Подольские курсанты

— Не мешал бы ты им. Сегодня выходной. К ним родители приедут, а ты вон от своего уходишь. — Она грустно посмотрела на кроватку, в которой спал их Вовка.

— Ну, будет тебе. — Он шагнул к сыну, поправил съехавшее одеяло, посмотрел нежно, как только мог, отозвался с улыбкой: — Тут у меня один сын, а там — целая батарея. Ну перестань. — Он вернулся, сел на кровать, обнял расстроенную Лизу. — К обеду вернусь, сходим вместе на Пахру. Договорились?

Она крепко обняла его за шею, жарко, с трепетом, зашептала прямо в ухо:

— Сегодня опять на рынке были беженцы. Говорят, немцы фронт прорвали…

Алешкин отстранил ее, крепко взял за плечи. На мгновение тоска в ее глазах показалась ему отражением его сиюминутных переживаний. Он стряхнул набежавшее наваждение и уверенно, уже как командир, сказал:

— Слушай их больше. Бегут паникеры и трусы.

Лиза как будто не слышала его:

— Может, мне Вовку к маме отвезти?

Алешкин тряхнул ее:

— Лиза!

Она упала ему на грудь и тяжело вздохнула:

— Ладно. Иди.

Он поцеловал ее в пахнущие чем-то родным волосы, решительно встал, посмотрел на спящего сына и тихо вышел из комнаты.



Окно казармы удалось закрыть бесшумно. Сашка на мгновение задержался на подоконнике, перехватил поудобнее сапоги, снятые еще на улице, и спрыгнул на пол. Вроде никто не заметил. Возле поста дневального негромко переговаривались дежурный по роте и лейтенант Шаповалов. В тусклом свете приглушенных ламп мерно качалась фигура дневального — курсант намывал шваброй деревянный пол.

Сашка постоял несколько секунд, перевел взгляд в глубину казармы. Оттуда… доносился ровный, едва различимый храп. Стараясь не шуметь, Сашка пробрался к своей койке, аккуратно поставил сапоги и нырнул под одеяло.

Что это было? Неужели она его любит? Значит, она выбрала его, а не Митю? Или, может, это всего лишь случай, как говорят, порыв души? А вдруг, целуя его, она представляла себе Шемякина? Никитина-то ведь говорила Маше про него…

Сашке стало не по себе от такой мысли. Он повернулся на бок, качнулась спаренная двухэтажная койка. Сверху свесилась взъерошенная голова Мити:

— Пришел?

— Угу.

— Мы же договорились вроде.

— Договорились. — Сашка хотел было объяснить, как так вышло, что он на ночь глядя пошел на свидание, да на какое там свидание! — просто цветы девчонке подарить, но Митя перебил его:

— И ты меня обманул.

Сашка искренне посочувствовал товарищу. Узнай он сейчас, что было там, возле шкафа, с ума ведь сойдет от ревности. Да и не поверит. Сашка и сам бы не поверил, если бы… не этот еще пылающий на губах вкус девичьего поцелуя. Кто знает, может быть, и ее первого поцелуя?..

— Прости, Митька, я не хотел.

— Что значит, не хотел? — Митя спустился вниз, сел на Сашкину койку. Теперь они смотрели друг на друга почти в упор, как будто стрелялись. — Вот так просто: не хотел, а обманул. Так, что ли?

— Я виноват, я знаю. Но я ничего не мог с собой сделать. Прости меня, как друг, и все, забудем, ладно? — И без паузы выпалил: — Представляешь, она меня поцеловала. Сама.

Митя чуть не задохнулся от злости. Что значит поцеловала? По-настоящему? И это Маша, которую он до сих пор считал правильной? Выходит, подвернулась первая же возможность и — на тебе — вот она любовь! А как же он, Митя?

— Шпана детдомовская!

Как это соскочило с языка, Митя и сам не понял. Только заметил, как в одно мгновение округлились Сашкины глаза, как искривился в приступе ярости рот, как сжались кулаки.

— Что-о?!

Сашка вскочил с койки и прямо в проходе накинулся с кулаками на Митю… Они сцепились, упали на пол, потащили за собой чье-то свесившееся одеяло, опрокинули табуретку, сапоги.

Испуганные курсанты вскочили со своих коек практически одновременно — сказалась привычка к ночным тревогам. Когда же кинулись разнимать дерущихся, то те, почувствовав к себе всеобщий интерес, только добавили прыти.

На шум в сопровождении суточного наряда прибежал лейтенант Шаповалов. Вспыхнул свет, и взору дежурных предстала картина настоящего побоища: разбросанная одежда, опрокинутые тумбочки и табуреты, сдвинутые койки. И среди этого безобразия в окружении раздетых курсантов — два мычащих, сцепившихся в безжалостном поединке парня.

— А ну, прекратить! — голос Шаповалова немного отрезвил дерущихся, они застыли, пытаясь освободиться из цепких объятий. — Отставить!

Курсанты расступились. Между ними выросли две потрепанные фигуры: Митя с разбитой губой и Сашка с рассеченной бровью. Повисла тревожная тишина.

— Вы что тут устроили? — Лейтенант наливался злобой. — Драка? Да я вас…


Договорить не получилось — по проходу быстрым шагом приближался командир Алешкин.

— Смирно! Товарищ командир батареи…

— Вольно! — перебил Шаповалова старший по должности. — Что тут у вас?

— Драка.

Алешкин подошел к виновникам, внимательно вгляделся в их раскрасневшиеся лица.

— Так, красиво. Что произошло?

Молчание было зловещим. Все понимали, Алешкин, конечно, не Стрельбицкий, тот бы такого не спустил, лейтенант, хоть и строг в учении, но не слишком суров в жизни. Однако в этой ситуации тоже всыплет будь здоров. Смотрели уже не на Митю и Сашку, а ждали развязки. И она наступила — совсем неожиданная.

— Молчите? — Командир батареи продолжал изучать драчунов. — Хорошо. Тогда скажу я. Курсант Шемякин во сне перевернулся и упал с койки. Задев губой тумбочку. — Курсанты не сразу поняли, как относиться к словам лейтенанта. Похоже на шутку, но уместно ли сейчас шутить? Алешкин тем временем продолжал: — А курсант Лавров, помогая другу подняться, задел бровью за спинку кровати. Так? — Комбат посмотрел на Шаповалова, тот облегченно вздохнул — подходящее объяснение. — Только эта версия даст вам возможность завтра продолжить занятия. Это ясно?

— Так точно, — негромко отозвался Сашка.

— А раз ясно, навести порядок и — отбой! — Алешкин развернулся, чтобы уйти, но в это время ожившую было мертвую тишину прорвал голос Мити:

— Товарищ лейтенант, все было не так…

Курсанты снова замерли. Затаил дыхание Сашка: опять эта прямолинейность! Ну и придурок же ты, Митя…

— Была драка между мной и курсантом Лавровым. По уставу мы должны быть наказаны в дисциплинарном порядке…

Лейтенант Алешкин какое-то время стоял молча, потом повернулся к Мите, глянул ему в глаза и покачал головой. Затем сдвинул брови и громко, чтобы слышали все, произнес:

— Что ж, раз так, то — пять суток гауптвахты. Каждому.

— Есть! — На лице Мити расплылось удовлетворение.

— Но это не все. — Алешкин повернулся к замершему в недоумении Сашке. — Курсант Лавров, а вам с учетом всех ваших «подвигов», включая выходку на полигоне, по совокупности грозит отчисление из училища.

В полной тишине удаляющиеся шаги командира батареи показались Сашке метрономом его несчастной судьбы.





* * *


Обещая курсантам скорую встречу с врагом, полковник Иван Семенович Стрельбицкий вовсе не собирался сгущать краски. Полковник видел, как посуровели их лица, как выровнялся и еще больше сплотился строй. И это уже была не робость перед сердитым начальником, а понимание страшной действительности.

Все детали прошедшего разговора вспоминались Ивану Семеновичу по дороге в штаб, куда его вызвали по приказу заместителя командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта Елисеева. С чем был связан этот срочный вызов, Стрельбицкий точно не знал, но тревожное чувство, овладевшее им сразу же после телефонного звонка от генерала, не покидало его ни на минуту, порождая самые противоречивые догадки.

Генерал-лейтенант Елисеев выслушал доклад полковника, сухо поздоровался и пригласил пройти к большому столу с расстеленной на нем оперативной картой. Стрельбицкий сразу же отметил, как много на карте синего цвета: тщательно вычерченные стрелки густой паутиной опоясывали знакомые контуры местности, зловеще целились в самую середину, обозначенную крупной красной звездой.

— Вот, Иван Семенович, сегодняшнее положение дел. — Елисеев взял остро отточенный карандаш и обвел им один из участков. — Два дня назад в результате ожесточенных боев была прорвана оборона двух фронтов — Западного и Брянского. В штабах армий пытались справиться своими силами и своевременно не доложили о прорыве. В образовавшуюся брешь хлынули крупные механизированные соединения противника. Сегодня они заняли Юхнов. — Генерал оторвался от карты и взглянул на Стрельбицкого. — Дорога на Москву, по сути, открыта.

Полковник молчал. Страшное предположение, зарождавшееся у него еще по дороге, но которое он старательно гнал от себя, теперь вырисовывалось в понятную картину… Ситуация с прорывом, и как раз там, где указал генерал, казалась полковнику реальностью еще вчера. Это был трезвый расчет, рожденный в раздумьях над оперативной картой, над которой он, начальник военного училища, подолгу просчитывал все возможные комбинации. В какой-то момент он понял, что дело пойдет именно таким образом, и, к сожалению, оказался прав.

Тем временем генерал Елисеев выложил на стол пачку фотографий:

— Получены данные авиаразведки: вот крупные механизированные силы противника беспрепятственно движутся по Варшавскому шоссе от Рославля в направлении Юхнова.

Стрельбицкий внимательно разглядывал снимки: в складках знакомого рельефа местности четко просматривалась дорога, по которой бесконечным потоком двигались немецкие танки и бронемашины. Их темные силуэты, местами смазанные клубами дорожной пыли, сливались в извивающийся хребет, по которому так и хотелось ударить сверху, расчленить, заставить замереть на месте. Полковник невольно стиснул зубы, что не ускользнуло от внимания генерала Елисеева:

— Теперь о главном. Получен приказ Ставки поднять по тревоге два подольских училища — артиллерийское и пехотное. Других сил на этом направлении сейчас просто нет. Необходимо мобилизовать все, что возможно, и задержать врага до подхода резервов с Волги. Это пять-шесть дней. Будете опираться на построенные там железобетонные ДОТы и капониры. Все необходимое старайтесь изыскать на месте. Вам будет помогать секретарь городского комитета партии, он получил на этот счет указание от товарища Щербакова.

— А в каком состоянии укрепрайон? — поинтересовался полковник.

— Строительство еще не закончено. Работы ведутся силами ополченцев и местного населения. А что это такое, — генерал вздохнул, — вы сами знаете: женщины, старики, дети…

Стрельбицкий не верил своим ушам. Самое страшное предположение, что его курсантов выпустят недоученными раньше срока, на поверку было только верхушкой айсберга предстоящих событий. А настоящая опасность, оказывается, крылась в другом. Ставка требовала … бросить в огонь самое ценное, что имелось сейчас в ее распоряжении, рискуя лишиться отличной кадровой перспективы.

Полковник переступил с ноги на ногу, глухо откашлялся:

— Товарищ генерал-лейтенант, но ведь это — завтрашние командиры, так сказать, золотой фонд армии! Через месяц-два они разъедутся по частям и будут защищать…

— Полковник Стрельбицкий! Кого и что они будут защищать через месяц-два, если немцы завтра утром окажутся в Москве? — Генерал хотел было сказать что-то еще более грозное, но в это время в дверь кабинета постучали.

— Разрешите, товарищ генерал-майор?