Покопайтесь в моей памяти

Сухомлинова кивнула и тут же позвонила Охотникову. Тот пообещал прийти в скором времени.

– Вы с отцом ладили? – обратилась Елизавета Петровна к Дмитрию.

– По-всякому, но особых ссор не было. Ему моя Радмила не очень нравилась. Я о жене говорю. Он, когда первый раз приехал, увидел ее фотографии на стенах – большие такие постеры. Она же моделью собиралась стать. Много снималась, самые удачные снимки мы увеличили и на стене разместили вместо обоев. Но она по-разному снималась – в основном в стиле ню… Вы, как искусствовед, понимаете.

– Разумеется.

– Он как вошел, увидел ее обнаженной, аж побелел весь и приказывает: «Снимите! Немедленно снимите! Не позорьтесь!» Старорежимный человек – хомо советикус. А сейчас ведь другая жизнь. А он, как в прежние времена, наезжает: «К вам же гости приходят – не стыдно?» И как ему объяснить, что гости приходят, смотрят и восхищаются искусством фотографа и красотой Радмилы. Потом мы на море пошли позагорать. Жена, как обычно, топлес, и снова он с полоборота завелся: «Оденься немедленно – стыдоба!» Тут уж я не выдержал: «Оглянись вокруг и посмотри!» И только тогда он заметил, что почти все женщины так загорают, даже его ровесницы. Выругался и сплюнул. Но смирился. Хорошо еще, что мы его на нудистский пляж не притащили.

Без звонка дверь отворилась. Появился Юрий Иванович. Подошел к Дмитрию и выразил ему свои соболезнования. Потом из внутреннего пиджака достал бутылку виски и поставил на стол.

– По русскому обычаю помянуть следует, – напомнил он.

Дмитрий молча кивнул и заозирался, пытаясь обнаружить стаканы. Сухомлинова сходила на кухню, взяла с полки стаканы, а из морозильной камеры холодильника достала лед.

Охотников открыл бутылку и разлил по стаканам.

– Бывали здесь прежде? – поинтересовался Тарасевич-младший.

Охотников покачал головой и после некоторой паузы сказал, что Александр Витальевич его не приглашал. Они выпили виски, после чего Дмитрий решил не терять времени.

– Давайте посмотрим картины!

– А я уже посмотрел на них. Лично для меня ничего интересного: разве что вон та – с птичками.

– Посмотрите на другие внимательно.

– А что смотреть? И так видно: ученические работы.

Юрий Иванович поднялся и подошел к стене.

– Возьмите все, – предложил молодой человек. – Я существенную скидку сделаю.

– Сколько рассчитываете получить за все?

– Если со скидкой, то два с половиной миллиона.

– Они все и двух не стоят, – покачал головой Охотников. – Но только ради памяти вашего отца – за птичек даю миллион. Если вам кажется, что мало, то поинтересуйтесь у уважаемой Елизаветы Петровны, достойная ли эта цена.

– Очень хорошая цена, – подтвердила Сухомлинова.

– А вот женщина в стиле ню, – продолжал упорствовать Дмитрий.

– Человек, который изобразил так натурщицу, не живописью занимался, а рукоблудием. Прости, Лиза, что не сдержался. – Охотников посмотрел на Тарасевича и продолжил: – Такие фитюльки вешались на стенах дешевых борделей.

Юрий Иванович начал рассматривать небольшое полотно с лежащей девушкой, накрытой простыней, как саваном. Снял его со стены, перевернул. Потрогал холст.

– Работа академическая, но сделана вне Академии художеств. Грунт на левкасе – на клее из рыбьих костей. Нет. Хотя ладно. Но за двести тысяч, это запредельная цена.

Дмитрий вздохнул:

– Согласен. Забирайте птичек и покойницу.

Он хотел снять со стены картину Саврасова, но Охотников не дал.

– Я сам, – сказал он.

Снял оба холста и поставил к стене возле своих ног.

– Вы знаете, откуда у вашего отца все эти полотна?

Тарасевич-младший пожал плечами:

– Никогда не интересовался. Мать, правда, перед смертью сказала… Но они тогда были в ссоре. Так вот, она заявила, будто…

Молодой человек замолчал, раздумывая, говорить или нет.

– Так что же она заявила? – поторопил его Юрий Иванович.

– Она сказала, что какие-то картины он получил в качестве взятки. Он ведь следователем был. Ей сказал, что от воров не убудет.

– Остроумным был ваш батюшка, – усмехнулся Охотников, – дай бог ему вечного упокоения. А мы…

Он не договорил, подхватил обе работы и направился к двери. Но самостоятельно открыть ее не мог.


– Лиза, помоги!

Сухомлинова открыла дверь и хотела выйти следом, но молодой человек удержал ее за локоть.

– На пару минут, – почему-то шепнул он.

Она сделала пару шагов, возвращаясь. Но Дмитрий не думал ее пускать дальше. Он достал из кармана пачку, полученную от Охотникова, вынул две купюры и протянул Елизавете Петровне.

– Это вам за комиссию, – и, увидев ее лицо, объяснил, – процент с продажи, как полагается.

Сухомлинова спорить не стала, попрощалась и вышла.

Юрий Иванович ждал ее возле лифта.

– Зайдем ко мне, – не предложил, а приказал он.



Квартира бывшего сокурсника поражала своими размерами, но не только: стены всех четырех комнат были увешаны картинами. Елизавета Петровна смотрела на это богатство и восхищалась.

– Бог ты мой! – говорила она и повторяла: – Бог ты мой! Какое чудо! Какая подборка! От Вишнякова до Шагала!

– Мой Шагал объявлен подделкой, хотя он подлиннее всех тех работ, которые Фонд Шагала признает за оригиналы. Мне кажется, что они штампуют их сами в промышленных масштабах, даже не пытаясь повторить руку мастера. То, что висит на моей стене, называется «Комиссар на еврейской свадьбе», хотя бывшая владелица картины называла ее «Жениху осталось недолго». Так она шутила. А я так думаю, что это автопортрет самого Шагала в кожаной куртке. Уж очень он похож на фото молодого Марка его Витебского периода.

– Ты хотел выставить эту работу на аукцион?

– Хотел, но мне было отказано по названной мною причине, хотя ни один эксперт не держал ее в руках.

Он обвел гостиную взглядом.

– Здесь всё – подлинники. И Брюллов, и Бруни, и Кипренский, и Тропинин – все, одним словом. Даже ореховый буфет сделан двести лет назад неизвестными крепостными мастерами, но как сделан!

Он подошел к буфету, открыл створку и достал бутылку виски.

– Давай по глоточку. Отказы не принимаются. Если крепкие напитки не пьешь, то разбавлю вишневым соком.

Они сели у стола, на который, кроме бутылки, Охотников выставил блюдо с виноградом. Не произнося ни слова, он выпил половину своего стакана, отщипнул виноградинку и посмотрел на сокурсницу:

– Кого ждем?

Сухомлинова пригубила тоже.

– А теперь слушай меня, – начал он. – «Грачи», соответственно, те самые, которых ты видела в квартире моих родителей. Когда отец попал в «кутузку», мать распродала все, что можно было. Выходит, что Саврасова она отнесла следователю-взяточнику. Теперь я понимаю, почему Тарасевич так не хотел показывать мне свою убогую коллекцию. Хотя вторая штучка, которую я сегодня забрал, скорее всего, и в самом деле работа Репина. Правда, кто-то прошелся сверху по его мазку. Думаю, что это его учитель, профессор живописи Чистяков: скорее всего, он убирал блики с лица: ведь мертвые люди не бликуют.

– Я не могу поверить, что Александр Витальевич брал взятки. Дима путает, вероятно.

– Время тогда такое было: в один момент все стали нищими и мечтали только о том, где бы что урвать, а не заработать. Нищета толкает на преступление.

– Не знаю, – покачала головой Елизавета Петровна, – я не совершала ничего противозаконного: не убила никого, не ограбила.

– У тебя все впереди, – усмехнулся бывший сокурсник.



Она вернулась домой, когда уже стемнело. В квартире не было света. Сухомлинова подумала, что дочь спит, осторожно прошла в свою комнату и включила свет. И вместе со светом включился звук. Он был непонятный, ни на что не похожий: как будто где-то далеко струился с отвесного обрыва ручеек или кто-то пытался ладонью зажать рупор сирены воздушного оповещения. Елизавета Петровна прислушивалась, пытаясь понять, откуда доносятся эти странные звуки, вернулась в коридор. Вошла в комнату дочери и увидела, что Аня воет тонким голоском, уткнув лицо в подушку. Подскочила к ней, встала на колени возле ее кровати, обняла и прижала к себе, как когда-то очень давно.

– Не плачь, – попросила она, – не плачь! Все будет хорошо.

Произнесла это таким неестественно проникновенным голосом, что сама задохнулась от этой лжи. Прижалась щекой к затылку дочери и заплакала.





Глава шестнадцатая




Собираясь на работу, Елизавета Петровна взяла с собой почти все деньги, которые были в доме, – получилось без малого триста тысяч рублей. Себя она пыталась убедить, что эта сумма предназначается для адвоката. Обращаться к Фарберу она больше не собиралась, хотя, если проживающий в Тучковом переулке адвокат просил за нее Михеева, то, вполне вероятно, теперь он будет разговаривать с ней иначе. Потом она подумала, что можно попросить о помощи Охотникова, у которого наверняка есть знакомые адвокаты, и если она свяжется с ними, те, зная, кем она рекомендована, не будут откровенно вымогать огромные деньги.

С утра народу было немного: до обеда пришли всего трое, но ничего ценного не представили: плохенькая копия «Одалиски» Энгра, серебряные часы «Павел Буре» и два офорта Рудакова из его иллюстраций к роману Мопассана «Милый друг».

Сухомлинова предложила каждому выставить свои предметы на комиссию в антикварный магазин.