Ореховый Будда

– «Тише, тише топочите, пол не проломите! У нас под полом вода, в ей не потоните!».

Вид у него был довольный. Поймал Катин взгляд – подмигнул. Она поняла: сегодня.

К глубокой ночи снаружи стало тихо. За дверью, привалившись к дощатой стене, похрапывал часовой. Остальные, должно, задрыхли.

Пров шепотом опросил артельных: кто побежит, кто нет.

Заохотились только шестеро, остальные убоялись.

Ката стояла подле десятника, ждала. О том, что у нее на уме, пока не говорила. Надо было сначала как-то выбраться из запертого сарая, но как? За дверью караулит солдат, в сторожке еще четверо. Подымется шум – набегут другие. Думал про то Пров иль нет?

– Готовы? – тихо спросил десятник. – Делай как велю да не отставай.

Он поднял руку и, когда в ночи грянул новый пушечный выстрел, миг в миг, ударом пудового кулака вышиб дверь.

От стены качнулся часовой. Вылупил пьяные глаза, разинул рот – заорать, да не успел. Другой удар, в лоб, свалил солдата с ног.

Пров подхватил фузею, снял у упавшего подсумок, пороховой рожок.

– Одно ружье есть, – довольно сказал десятник. – Пойдем еще добудем.

В сторожке со спящими управились быстро. Связали, рты заткнули кляпом. Капрала и еще одного охранника, рябого, забили ногами до смерти. Этих двух ненавидели за мучительство.

– Ружья, зелье, тесаки разбирай, – велел Пров. – Топоры тож. В лесу сгодятся. Будя нам, как зайцам, бегать. Теперь мы их, псов, погоняем… Ты чего встал, Тощóй?

– Вы в лесные разбойники? – спросила Ката. – Я с вами не пойду.

Десятник хлопнул ее по плечу.

– Не бойсь, душегубствовать не станем. Только царских слуг, поганых кровососов. Это жизнь лихая, да честная. Идем, парень. Полюбился ты мне. Тихий-тихий, а отчаянный, навроде меня.

– Мне надо деда выручать. Я говорил… Прощайте.

Она поклонилась товарищам.

– Погоди! Сдурел? – Пров схватил за руку. – Как ты его из «ямы» вытащишь? Пропадешь зазря.

– Пропаду так пропаду, но его не брошу. Пусти, пойду я.

– Экий ты какой, парень, – покачал лохматой башкой десятник.

– Я не парень, я девка, – сказала Ката, потому что с хорошим человеком надо расставаться без кривды.

Десятник крякнул, попятился.

– …Тем боле сгодишься. Отчаянных парней много, а девки мне покуда не попадались. Поди, и дед твой непрост. Ладно, помогу тебе… Эй! – повернулся он к остальным. – Ждите на опушке, где вчера деревья рубили. До рассвета не вернемся – уходите.





* * *


Они долго шли ночным лагерем, где если кто и спал, то лишь умаявшись от водки. Повсюду орали «виват!» и палили в небо, а над холмом, где главный острог, вскинулись яркие шары. Ката догадалась: файерверх, про который в книгах пишут. Раньше она видела огненную потеху только на гравюре. Красиво!

– Татарская «яма», кажись, вон та, крайняя, – сказал Пров, не понижая голоса. – Эх, неладно там…

Шел он открыто, в солдатской треуголке, с ружьем на плече. Если кто и увидит – ничего не заподозрит.

Ката и сама увидела, что неладно.

На краю котлована горели костры. Караульных тут было десятка три – «ямных» стерегли строго. И здешние солдаты не спали. Пьяная гульба у них была в самом разгоне.

– Царскому величеству государю Петру Алексеевичу… – завел тонкий голос.

Зычные глотки подхватили:

– Виват! Виват! Виват!

Подсвеченные огнем тени разом сделали одно и то же движение – солдаты опрокинули чарки.

– Генерал-губернатору Лександре Данилычу Меншикову…


– Виват! Виват! Виват!

– Господину шаутбенахту…

Тревожно озираясь, Ката шепнула:

– Этак они долго будут. Что делать?

Пров тоже оглядывался по сторонам.

– Идем-ка…

И пошел туда, где чернел поставленный на штапели, но еще не спущенный в «яму» остов недостроенной галеры.

Здесь охраны не было – некого сторожить.

– Сена подтащи, – показал десятник на стожок лошадиного корма, а сам щелкнул огнивом.

Зажегся малый огонек. Слегка разгорелся. Потом пуще. Еще пуще. Красный язык пополз вверх по деревянному ребру, а Пров уже поджигал с другого бока.

Ката бегала к стогу и обратно, подносила сено.

– Хватит! Прячемся!

Прошла еще минута, прежде чем пирующие заметили разгорающееся пламя.

– Караул!!! – завопил тот же голос, что кричал здравицы. – Галера горит! Ребята, туши! Голов нам не сносить!

И зашумели, сорвались, затопали, побежали гурьбой.

– Ай красно! Ай ладно! – залюбовался делом своих рук Пров. – Всю бы ихнюю казенную справу пожечь, вместе с царем и енаралами.

Но Ката уже неслась к «яме», на краю которой не осталось ни одного солдата.

Свесилась, крикнула в кромешную тьму:

– Дедушка! Дедушка! Ты здесь? Это я, Ката!

Стало вдруг очень страшно. Раньше не дозволяла себе думать – а что, если он не сдюжил «ямы» и помер? Пров говорил, что «ямные» дохнут быстрее всех прочих, мало кто выдерживает больше месяца, а тут почти три прошло.

– Дедушка! Ты где? – и слезно задрожал голос.

– Путнику разрешается плакать только от умиления пред красотой мирозданья, – донеслось снизу. – Этому я тебя еще не учил, но запомни.

Подоспевший Пров кинул в черноту пук горящего сена.

Стало видно, что под отвесным земляным спуском кучей стоят люди. На повернутых кверху лицах одинаковыми огоньками светились глаза. Лица были по большей части скуластые.

– Да тут глыбоко, сажени три, – пробормотал десятник. – Где-нито должна быть лестня…

– Живой, живой… – всхлипывала Ката. Мироздание в этот миг казалось ей очень красивым, так что не грех было и поплакать.

– Ты не бойся, книга цела, – сказал Симпей. – Не размокла. Я ее просмоленной тряпицей обернул. У нас тут смолы много.

А Ката про заветную книгу за всё это время ни разу и не вспомнила. Только за деда и боялась.

Вернулся Пров, стал спускать приставную лестницу.

– Лезь живее, дед! В лесу наговоритеся!

– Это Пров! – объяснила Ката. – Он хороший. Которые воли хотят – тех в лес ведет.

Симпей поклонился незнакомому человеку, но сразу подниматься не стал. Повернулся к остальным, поклонился тоже и им, заговорил на непонятном языке.

– Ты и татарский знаешь? – поразилась Ката.

Татаре зашевелились, заговорили промеж собой, а Симпей ответил ученице:

– Выучил, за столько-то времени. Я спросил, кто хочет в лес.

По тому, какая очередь выстроилась к лестнице, было ясно, что воли здесь хотят все. Татаре не пихались, не дрались, и первым снизу поднялся дедушка.

Солдатам было не до «ямы», в эту сторону никто не глядел, да и не видно им было бы, из светлого в темное. Галера пылала огромным костром. Вокруг нее метались тени.

Симпей с удовольствием посмотрел в ту сторону, покивал сам себе головой.