Осторожно, меняем судьбы!

– Ладно. Записывай адрес. Вечером жду тебя.





* * *


Отправляясь в гости, Егор купил для Аи большой букет роз. В конце концов, все женщины любят цветы – это же известно, но оказалось…

Впустив его в прихожую, Ая улыбнулась: «Входи», – но вдруг улыбка сползла с ее лица. Не отрываясь, она смотрела на розы в его руках. Егор протянул ей букет и тут же понял, что сделал что-то ужасное, непоправимое. Ее лицо исказилось, губы задрожали.

Она выхватила у него розы, выскочила на лестничную площадку и бросила их вниз – лететь через все этажи. Изумленный Егор смотрел на Аю, которая тяжело, словно ей не хватало воздуха, дышала, вцепившись в перила.

Впрочем, через минуту она справилась с волнением, и к Егору повернулась обычная Ая.

– Извини, не люблю цветы, – бесстрастно сказала Ая, – никогда мне их больше не дари.

Егор кивнул:

– Ладно.

Решив перевести все в шутку (а что ему еще оставалось?), он спросил:

– А что тебе дарить? Конфеты? Домашних животных?

– Я не ем сладкое. И не люблю домашних животных, – отрезала Ая. – Мне вообще ничего не надо дарить. Обойдемся без этого. Входи в квартиру.

«Кажется, я попал в чертог Снежной королевы, – усмехнулся Егор, войдя в гостиную, – вот уж не думал, что он выглядит как среднестатистический московский пентхаус».

Между тем хозяйка пентхауса забралась с ногами на подоконник и о чем-то задумалась – не иначе мысленно слагала из снежинок слово «Вечность». При этом до гостя ей, очевидно, не было никакого дела. Пришлось ему забыть про гордость и напомнить о себе:

– Эй, может, мне лучше уйти?

Ая очнулась и вскинула на него свои – чистый лед – глазищи: а, это ты?! Но вслух сказала, что он может остаться.

Егор пожал плечами и сел на футуристический диван внушительных размеров. Обведя глазами гостиную – сто метров безупречного дизайнерского пространства, Егор заметил, что Ая «неплохо устроилась».

– Хочешь выпить? – предложила Ая.

…Да, с розами Егор ее напугал. После той ночи она действительно не могла видеть цветы, особенно розы; в детстве у нее могла случиться истерика, если она вдруг где-то их видела. Такая вот розофобия… Впрочем, Егор, конечно, ни в чем не виноват – откуда ему знать… Ей стало неловко – кажется, она его обидела. Чтобы разрядить неловкую ситуацию, она предложила ему вина. Сухое красное из ее любимой Тосканы…

В рубиновом бокале солнце, небесная лазурь Тосканы и воспоминания о той поездке по Италии, в которой они со Стасом были вместе. «А вот об этом я думать не буду, – вздохнула Ая, – и я не в Италии… Я в холодной, осенней Москве, на руинах собственной жизни, пью вино с чужим мужчиной, которому интересна, кажется, отнюдь не как женщина, а как диковинная зверушка, занятный объект исследования». Что у Егора к ней некий исследовательский интерес, она поняла сразу. Угадала безошибочным чутьем. Другая бы, наверное, приняла за чистую монету его внимание, подумала бы, что он очарован ею, влюблен, но только не она. Впрочем, такие правила игры ее как раз устраивали: она тоже заинтересована в нем только как в напарнике по опасному делу, и ничего личного, ничего…

Егор налил ей еще вина, спросил, что она думает о коллегах – сотрудниках «Четверга». Ая усмехнулась – представить более разношерстный коллектив просто невозможно. Все исключительно своеобразные. При этом антипатий у нее ни к кому не возникло, за исключением бородатого придурка. Вот уж, кажется, законченный болван! А с остальными она сработается.

– Сумароков и впрямь идиот, – согласился Егор, – хотя вопрос про психологическую помощь он задал правильный. Если честно, я и сам не понимаю, какой смысл в нашем агентстве и можно ли в принципе помочь взрослому сложившемуся человеку разрешить его «психологические проблемы».

– Иногда можно, иногда нельзя, но в любом случае надо пытаться. Главное, нужно понять, почему человек выбирает несчастье, – вздохнула Ая.

Егор вскинул бровь:

– Выбирает несчастье?

– Да, зачастую это именно выбор. По тем или иным причинам человек хочет быть несчастным. Порой сознательно, порой неосознанно.

– А… ты? – осторожно спросил Егор. – Твой выбор?

Ая съежилась. Высокая, уверенная в себе, блистательная женщина вмиг переменилась – превратилась в худенького, сжавшегося в туго закрученную пружину боли и страха подростка.

Оба молчали. Ая догадывалась, о чем думает Егор: почему она, психолог по образованию, зная, как преодолевать те или иные психологические проблемы, не пользуется своими знаниями на практике, для себя? Она вздохнула – разве это можно объяснить? Действительно, когда-то она стала психологом, чтобы помочь прежде всего себе; она изучала стрессовую психологию, долго работала на кафедре и, кажется, сделала все возможное, чтобы стать первоклассным специалистом, но, как выяснилось, помочь другим ей куда легче, нежели себе самой.

«Да что с ней такое? – изумился Егор. – Ее что-то угнетает, заставляет страдать. Она, конечно, сильная, но временами ей, видимо, недостает сил. Неужели смерть матери так повлияла на нее? Да нет, там, вероятно, было что-то еще… Удивительно: такая красивая и такая несчастная. Стоп! Егор осекся: он не должен принимать ее историю близко к сердцу. Разумеется, Ая ему нравится, да что там – она его волнует, будоражит его воображение, но он не должен влюбляться в нее. В конце концов, самое главное для него – его творчество, его книги. И образ этой женщины он сможет использовать в своем главном романе, лишь сохранив авторскую бесстрастность.

Егор перевел взгляд на притихшую Аю:

– Эй, о чем думаешь?

– О том, что все мы в какой-то степени клиенты некого странного агентства, и безумные криэйторы сочиняют для нас, неизвестно с какой целью, безумные ролевые игры, – невесело улыбнулась Ая. – Как ты думаешь, можно перекодировать свою судьбу? Переписать ее, переломить?

– Ну, это сложный вопрос, – развел руками Егор и, вспомнив Тинины теории об управлении вселенной, добавил: – Впрочем, иные чудаки считают, что возможно. И все же, как ты думаешь, по какому признаку нас всех отобрали для работы в агентстве?

– Это же очевидно. От каждого из нас веет несчастьем за версту. Мы все – неудачники.


Когда Ая ушла на кухню за еще одной бутылкой вина, Егор прошелся по гостиной, надеясь найти здесь какие-то милые пустяки: фотографии в рамочках, безвкусные статуэтки котиков и прочих зверушек, вазочки, картинки, господи, ну хоть что-то теплое, индивидуальное – в конце концов, здесь живет молодая женщина! Но ничего такого не было. Метры стерильного, выхолощенного пространства – дорого, стильно, безжизненно. Хотя… Один предмет все-таки привлек внимание Егора.

Когда Ая вернулась, Егор кивнул на гравюру Дюрера:

– В доме владельца агентства была такая же?

– Да. И это не единственная странность, которую я заметила за последние дни. Знаешь, что, как мне кажется, товарищ Четверг хотел сказать этим знаком-сообщением? Что он может видеть нас, слышать, наблюдать за нами не только в агентстве, но и всегда. Даже у нас дома.

Последнюю фразу Ая произнесла спокойно, но прозвучало все равно жутковато. Егор почувствовал, как в горле у него пересохло, и невольно оглянулся.

Подметив его непроизвольную реакцию, Ая усмехнулась:

– Что, неприятно?

– Подожди, но это что же… – запнулся Егор. – Ты хочешь сказать, что он сейчас слышит наш разговор?

– Возможно, и так. Не знаю. Но буду знать – не сомневайся.





* * *


К ночи разыгрался страшный ветер. Проводив Егора, Ая собиралась на сон грядущий почитать роман «Человек, который был Четвергом» (когда-то издававшийся под названием «Ночной кошмар»), но или она так устала от переживаний сегодняшнего дня, или они с Егором выпили слишком много вина, но, прочитав пару страниц, она выронила книгу из рук и заснула.

Ей снилось, что она снова маленькая девочка, ей десять лет, она в том самом доме. Февральский ветреный вечер, на улице идет снег. В окна светит луна, ветер завывает так сильно, что с ревом бьет в оконные рамы. Ее мать Дина у себя в спальне смотрит телевизор, Ая в своей комнате пытается читать украденную ею у Дины книгу Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Но чтение сегодня не идет, Ая откладывает книгу.

В этот вечер ей почему-то страшно, внутри поднимается волна тревоги, сильная, как порывы этого ветра, и ее детские страхи оживают один за другим. Чего-чего, а страхов у десятилетней Аи хватает – пожалуй, их даже слишком много для одной девочки. Страх, что Дина ее разлюбит, что отец отнимет ее у Дины (о чем он много раз говорил) или что ее любимая собака Найда может умереть; а еще в сознании Аи смешались пестрая лента, приносящая смерть, беглый каторжник и обитающее на болотах чудовище из недавно прочитанных рассказов Конан Дойла. Но самый жуткий ужас у Аи почему-то вызывают черные перчатки. Обычные перчатки черного цвета.

…Когда Ая была совсем маленькая, ее нянька Люба (жена работавшего у Дины сторожа Николая) частенько ей повторяла: «Будешь хулиганить – ночью прилетит черная перчатка и тебя задушит!» Ая отвечала Любе пренебрежительно: «Пф-ф! Малышовые глупости!» – но в душе она этой самой черной перчатки-душительницы боялась. Очень боялась. Страх прочно засел в ней, пустил корни.

Некоторое время назад Дина, случайно узнав про дочкины страхи («Это Люба тебя пугает таким глупостями? Вот я ей задам!»), решила их развеять.

– Что ты, глупая? Это же смешно. Разве перчатки летают и душат? Вот смотри!

Дина вытащила из шкафа длинную перчатку тончайшей кожи и протянула Ае:

– На, возьми в руки, подержи ее.

Ая вытаращилась на мать. Извивающаяся черная перчатка, похожая на ленту (может даже, на ту самую «пеструю ленту» из рассказа, которая убивала людей), вызывала у Аи невообразимый ужас.

– Да перестань, ну глупо же, – рассерженная Дина коснулась перчаткой лица Аи, – вот ведь ничего страшного!

Ая закричала что есть мочи; она кричала и кричала и не могла остановиться. Перепуганная Дина умоляла ее успокоиться, но Ая еще долго не могла прийти в себя.

После Дининой попытки обуздать страхи Аи они стали еще сильнее.

И в этот вечер ей было так же тревожно…

Ая подходит к окну, смотрит во двор, заметаемый снегом: где там будка Найды? Ая знает, что стоит ей увидеть любимую собаку – большую, лохматую Найду, и страх сразу исчезнет, потому что Найда может защитить ее от всего: и от беглых каторжников, и от чудовищ с болот, да и перчатки она изгрызет – никому не даст Аю в обиду. Ая глядит в окно – Найды не видно. «Наверное, спит», – думает Ая. И в этот момент Найда с лаем выскакивает из будки. Ворота во дворе раскрываются, во двор въезжает машина, из нее выходит отец.

Выйдя на лестницу, Ая здоровается с отцом, тот сухо кивает ей и сразу идет в комнату Дины. Отец давно не живет с ними и редко их навещает; и даже в эти его редкие посещения они с Диной умудряются ссориться. В этот вечер они ругаются особенно сильно. Ая догадывается о причине их ссоры, она знает, в чем отец обвиняет мать, и все-таки ее симпатии, конечно, на стороне Дины. Ая идет к матери в комнату: Дина рыдает, но главное (и это плохо, очень плохо) – на ее столике стоит полупустая бутылка коньяка.

– Не надо, отдай! – просит Ая.

Мать злится:

– Что смотришь? Иди к себе!

В последнее время Динины истерики становятся все более сильными. Ая тихо закрывает дверь материнской спальни.

Ая возвращается к себе, берет книгу – она собирается читать долго, до самого утра. Но вскоре она снова слышит лай Найды… Кто-то пришел. Вернулся отец? Ая выглядывает во двор – ворота раскрыты. Дверь в дом распахнута. Найда заливается лаем.

Ая выбегает из комнаты на лестничную площадку и слышит, как кто-то поднимается по лестнице. Ей страшно.

– Папа? – шепчет Ая.

…Ая проснулась в холодном поту, рывком приподнялась, застонала, села на кровати, обхватив голову руками. У нее было чувство, что ужас ее детства – черная перчатка – прилетела к ней спустя годы и сейчас ее задушит.

Много лет ей снится один и тот же сон – кошмарная явь, случившаяся в реальности, воспоминание о той роковой ночи, и всякий раз он обрывается на этом самом месте.

Она подняла упавшую книгу – роман «Ночной кошмар»; у нее свои ночные кошмары, не дающие ей покоя двадцать лет.