Одинокий пишущий человек
Часть 37 из 44 Информация о книге
Ноури сказал: «Только не будь обычной. Ты сама необычная, и плитку выбери… особенную. Возьми вот грифонов». «Грифо-онов?! Это же мифические чудовища греков! Тело льва, крылья, лапы и голова орла?! На черта мне смотреть на этот ужас?» «Э-э, – протянул Ноури. – Погоди…» Вновь пропал в своей загадочной кладовке и вышел, с трудом таща в сцепленных руках груз – несколько крупных керамических плиток. «Смотри…» – стал раскладывать, попутно смахивая ладонью пыль с обливной поверхности. И мне стали открываться Грифоны – могучие стражи золота скифов. Символ господства над стихиями воздуха и земли. Я смотрела на фантастических чудищ, не отводя глаз: полуорел, полулев, с длинным змеиным хвостом. Эти могучие птицы-звери были впряжены в колесницу Немезиды, они вращали колесо судьбы! Впервые о грифонах упоминает Геродот в пятом веке до нашей эры. Чудовища с львиными телами и орлиными крыльями и когтями, – пишет он, – живут в Гиперборее и охраняют месторождения золота от одноглазых аримаспов, сказочных обитателей севера. Размером грифон превосходил восьмерых львов, а силой – сотню орлов! Он легко поднимал и уносил в гнездо коня со всадником! …Жёлтая, темно-синяя, лазоревая и цвета слоновой кости – каждая плитка с оскаленным крылатым-когтистым грифоном была наособицу, бликовала облитой поверхностью, рассылая по стенам, увешанным медью и бронзой, видения грозного античного царства. «Ты ведь понятия не имеешь, что это за твари?» – вежливо поинтересовался проклятый торговец мечтами и мифами. «Да ладно, умник, – отозвалась я, представляя, как вделаю эти плитки в глухие каменные колонны на наших балконах и те загадочно оживут и задвигаются под тенями и солнечными бликами. – Грифон – это мифическое животное в древнегреческом эпосе». «Может, и так, – Ноури скромно пожал плечами, и невозможно было понять по его глазам, что он думает. – Может, у греков они тоже водились. Но я знаю, что они водятся там, у нас. В горах». «Что-о?! – я расхохоталась. – Где это, интересно?» «В Иране». «Ну да, – кивнула я. – В образе Аятоллы». «Ты зря так говоришь, – обиделся он. – Их вполне используют в хозяйстве. Мой отец, например, впрягал их в телегу. У отца была мельница». Я снова расхохоталась, и смеялась долго, с удовольствием. «Ладно, если дашь хорошую скидку, куплю их. В самом деле, нужно же чем-то пугать гостей». И вот уже пять лет я вывожу своих гостей на балконы, чтобы те могли полюбоваться «Птицеклювыми собаками Зевса, которые не лают» – так называл их Эсхил. Но вот совсем недавно Ноури поразил меня вновь. Я заглянула к нему, как обычно, по пути – просто поглазеть, присмотреть афганский коврик к себе в кабинет, ну и поболтать… «Как поживают твои грифоны?» – спросил он. «На своих местах, – говорю, – взлететь они пока не могут». «Слушай… Тут я добыл ещё одного, уникального. И очень старого – ему лет сто пятьдесят. Подожди…» Когда Ноури вернулся из кладовки, я взглянула и чуть в обморок не упала: более мерзкой страхолюдины я не встречала. Вот уж это был грифон, чудище обло и лаяй, пасть зубастая открыта, когтистые лапы вцепились в землю. «Ты с ума сошёл, – сказала я. – Вносить это в дом – бр-р-р! Смотреть на это?» «Не торопись, – сказал он, и в его глазах на сей раз отсутствовал знакомый мне хитрый прищур торгового азарта. – На Востоке всегда знали, что в трудные времена грифон охраняет дом. Чем страшнее он, тем лучше. Мало ли что может случиться с миром». «С миром?! Что может случиться с миром? Комета жахнет?» «Всякое случается, – сказал он. – Грифон и здоровье домочадцев хранит в периоды эпидемий». «Ага, нам только чумы тут не хватало», – заметила я. Но что-то внутри дрогнуло, проворчало, как далёкий гром… И купила я, купила того устрашающего стража семьи! А буквально через неделю к нам долетела первая китайская весть. И завертелось, закрутилось… Интересно, что поделывает Ноури в годину карантина? Магазин его заперт – неужто в самом деле решил «прикрыть лавочку»? Надеюсь, у него там нашёлся ещё один грифон – личный, для острастки всем напастям. Надеюсь, ещё увидимся. Шаверменный ангел Литература не жалует широкие проспекты, шикарные эспланады и дорогие пентхаусы. Во все времена писатели норовили по возможности поселить героев в самых захолустных местечках, в самых незавидных обстоятельствах, чтобы герою было чем заняться в преодолении своей литературной судьбы. И если даже дело происходит в столицах, герою ещё приходится покарабкаться по щербатым ступеням подвалов, задавить парочку крыс, подхватить туберкулёзную бациллу и прирезать кого побогаче. Для героя Париж не Париж, если автор задумал долгую страдательную эпопею. Вообще, тема таинственных потаённых пространств городской застройки – одна из самых захватывающих в истории литературы. Чего только не происходило в сюжетах романов, где потайные комнаты, каминные трубы, коридоры, ведущие в никуда, обманки-зеркала, замурованные ниши, пыльные чердаки, сырые подвалы, глухие переулки и исчезающие входы и выходы… закручивали такие сюжетные виражи, что кровь у читателей стыла в жилах! Благословенны старые города с запутанными лабиринтами улиц! Однако находчивый автор и в самом что ни на есть современном городе умудряется обычную квартиру увеличить до немыслимых размеров. И всё-таки существуют старые, по-настоящему старые города, вроде Иерусалима, где ты порой теряешься, не веря собственным глазам, не торопясь поведать о том, что видел, наоборот, – торопясь забыть кое-что как можно быстрее. Просто чтобы не сойти с ума. На лесных болотах леший озорует. В домах, случается, заводится домовой… А вот когда в городе тебя морочат? Если прямо на тебя выскочит хозяин твоей первой съёмной квартиры, которого ты тридцать лет не встречала и ещё сто тридцать тебе его не надо, но сегодня ночью он приснился тебе в белом халате – вроде он дантист и сейчас будет зуб тянуть… Ты проснулась и подумала: надо же! Интересно, может ли сон заваляться в башке, пролежать там в пыльном углу тридцать лет и вдруг выкатиться, будто собака его нашла? А часа через три – вот он, пожалуйста, собственной рожей. Ух и противный был хмырь, до копеечки собирал пыльцу с квартирантов. Тогда – что это? Кто в городе безобразит, как назвать-то его – городовой? Однако слово хоть устарелое, но означает совсем другое. Всё же Иерусалим от земли до небушка напичкан странностями, совпадениями, встречами, обманками, которых, на трезвый взгляд, и быть не может, и явно их кто-то подстроил. Приснившийся накануне хозяин, который наутро вывалился на тебя из двери булочной «Анджелло», будто скелет из шкафа, вполне мог быть и фантомом. Может, надо было в него вглядеться, может, он был сквозной? Может, там, в другом мире, «над небом голубым» существует и орудует целый департамент астральных сущностей по таким вот делам? Может, пресловутый «иерусалимский синдром» имеет под собой убедительные основания? Множество раз я выслушивала от друзей сногсшибательные, в буквальном смысле этого слова, истории. Да и сама в них попадала. Вот история, рассказанная моим другом журналистом Лёшей Осиповым. «Дина, помните, было время, я работал на радиостанции «Седьмой канал»? Мотался из Тель-Авива в Самарию дважды в неделю. Приезжал на автобусе в Иерусалим, а оттуда ещё пилил и пилил на другом автобусе до студии в Бейт-Эле. Новую тахану-мерказит ещё не построили, а старая – обшарпанные навесы автобусных остановок – была раскидана по ближайшим переулкам. Выезжал я рано, и в Иерусалиме у меня образовалась пересадка между автобусами, минут сорок. Бывало, хотелось перекусить. Я заглядывал в одну там шаверменную. Лавка как лавка, обычная, тесная, судя по вывеске – ровесница Государству Израиль. Миллион таких по всему Иерусалиму. Но несмотря на затрапезный вид, на пластиковые столы, изрезанные ножиками, в ней всегда толпилось полно народу, в основном ребята из окрестных ешив. Там не халтурили, на порциях не экономили – готовили с душой. А народ ведь всё сечёт и всё запоминает. Короче, заглянул я туда однажды, попробовал тамошнюю шаверму, фалафель, который таял во рту, салаты свежайшие… И стал завсегдатаем. У них там заправлял парень средних лет, с бритой головой, в кипе. Крутился – будь здоров, ни минуты покоя. Я, как эстет, всегда просил шаверму не в пите, а в тарелке подавать. Тхину и хумус так и не научился любить, заказывал просто – мясо, лук, соленья, ну и банку «колы». Спустя пару месяцев уже и к стойке не подходил: парень издали опознавал меня, приветливо кивал поверх чёрных шляп обычной своей клиентуры, и мой стандартный набор стоял на столике уже через пару минут. Потом с «Седьмого канала» я ушёл, прошло лет пятнадцать, перебрался я за океан… Уже несколько лет жил в Большом Яблоке и думать забыл о той шаверменной и о том бритом парне в кипе. Жизнь мчится, в Иерусалиме новую тахану мерказит отгрохали. И где она, та лавочка?.. Но недавно пригласили на конференцию журналистов-международников в Тель-Авив. Само собой, возили нас группами по всей стране, первым делом, как водится, – Иерусалим. Ну а мне-то что за невидаль. Я ж не турист, сколько лет в Израиле прожил. Оказавшись в Иерусалиме, откололся от группы, кое-что прикупил, кое с кем встретился, уложился по времени, как и хотел, и поехал на тахану, оголодавший. И тут воспоминания на меня нахлынули. А пойду-ка, думаю, найду ту забегаловку… И что б вы думали: нашёл! Буквально по наитию, нюхом, можно сказать, через пару петлястых глухих переулков какая-то неведомая сила меня вывела. Едальня теперь совсем в непроходном месте оказалась, стиснутая со всех сторон новостройкой. Но народу всё равно полно – что значит репутация! Ничего не изменилось: аромат жареной шавермы, свежие салаты, пряности-солёности… Полно молодых религиозных евреев в чёрных шляпах и сюртуках. И тот же мужик стоит за прилавком, ни капельки не изменился. Народ суёт деньги, он оперативно выдаёт – кому шаверму, кому фалафель, кому добавки. Суетится, крутится, всё успевает – и тем, и другим, и деньги, и сдача. На меня и не смотрит, и это понятно. Я жду, дабы заказ свой озвучить. А он – оп-паньки! – ставит передо мной тарелку: шаверма, лук, соленья, банка «колы». Смотрит на меня, говорит: «А ты возмужал…» Я – что тут скажешь – удивился. Всё ж таки у него а) сотни клиентов в день, головы не поднять, и б) я в последний раз был здесь лет пятнадцать назад. Да и раньше появлялся раз в неделю, не более, и никогда мы с ним особо лясы-то не точили. Сел я за пластиковый столик, с удовольствием шаверму лопаю, думаю: «Что значит профессионал: помнит клиентов спустя даже много лет!» Голову поднимаю, а он тут, возле моего стола, препоясан фартуком, улыбается. «Часы-то какие шикарные у тебя, – говорит, – и Охад на них хорошую скидку дал, не жалей о покупке». Ну, тут я просто обомлел… Кое-что поясню. Часы у меня действительно отличные: строгие, но красивые – на чёрном циферблате ни одной цифры, только коньячного цвета небольшой бриллиант там, где стрелки сходятся в полночь. Покупать я их не планировал, но так уж вышло. Три года назад вывозил я маманю в круиз по далёким Карибам. Одна из остановок была на Каймановых островах. Звучит романтично в основном для школьников пятого класса, а вообще – жуткая задница. После экскурсии мы вернулись в порт, а там, разумеется, всякие магазины. И гуляючи, от скуки забрели мы с маманей в ювелирно-часовой, хоть нам ровным счётом ничего и не надо было. Но – в кондиционере всё же, не на жаре… На бейджике одного из продавцов читаю имя: OHAD. Ну, ясно: израильтянин. Я к нему на иврите – знаете, это универсальное «ма нишма»? Он так обрадовался! Буря эмоций, монолог короля Лира. Впервые, говорит, за пять лет, что тут работаю, слышу иврит! Разговорились; у него, оказалось, жена русская, он и её позвал. То да се, поболтали, он и уговорил нас потратиться (как раз канун Нового года был). И мы с маманей друг друга одарили: я ей какую-то цацку купил, а она мне – вот, часы… И тут, значит, за тридевять земель, такое дело: «Хорошую скидку дал тебе Охад». Ну, я сижу, потрясённый, уже и есть не могу, и язык будто деревянный. Напряжённо думаю: может, Охад – родственник его или друг? Мир тесен, израильтяне всюду, часы приметные. Мы тогда, помнится, на радостях сфоткались все вместе у входа в лавку. И так далее… Короче, подобный пазл, при огромной натяжке, сложиться, конечно, мог, – если шаверменный мой ангел, будучи в гостях у друга, мог увидеть фото и меня по нему опознать… История удивительная, но как её иначе объяснишь? В общем, тарелку я отставил, пошёл расплачиваться и говорю: «Спасибо, скучал по твоей шаверме, даст бог, увидимся ещё». А мужик этот бестрепетно на меня глянул, говорит: «Нет, уж больше не увидимся». «А что, закрываетесь?» – спрашиваю. Он говорит: