Позывной «Крест»

Хейтаму Стайхи надоело пререкаться, он выхватил из-за пояса пистолет и направил в лицо украинца с явным намерением пристрелить на всякий случай непонятного чужестранца. Во время гражданской войны надеяться не на кого. Свои, не свои, чужие, не чужие… Внешне все одинаковые — игиловцы, оппозиция. Одеты одинаково, врут одинаково. На гражданской войне все «не свои». Свои — это только твое подразделение, где знают тебя в лицо. Никому не докажешь, что ты не ИГИЛ, что не ради военной хитрости перекрестился. Все равно тебя убьют на всякий случай. В такие моменты у кого военный перевес, тот и прав…

— Не надо! — страшно закричал Халид Асаад человеку с пистолетом.

Раздался звон стекла, из окна столовой прогремела короткая автоматная очередь. Это Стип Врлич добавил свои аргументы в дискуссию о том, кто свой, а кто нет. С этой секунды приезжие и встречающие стали смертельными врагами.

Две пули калибра 7,62 разворотили голову командира ополченцев, как переспелый арбуз, и тот рухнул замертво. Халид Асаад резко присел, развернулся и головой вперед юркнул обратно в помещение. Ополченец с автоматом наизготовку выпустил длинную очередь в окно, из которого по ним велся огонь, и заученным движением метнулся под защиту капота пикапа.

Виктор подхватил пистолет, выпавший из руки мертвого Хейтама Стайхи, и бросился за угол гостиницы. Вслед ему застучали автоматы двух ополченцев, но пока они упали, одновременно скидывая с плеч АК-47, пока снимали с предохранителя и передергивали затворы, Лавров уже оказался вне досягаемости — пули впились в каменный угол здания.

Хорват высунулся из окна и несколько раз выстрелил в ополченцев, лежащих перед пикапом. Его очередью заставил спрятаться обратно автоматчик, укрывавшийся за капотом с другой стороны машины. Лавров прижался спиной к стене, вслушиваясь в скупые одиночные выстрелы из окна и щедрые длинные очереди от пикапа. Виктор проверил самозарядный «Кольт Браунинг M1911»: магазин на семь патронов был полон. «Ну, Господи, помоги!» — прочел православный инок наикратчайшую молитву, высунулся из-за угла, прицелился с двух рук и застрелил ближайшего к себе автоматчика, укрывавшегося от выстрелов хорвата за задним колесом пикапа.

— Стип, прикрой меня! — крикнул Виктор и побежал за кузов «Хонды Риджелайн».

Второй автоматчик, прятавшийся за трупом своего командира, попытался убить Лаврова, но был поражен из окна хорватом. Бойца, который из-за капота вел огонь по окну Стипа, тремя выстрелами прикончил Лавров. Наступила звенящая тишина. Виктор, держа килограммовый кольт на вытянутых руках, кругом обошел пикап.

— Все, Стип, они мертвы! — предупредил он соратника.

Хорват не ответил. Изрешеченная дверь гостиницы для археологов медленно открылась, оттуда вышел Халид Асаад.

— Стип убит, — сказал он Лаврову.

— Стип?! — вскрикнул Виктор и побежал в дом.

Под подоконником, уткнувшись лицом в стеклянную крошку, лежал хорват. Лавров перевернул его и увидел, что автоматная пуля вошла ему под нос. Врлич умер мгновенно еще до окончания боя. Лаврову ничего не оставалось, как закрыть веки на застывших глазах своего соперника, навсегда оставшегося его спасителем.

Стоит дотронуться до ящика Пандоры, и судьбу наполняют чужие жизни, чужие беды и радости, гадости, преступления и наказания. Им нет конца и начала нет. Им нужно укрыться, спрятаться, свить гнездо в твоей голове. И так постепенно в ящик Пандоры превращается твоя голова.





* * *


«Никому нельзя верить… Никому!» — сокрушался Мартин Скейен в салоне VIP-класса, вылетая из Абу-Даби в Лондон. Проект оказался заведомо провальным. Его грандиозным планам не суждено было сбыться, даже с колоссальными капиталовложениями. Тайник девяти пророков был недоступен. По крайней мере в ближайшие несколько лет — пока идет война в этой дикой Сирии. Конечно, потом под видом научной экспедиции он проникнет под своды храма Белла, не пожалеет никаких денег, чтобы добраться до заветного саркофага. Но это будет не сегодня.

Радовало одно. Тех, кто мог помешать миллиардеру и знал что-либо о его проекте, уже не осталось в живых. Тупой генерал Захреддин, как и мерзкая воительница Саломея, нашли свою смерть у того тайника. Этот хитрый немец Себастьян Реннер выкарабкался, но был застрелен боевиками в музее Пальмиры (миллиардер ошибался, поверив кому-то из своих агентов, перепутавших Лаврова и Стипа Врлича.)

Да, Мартину придется улететь в свою Америку и до времени затаиться, ведь, как доложила его агентурная сеть, он попал в разработку к спецслужбам почти всего Ближнего Востока. Пришлось закрыть лаборатории в Багдаде, Дамаске и даже в нескольких городах ОАЭ. «А, не страшно. Копейки. Я еще вернусь, — успокоил себя Мартин, надевая наушники и опуская спинку мягкого кресла авиалайнера. — Мартин Скейен все помнит. Мартин Скейен ничего не забыл…»





10


Трупы ополченцев партии «Баас» Халид и Виктор погрузили в кузов пикапа. Это была тяжкая работа для восьмидесятилетнего старика и для мужчины средних лет, чьи глубокие раны на теле только затянулись. После погрузки каждого трупа они отдыхали, сидя на стульях — их Лавров вынес из гостиницы.

Потом отвезли кровавый груз к храму Белла, к шурфу, который выкопали французские археологи в начале ХХ века. Там их так же, по одному, перетаскали к двери с печатями девяти пророков и сбросили в пролом.

— Мастер Ям порадуется, — тяжело дыша, сказал Халид. — Здесь ему еды лет на пять.

— Кто это — мастер Ям? — полюбопытствовал Лавров.

— Тот, что оставил свой зуб у тебя в спине.

Виктора передернуло. Он опять вспомнил жуткую схватку с огромным крокодилом.

— Могу вас успокоить, почтенный Халид: я его убил.

— Ты ошибаешься, пан Лавров, — ответил хранитель музея, загадочно улыбнувшись. — Его нельзя убить. Он — дух, бог воды. Надписи о нем есть еще на древних табличках.

Белому духу, cыну Черного Солнца,

В жертву красавицу города мы принесем.

Будет земля плодородна, и воды пустыни

Нас не оставят в беде, подарив урожай.

— Вы же ученый, пан Асаад, — в тон Халиду ответил Лавров, — что вы такое говорите?


— Витья, ты знаешь, почему этот французский шурф был заброшен сто лет назад? — интригующим тоном спросил сириец. — А я знаю. Двух человек из французской экспедиции съел белый крокодил. Власти прислали взвод солдат. Спецназа тогда еще не было…

— Ну-ну, и что дальше? — с интересом слушал Виктор.

— А дальше — все. Ни один из группы не вернулся. Планировали специальную операцию. Но не было тогда ни снаряжения, ни приспособлений. А тут очередные политические события и война — битва у перевала Мейсалун. И никому уже не было дела до заброшенного французского шурфа.

— Похоже, там целая династия этих духов пещеры. Но я туда больше не сунусь! — воскликнул Виктор.

— Вот это разумное решение, — похвалил старик.

Халид Асаад совсем выбился из сил, и Виктор в одиночку замуровал дверь и засыпал ее землей.

Стипа Врлича похоронили в другом месте — в хорошо сохранившейся погребальной башне Элахбела II века нашей эры. Эту башню построили сыновья некоего Вахбаллата — Элахбел, Шокаи, Малик и Маанаи. По имени одного из них ее и назвали. На северной стене сохранились бюсты семьи Вахбаллата. В отличие от ранних башен, гробница Элахбела богато украшена, на стенах — коринфские пилястры, на потолке, который находится на высоте десяти метров, сохранились даже остатки росписи.

Сириец и украинец похоронили хорвата в пустом каменном саркофаге, сохранившемся с римских времен.

«Зарыли, как собаку», — с грустью подумал Виктор.

— Это хорошее последнее пристанище для археолога, — пояснил свое решение главный смотритель античной Пальмиры.

— Но как же родня?

— Он потерял всех еще в югославскую войну. Он никому не нужен… разве только этим руинам.

На ночном небе над Тадмором звезды — будто рассыпчатая каша. Будто толстая повариха из детского сада насыпала от души черпаком. И в горле ком, хочется выкрикнуть: «А мне не больно — курица довольна!», но курицы нет, ее уже зарезали. Ноги вязнут в холодном песке все глубже. Холодно, ветрено, и спать ложиться пора.

«Какая ахинея в голову лезет», — думал Лавров, готовясь ко сну. Только один он знал, как бороться с душевной болью: придумай какую-нибудь глупость, белиберду, ироничный памфлет. Это хоть ненадолго, но отвлечет от суровой реальности.

Утром Виктор насилу отмыл кузов пикапа от запекшейся человеческой крови. Проверил, не вытекла ли из пробоины тормозная жидкость, хватит ли бензина до Дамаска, померил щупом уровень масла в моторе, залил воды в бачок для омывающей жидкости.

— Ну что, прямо домой? — спросил у него Халид Асаад.

— Да, давно пора, соскучился очень, — честно признался Лавров и спросил: — Скажите, почтенный Халид, если бы меня убили, а не Стипа, вы бы тоже похоронили меня в тадморской гробнице?

— Да, тоже, — подтвердил главный смотритель. — Только в подземной, православной, они же православными были, первые христиане?

Виктор улыбнулся вместо ответа, потом с чувством вымолвил:

— Даже не знаю, как вас благодарить.

— Увези этот пикап подальше, — подсказал ему сириец.

Лавров открыл пробитую пулей дверцу, устроился на водительском сиденье, поправил зеркало заднего вида. Оглянулся на старика. Тот собирал осколки стекол, вывалившиеся во время перестрелки из фрамуги окна. Халид почувствовал, что на него смотрят, обернулся и махнул Виктору рукой — поезжай, мол. Лавров повернул ключ в замке зажигания. Мягко зарокотал мотор.

Декуманусом в градостроительстве Римской империи называют улицу города, ориентированную с востока на запад. Часть декумануса Пальмиры, непосредственно прилегающая к храму Белла, не сохранилась, там теперь проходит современная дорога, по которой покидал Тадмор пикап «Хонда Риджелайн».

Среди вещей хорвата Виктор заприметил DVD-диск без обложки на коробке. Удерживая руль левой рукой, он правой открыл плоскую пластиковую коробочку, достал блестящий диск и вставил в щель автомагнитолы. Раздались звуки исполняемой на скрипке-гусле мелодии зажигательного танца коло. Гусле звучала очень по-турецки. Две струны пронзительно пищали под смычком из конского волоса. Помимо гусле, мелодию поддерживала гайде, похожая на набор кельтских волынок. Но играющий на гусле был заводилой — этот музыкант разгонял энергию старинного народного танца и мелодии. Получалась очень динамичная и чувственная композиция, сочетающая и струнную музыку, и духовую. Виктору было невдомек, что с этого зажигательного коло близ Цетинского монастыря в Черногории и началась вся кровавая история.

В салоне пахло древностью — раскаленной пустыней, деревней, ночными кострами, глиной, камнями, одиночеством. До Дамаска оставалось 240 километров.





Глава 17. Вместо эпилога





1


«Каждый нуждается во множестве документов: справка о беременности, регистрационная карточка, разрешение, свидетельство о рождении, медицинская книжка с отметками о прививках, диплом об образовании, членский билет, удостоверение личности, пропуск, характеристика, медицинская страховка, свидетельство о браке, контракт, лицензия, пенсионное удостоверение, завещание, свидетельство о смерти, ну и что там еще? Как будто ничего не забыл», — думал инок Ермолай, стоя позади молодого священника, отпевающего покойника.

У поющего батюшки была взъерошенная светлая шевелюра, вихры которой, сколько ни старайся, невозможно было пригладить, большие томные синие глаза и широкий рот, обрамленный жидкой бороденкой. Во время отпевания он втягивал носом воздух так энергично, что мягкие волоски его усов шевелились, как трава от ветра.

Открытый гроб стоял на двух табуретах в большой горнице. Дом был полон родственников, соседей и близких. Ковровые дорожки, обычно застилавшие полы, покрытые истертым линолеумом и крашеной фанерой, были свернуты. Приходящие попрощаться с покойником не разувались, как обычно, а проходили внутрь в пыльной обуви. Июньская Пальмира была пыльной, гости — в основном старики. Они подходили к вдове и говорили что-то вроде: «Алевтина, прими мои соболезнования! Николай был хорошим человеком…» Вдова в черной косынке мелко кивала, промокнув несуществующие слезы на сухих глазах уголком платочка, и отвечала: «Спасибо, что пришли». Корни ее волос цвета красного дерева покрылись белой пылью дорог. Дороги эти морщинами легли на лицо. И каждый, кого она встречала, замечал: она прошла долгий путь. Своевременно вышла замуж, в положенное время родила, вовремя овдовела. Все, как у людей.

Детишки, насильно притащенные родственниками, одеты были неподобающе: в ярких футболках, модных джинсах, одна отроковица явилась даже с непокрытой головой и в коротком розовом топике, не закрывающем пупка с золотой серьгой. Девушки надели летние наряды. Дедушки рады. Молодой священник, казалось, ничего этого не замечал.

Инок Ермолай смотрел на все это с мрачной обреченностью. Терпение — это борьба. Он так устал за последние пару лет, что ничего уже не хотел. Кроме самого главного: времени. Главного невосполнимого ресурса. Прямо посреди его жизни появилась песчаная воронка. И чем больше он в нее бросал, тем больше осыпались ее края, тем бездоннее она становилась, тем безнадежнее…

Старший сын покойного жил в Золотоноше, недалеко, и приехал с женой. Младший устроился в Черкассах, явился один. Они потихонечку переговаривались, не обращая внимания на песнопения православного священника.