Ореховый Будда

Подняла орех, рассмотрела.

– Не тронь! – забилась в разбойничьих руках девочка. Опять – зря.

– Дай-ка твой кистень, Феденька, – сказала Пава, улыбаясь. – Не знаю, что за драгоценность этот кругляш, но сейчас парень у меня без ножа запоет.

Положила Будду на камень, занесла палицу.

– Не хочешь, чтоб я расколотила твой оберег или что это – говори всю правду. Что вы за люди, кем посланы, что вам велено.

– Дедушка! – в страхе завопила ученица. – Что делать?

Симпэй даже засмеялся от удовольствия. Прямая и несомненная угроза для святыни – это и есть исключение из «Канона». Хранителю разрешается и даже предписывается в этом случае использовать силу – конечно, не нарушая «Канона о неубиении живых существ».

В полном своем праве Симпэй прыгнул вперед и ударил злую женщину сдвоенными руками в висок. Она упала ничком.

Следующим движением, мысленно прося прощения за такую бесцеремонность, монах подобрал Будду и надежно спрятал в кулак.

Атаман заревел, выхватил из ножен короткую широкую саблю. Мощный удар снес бы Симпэю голову с плеч – конечно, если бы тот остался на месте. Но он присел, дождался, пока силач от своего могучего замаха развернется вокруг собственной оси, и тогда стукнул по бычьему загривку в точку на шейных позвонках, где тело повинуется духу. Дух Федьки на время погрузился в пустоту, а тело повалилось наземь. Им было полезно отдохнуть друг от друга.

На двух остальных разбойников, только и успевших, что разинуть рты, ушло еще три или четыре мгновения. Симпэй подскочил, одновременно нанес удары обеими ногами в головы: Косоглазу послабее, кряжистому Мохначу посильнее. Мягко приземлился еще прежде, чем оба упали.

Ката-тян хлопала глазами. Всё произошло слишком быстро – не досчитать и до пяти.

– Ааа, – неуверенно протянула она. И громче: – Аааа!

Потом совсем громко:

– Дедушка! Ты их всех положил! Ух ты! Вот это да!

От радости и облегчения она прыгала, махала руками. Симпэй же был хмур. Его терзали сомнения.

Что ударил Кицунэ – это ладно, с этим всё законно. Но имел ли он право бить остальных? Ведь прямой и несомненной опасности для Будды от них не было?

Вопрос был трудный.

Ответил Симпэй на него так: Курумибуцу находился у меня в руке, то есть по сути дела я стал его оболочкой, а коли так – угрожавший мне угрожал и Будде.

Конечно, тут не без казуистики, но есть и чем оправдаться.

С другой стороны, если быть с собой честным…

Девочка сбила с неприятной мысли – вгрызлась зубами в веревку на его запястьях.

– А чего ты их раньше не раскидал, коли такой ловкий? – спросила она, сняв путы.

Симпэй объяснил ей про исключение и прибавил:

– Прежде чем ты станешь Хранительницей, ты тоже научишься защищать Будду, когда это дозволяется. Но это будет лишь в третьем Жилье, когда твой дух совсем окрепнет. Сила тела не должна быть больше силы духа, иначе это очень опасно и для путника, и для встречных.

– Я научусь всему! – горячо сказала Ката. – Я хочу стать такою же, как ты!





– Если хочешь – станешь. Лучше, чем я. Потому что ты от природы храбра и великодушна. Я же стал таким, каков я есть, не по своей природе, а по долгой привычке, основанной на соблюдении твердых правил. Подростком я был труслив и малодушен.

Она рассмеялась:

– Так я тебе и поверила.

– Когда-нибудь я расскажу тебе о своем Учителе, который помог мне стать мною. Но сейчас хочу спросить тебя о другом. Я видел, как ты разговаривала с болью. Получилось?

– Неа, – вздохнула девочка. – Просто от страха я вся будто заледенела. Вот сейчас начинает здорово саднить.

И потерла порезы, продолжавшие кровоточить.

– Это очень хорошо. Страх тебя уже не сковывает. Поговори с болью, поговори…

Он оглядел поляну, на которой лежали четыре неподвижных тела. Раньше вечера дух в них не вернется.

– …А когда договоришься, мы перейдем к освоению четвертой ступени. Она касается полезных и вредных страхов.






Ступень четвертая

Плесцы





Шли лесом, шли полем. Лес был черный, поле белое – из-за инея. К рассвету похолодало. Лето поманило-поманило, да обмануло, на севере такое бывает часто.

Одежда задубела, стала навроде ледяной корки, но зябко Кате не было. Холод был ей друг, с ним боль заговаривалась легче.

Да и речи, которые вел учитель, требовали от ученицы полного внимания. Он говорил про трудное.

– Люди любят говорить: это хорошее, а вот это плохое, но истина в том, что не бывает вещей и явлений, которые всегда хороши или всегда плохи. Подумай про это. Когда скажешь, что поняла – продолжим.

Ката легко постукивала по жесткой земле деревянными копытами, земля сама подбрасывала и отталкивала ее тело, дорога неслась навстречу, но еще быстрей летела мысль.

Что самое хорошее на свете, думала Ката.

Доброта? Но разве хорошо быть добрым с гадиной Павушкой или с Федькой Кистенем? То-то им привольно будет убивать да грабить.

Красота Божьего мира? Но ей ведь на всё наплевать, красоте. Что есть я, что я сдохла – Божий мир дождиком не поплачет, тучкой не омрачится.

Любовь? Ну, это хорошо только для двоих, и никто больше им не надобен.

А что самое плохое?

Жестокость? Но разве не жестоко сыпанул дед мне соль на больное место? Однако ведь это было для моей же науки.

Боль? Это я раньше ее сильно боялась, теперь не очень.

Смерть? Уж ли! Авенир – и тот, с утра до вечера глаголал, какое это счастье и облегчение. А по-дедушкиному, смерть плоха только для того, кто скверно жил, потому что в следующем рождении такой попадает в худое место. Для человека же, кто прошел свой Путь честно, смерть – награда и дверь в высший мир…

– Я поняла про это, Учитель. Говори дальше.

– …То же относится и к страху. Другие «ручьи» буддийской веры придают страху слишком большое значение, видя в нем корень всех страданий. Наш же закон учит, что есть страхи благие, которые должно лелеять и развивать. Таков страх глупой, зряшной смерти, которой можно и нужно избежать, чтоб не свалиться с Пути в яму, споткнувшись о бессмысленный камешек на дороге. Когда ты дойдешь до второго Жилья, я научу тебя шестому чувству – чувству опасности. Для него у человека на коже есть маленькие белые волоски, они обучатся вставать дыбом и предупреждать тебя об угрозе.

Ката потрогала пушок на руке.

– Лучше шею трогай. Сзади, ниже волос. Самое важное место… Но есть страх того более ценный, без которого тебе не прожить жизни сполна. Это страх сбиться с Пути. Он всегда поможет тебе, если ты заблудилась. Заставит найти дорогу. А еще есть страх потерять душевный мир. Нет ничего хуже, чем если внутри тебя поселился раздор, и одна половина твоей души станет презирать или ненавидеть другую. Бойся этого больше всего на свете, никогда не совершай поступков, которые заведут тебя в подобный ад. Лелей этот страх, как великую драгоценность, и он тебя спасет… Подумай про это и скажи, когда будешь готова.

– Да вроде понятно, – сказала Ката. – Кто не боится в лесу заблудиться – сгинет. А про душевный покой оно и у Марка-апостола сказано: «Кая бо польза человеку, аще приобрящет мир весь, но отщетит душу свою?»

– Что ж, можно сказать и так. Но у христиан главный из полезных страхов – страх перед Богом, а у нас – перед собою. Потому что последователь Мансэя считает хозяином своей жизни самого себя, а не высшую силу. Но распоряжаться собственной жизнью человеку мешают страхи мелкие, стыдные и вредные. От них ты должна избавиться. И тут есть несколько твердых правил…

Ката повернула к нему голову, чтоб не пропустить ни единого словечка, из-за этого не заметила рытвину, спотыкнулась и растянулась во весь рост, да так важно, что проехала по земле носом. Села, вытерла рукавом красную юшку, немножко поругалась с болью: отстань-де, дура, не до тебя! Оказалось, что от ругани боль сжимается не хуже, чем от уговоров. Этим открытием, способным обогатить учение Третьей Ступени, Ката немедленно поделилась с Учителем. Тот похвалил, сказавши: «Твоя боль принадлежит только тебе. Это твоя собака. Если ты видишь, что плетку она понимает лучше ласки – что ж, лупи».

И продолжил:

– Правило первое. Никогда не пугай себя тем, что еще не случилось, а лишь может случиться, ибо воображаемые ужасы отравляют кровь и ослабляют душу. Случится беда – воюй с ней или учись у нее, а заранее бояться ее нечего.

Ученица кивнула:

– Это и у нас говорят: неча умирать раньше смерти.

– Кстати вот тебе правило второе. Умирать не бойся.

– Легко сказать! Кто ж этого не боится? Авенир говорит: «Страшна не смерть, страшно умиранье».

– Твой Авенир глупец. Чтоб я больше про него не слышал, – строго молвил дед Симпей. – Умирать не боится всякий, кто преодолел нынешнюю, Четвертую Ступень. Это легко. Сейчас увидишь. Остановись-ка. Повернись ко мне.

Он взял Кату двумя руками за шею, сжал пальцы, и всё вокруг стало черным, чернота эта закрутилась – быстрей, быстрей, быстрей, утянула в воронку, подбросила вверх, и понесла, понесла неведомо куда, так что захватило дух, а потом и духа не стало. Ката больше не дышала, но ей это было и не нужно. Наверху вспыхнула белая точка. Из нее полился свет – сначала тусклый, потом всё ярче, все ослепительней. Это была не точка, а труба, в которую Ката и влетела, стремясь выше, выше, к источнику удивительного света. Ей хотелось лишь одного – поскорее увидеть, что это там столь ослепительно сияет.

Но какая-то грубая сила ухватила ее за ноги и потянула книзу. Ката даже закричала от негодования, видя, что свет меркнет и удаляется. От крика вернулось дыхание. Затем истончилась и чернота.

Ката лежала на спине, хлопала глазами. Над ней склонился улыбающийся Симпей.

– Вот тебе и всё умирание, – засмеялся он. – Притом худшая его часть. И чего тут бояться?

– Нечего… – медленно ответила она, садясь. – Я бы прямо сейчас померла.