стоял и мямлил что-то нечленораздельное. Я остановился, чтобы перевести дыхание, у двери пожарного выхода между лестничной площадкой и главным коридором. «Привет» будет хорошим началом.

В двери, выходившей на лестничную площадку, было маленькое прямоугольное окно с простреленным насквозь и оттого сильно потрескавшимся армированным стеклом, из отверстия в котором торчала проволока. Сквозь отверстие я мог немного разглядеть, что меня ждало в коридоре. Я нагнулся, чтобы рассмотреть получше. Силуэт в дутой черной куртке опирался на стену примерно в середине коридора. Больше всего на свете он напоминал Майкла Девиса.





9




Страх – это странная штука. Как и его близкий друг, боль, страх – это жизненно важная часть набора, которым нас снабдила эволюция для того, чтобы мы выжили. Отчасти его эффективность обусловлена тем, насколько сложно его преодолеть. Если у вас кружится голова, то никакая уверенность в том, что больно не будет, не даст вам спрыгнуть с самого высокого трамплина в бассейне. Если вы боитесь пауков, то заверения в том, что «он в тысячу раз меньше тебя» и «они не кусаются», не помогут вам взять в руку эту мерзость. Знание о том, что через двадцать пять лет я врежу Майклу Девису по лицу и буду наслаждаться этим, не сняло страх столкнуться с ним в одиночку в этом тускло освещенном коридоре. Поэтому я стоял на месте с пересохшим ртом, с сильным сердцебиением и наблюдал. Какого черта он здесь забыл? Он должен быть в школе. Ушибленная челюсть не дала бы ему возможности столько пропустить.

Я ждал добрых десять минут. Казалось, что прошло около часа. Девис бродил по коридору туда-сюда, пиная консервную банку, какой-то старик открыл дверь, но Девис сердито посмотрел на него, и тот передумал жаловаться на шум, и его седая голова скрылась за дверью. Девис какое-то время продолжал пинать банку. В конце концов он подошел к двери, вокруг которой ходил, и заколотил в нее:

– Я знаю, что ты там! Я не уйду. – Он отошел, резко развернулся и вновь принялся колотить. – Я позвонил ему. Сказал, что позвоню, и позвонил. Тебе же к лучшему быть готовой и ждать его внизу, вместе со мной, когда он доберется сюда. Если он обнаружит, что ты все еще прячешься в своей норе, и этот фингал, который я тебе поставил, покажется поцелуйчиком.

Я не видел номера на двери, но очевидно, что это была квартира Миа. Я должен был вмешаться. Я должен был что-то сделать. Но вместо этого я просто стоял на месте. Ждал. Я пытался достучаться до злости, которая, как я был уверен, скрывалась где-то глубоко внутри меня. Это Девис ее ударил! И наконец-то гораздо позже, чем того требовала моя гордость, я нашел внутри себя ярость, которая была мне нужна, чтобы действовать.

Дверь пожарного выхода скрипнула, и каким-то образом Девис услышал ее даже сквозь устраиваемый им шум-гам. Он повернулся в сторону коридора и, кажется, не узнал меня. Я стоял со сжатыми кулаками и прикидывал, насколько сильно он меня побьет, прежде чем отпустит. Ярость и ужас казались мне двумя сторонами одной и той же монеты.

В этот самый момент открылась дверь Миа, и она вышла, бледная, даже без готического макияжа. У нее в руке была бита для игры в лапту, которой она ударила Девиса по обратной стороне колена. Он закричал, споткнулся и начал поворачиваться, и тут она осыпала его потоком ударов по спине. Я побежал в их сторону.

К тому моменту, как я добежал, Девис перехватил биту, хотя это и стоило ему болезненного удара по руке. Я, как смог, изобразил летящий пинок, который часто демонстрировал Элтон, и попал Девису по бедру, в результате чего он распластался по полу коридора и выронил биту. Я тоже упал, хотя и не так драматично, как Девис.

Они оба с изумлением уставились на меня: Девис с пола, постанывая и ругаясь, Миа, с широко распахнутыми глазами, со своего порога. Я встал на ноги раньше Девиса и навис над ним, задыхаясь от ярости, ужаса, возмущения и прочих даров внезапного всплеска адреналина.

– Вали на хер отсюда! – Это была не самая умная реплика. Героя, который ее выкрикнет за игрой в «Подземелья и драконы», на смех поднимут. Но Девис, видимо, принял ее всерьез, прокарабкался мимо меня и захромал к выходу. Он ни за что не убежал бы от меня одного, но, возможно, Миа его серьезно побила своей битой. Или же он боялся, что Димус вновь появится, чтобы спасти меня.

Он остановился у пожарного выхода и оглянулся. Из его рта текла кровь, половина лица все еще фиолетовая от синяка.

– Он придет. Я предупредил! – Он скорее выглядел напуганным этой перспективой, чем обрадованным.

Я топнул ногой в его сторону, и он исчез, только быстрые шаги по бетонной лестнице отдавались затухающим эхом.

– Господи. – Миа подняла свою биту.

– Э. – Я стоял на месте, чувствуя себя неловко и, несомненно, выглядя неловко. В коридоре пахло едой. Возможно, кто-то готовил залежавшуюся банку фасоли.

– Тебе надо уйти, – сказала Миа.

– Я… э… – Я оглядел коридор. – Я лучше зайду. Я хотел тебя кое о чем попросить.

Миа все еще выглядела обеспокоенной. Она вздохнула и кивком пригласила меня к себе.