Приз

— Ты что, дура? Его надо там, внизу ловить! — выкрикнула полная стриженая брюнетка.

— Пленку, пленку не забыла? А то получится, как в тот раз! — отозвалась другая и, резко повернув голову, хлестнула Рязанцева по лицу своими длинными малиновыми волосами.

Снизу послышалось восторженное: «Bay!»

— Подождите, пожалуйста! Одну минуточку! Можно автограф? Можно с вами сфотографироваться?

Рязанцев замешкался на площадке между этажами, полез в карман своего светлого летнего пиджака, так и не придумав, зачем. Достал темные очки, подышал на них, протер бумажным платком, убрал. Достал бумажник, повертел, положил в другой карман. Взгляд его был направлен вниз, туда, где запыхавшиеся, взволнованные девушки по очереди фотографировались с только что прибывшим Вовой Призом.

***

Ночь майора Арсеньева прошла, как обычно, под стук и грохот. Накануне, поздно вечером, поднимаясь пешком на свой пятнадцатый этаж, он размышлял: зайти к соседям или нет. Дверь квартиры на четырнадцатом открылась, как только он оказался на лестничной площадке. На пороге стоял двенадцатилетний Витя.

— Ну что? — выпалил он шепотом.

— Пока ничего, — Арсеньев виновато развел руками, — а у вас никаких новостей?

Витя вздохнул и помотал головой.

— Где мама? — спросил Арсеньев.

— Спит. Я заставил ее выпить снотворное. Мы днем ходили в милицию, написали заявление, на всякий случай. Они не хотели принимать. Сказали, рано беспокоиться, спрашивали, не наркоман ли Гришка. Там был один жирный гад, все интересовался про наркотики, про бухло.

— Про что?

— Ну, про спиртное. Не пьяница ли Гришка. Мама там, в отделении, держалась, отвечала вежливо, а потом, когда домой вернулись, заплакала. Я ей говорю: перестань, районные менты, они все такие. Получают мало, поэтому злые. У нас дядя Саша есть, он поможет.

На площадке был полумрак, и это избавило Арсеньева от необходимости прятать глаза. Сане было стыдно. В его день, забитый до предела, не уместились хлопоты по поискам пропавших подростков. Он держал это в голове, надеялся, что Гриша к вечеру объявится, хотя бы позвонит.

— Если бы у нас была машина, мы бы просто поехали туда, — прошептал Витя.



— Куда?

— В бывший пионерлагерь «Маяк»! Гришка любил там лазать. Там правда классно. Он даже один раз взял меня с собой. Я был совсем мелкий, пять лет, но все равно запомнил. Сто пудов, Гришка туда их повел! Там еще корпуса оставались, и река рядом, можно купаться. А главное, никого никогда нет. Хочешь — ори, хочешь, бегай, на любое дерево залезай на здоровье. И еще, там малины всегда было навалом.

— Сейчас малина отошла, — тихо заметил Арсеньев.

— Грибы, ежевика. Гришка ежевику обожает, и грибы тоже. Сто пудов, он вернется, целую кучу всего привезет!

— Там все горит. Ты же смотрел новости.

— Ну я не знаю, можно просто поездить по окрестностям, за станцией «Водники», и спрашивать всех подряд. Вдруг кто-нибудь их видел? Ложись спать, подождем до завтра. Если ничего не изменится, завтра вечером поедем.

— Точно? Обещаете?

— Постараюсь.

Арсеньев поднялся к себе, услышал, как внизу тихо закрылась дверь. Уснул он только на рассвете. Ему приснился горящий лес. Треск и стук над головой преображались во сне в звуки лесного пожара. И еще ему приснилась американка Мери Григ.

В семь он встал, долго просыпался под холодным душем. В половине восьмого сел в машину, включил радио и услышал о грозовых ливнях на северо-западе Московской области.

В девять, с головной болью, приглушенной анальгином, он сидел в кабинете следователя Лиховцевой и пытался поймать подходящий момент, чтобы поговорить о пропавших подростках. Прошла ночь, но Зюзя все не могла опомниться от того впечатления, которое произвело на нее имя покойного генерала Колпакова.

— Тебе придется встретиться с его родственниками, — произнесла она, рассеянно глядя в окно, — у него остались родная сестра и племянник. Знаешь, кто племянник? Ты опять меня не слушаешь! Ты не понял, насколько все серьезно? Если Драконов правда хранил у себя какие-то материалы по генералу Колпакову, его из-за этого могли убить. Хотя наркоман Булька слишком ненадежная фигура. Они бы состряпали несчастный случай, острую сердечную недостаточность, что-то в этом роде, чтобы не было признаков преступления.

— Кто «они»? — спросил Арсеньев.

— Они, — повторила следователь Лиховцева с такой же тупой панической убежденностью, с какой произносил это слово рецидивист Куняев.

Арсеньеву очень хотелось сменить тему, но это было пока невозможно.

— За покойным генералом стоят гигантские деньги. Гигантские, Шура, — сообщила Лиховцева и болезненно морщилась, — ужас в том, что, когда я говорю «они», я имею в виду даже не братву. Речь идет о ГРУ, ФСБ, УГП… Ты знаешь, что такое УГП? Управление Глубокого Погружения, во главе стоит некто Кумарин Всеволод Сергеевич. Абсолютно закрытая структура, от которой неизвестно, чего ждать. Господи, а какой там может быть тяжелый компромат, в этих мемуарах, если они действительно существуют! Впрочем, компроматом сейчас никого не удивишь. Деньги. Все дело в них. Любая информация о генерале Жоре — бомба, любая ниточка — бикфордов шнур. Ты понял, Шура?

— Я понял, Зинаида Ивановна, просто я хотел вам сказать…

Но она не дала сказать. Она продолжала говорить сама.

— А племянник его — Владимир Приз. Ты знаешь, кто это, или ты совсем темный? Ну да, да, тот самый Приз. Дядя был вор, мерзавец. А племянник такой симпатичный, талантливый. Не думаю, что дядя посвящал его в свои грязные махинации. Но поговорить с ним, безусловно, придется. Никуда теперь не денешься. Вот ты, Шура, и побеседуешь с Призом, спросишь, что он знает о мемуарах своего покойного дядюшки, правда ли, что над ними работал писатель Лев Драконов, какие у них были отношения. Ты спросишь, а он тебе ответит, что никаких отношений между этими двумя покойниками не было, мемуаров его дядя писать не собирался.

— Зинаида Ивановна, если вы заранее знаете, что скажет Приз, может, и не стоит его допрашивать? — безнадежно вздохнул Арсеньев.

— Ничего я заранее не знаю. Допросишь, не растаешь. И не перебивай меня! Кстати, возьмешь у него автограф для моего внука, — она перевела дух, немного успокоилась.


— Зинаида Ивановна, у вас, кажется, зять работает в Службе спасения, — выпалил Саня.

— О, да, — кивнула она задумчиво, — очень скоро нас с тобой придется спасать, вытаскивать из того дерьма, в котором мы потонем, если я права.

— Я совсем о другом. Пропали четверо подростков. Один из них сын моей соседки, — Арсеньев быстро выложил ей всю историю, и пока он говорил, она почти пришла в себя.

— Ну и что? Заявления от родителей есть, ориентировки разосланы. Был бы ты уверен, что они находятся именно там, в заброшенном лагере. Но ведь ты не уверен, правда? Можно поступить проще. Связаться с Лобнинским УВД, если прошли ливни, нет пожаров, они спокойно доберутся туда как-нибудь на машине или по воде.

— Я уже связывался. Никому не охота лезть в пекло без специального приказа. Да, огонь погас, но все вокруг еще тлеет, в любой момент может вспыхнуть, нужна техника, специалисты, достоверно неизвестно, что подростки именно там, к тому же прошло слишком мало времени, чтобы начинать активный розыск. Они не младенцы и не слабоумные старики.

— Ну вот, Шура, правильно. Успокойся и успокой свою соседку. Я все понимаю. Но пока рано паниковать.

— В таком случае мне придется ехать туда самому.

— У тебя времени нет. — Зюзя прикрыла глаза и упрямо помотала головой. — Ты должен повторно допросить швейцара из «Кильки», добиться встречи с Владимиром Призом, причем первое — сегодня, второе, желательно, тоже.

— Гришка обязательно позвонил бы матери, — пробормотал Арсеньев, — он нашел бы возможность, тем более, у его приятелей есть мобильники. Пропали все четверо. Да, они не младенцы, они вполне дееспособны, и времени прошло мало. Но они пропали, и никто ничего не делает.

Зюзя достала пудреницу, губную помаду, щетку и принялась молча, нервно приводить себя в порядок. Арсеньев ждал. Наконец она произнесла, спокойно и ласково:

— Слушай, Шура, я поняла бы тебя, если бы этот Гриша был твоим сыном или братом. Но он всего лишь сын твоей соседки. Ты пока не уполномочен заниматься розыском потеряшек. Это не твое дело. К тому же нельзя исключать, что ребятки просто решили оттянуться, у них каникулы, им обидно торчать в Москве. Вспомни себя в этом возрасте. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я клянчила у своего зятя вертолет с бригадой спасателей? Или выписала тебе постановление о возбуждении уголовного дела на основании заявлений, поступивших от родителей? — Она тяжело опустилась в кресло, схватила газету со стола, начала обмахиваться, как веером. — Я не могу сейчас себя этим грузить. И тебе не позволю меня грузить. Считай, что я черствая злая старуха. Да. И нечего на меня так смотреть. Я все понимаю. Ты придешь вечером домой, и тебе надо будет что-то сказать соседке. Скажешь, что сделал все возможное. И это правда. Твоя совесть чиста. Извини. — Она принужденно откашлялась и еще сильней замахала газетой. — Все, Шура. К вечеру жду от тебя подробной информации о разговоре со швейцаром. И вот, кстати, — она бросила ему через стол газету, — Владимир Приз сегодня в прямом эфире, в «Останкино». Ты будешь умницей, если попытаешься отловить его там после эфира. — Она открыла ящик, долго в нем рылась, наконец извлекла яркий глянцевый журнал, быстро пролистала, бормоча: «Где же он, черт, да, вот, кажется, нашла…»

В середине журнала был вкладыш, календарь на 2003 год, с большим портретом Владимира Приза, в белой футболке, украшенной его же портретом. Зюзя аккуратно отогнула скрепки и протянула календарь Арсеньеву:

— Не забудь взять автограф, попроси, чтобы написал что-нибудь теплое моему Антошке. Ребенок его обожает.

Арсеньев вышел из кабинета, как побитый. Зюзя злилась, нервничала. Она знала, что поступила некрасиво, отмахнувшись от истории с пропавшими подростками. Формально она была права. И неформально тоже. Ей позарез надо было скинуть дело об убийстве писателя Драконова, и она не желала отвлекаться, взваливать на себя еще каких-то подростков, связываться с районными отделениями, оформлять, заниматься писаниной, докладывать руководству. Ради чего, в самом деле? Ради того, чтобы майору Арсеньеву не стыдно было смотреть в глаза своей соседке?





***


Кумарин ждал Григорьева в баре гостиницы.

— Опять была лекция о Третьем рейхе? — спросил он ехидно.

— Скорее, маленькая экскурсия, — вздохнул Григорьев.

— Ничего себе — маленькая! Второй час ночи! Что же в итоге?

— Он предлагал мне купить колечко с овальным бриллиантом, которое Магда Геббельс подарила на память летчице Ганне Рейч в апреле сорок пятого.

— Что у него за страсть — торговать кольцами, — покачал головой Кумарин, — Вове Призу — перстень Отто Штрауса, вам — колечко Магды Геббельс. Он как будто пытается всех окольцевать своими нацистскими реликвиями, как орнитолог птиц. Он что, хотел, чтобы вы его носили?

— Он знает, что у меня есть дочь.

— Он хотел, чтобы Машка носила кольцо Магды Геббельс? Нет, он точно свихнулся.

— Он сказал, что готов продать мне любую информацию, и даже собственную голову, но в придачу я должен взять это колечко. — Григорьев устало прикрыл глаза.

— Взяли?

— Нет, Я же у него ничего пока не купил.

— Коньяку выпьете? — спросил Кумарин.

— С удовольствием.

Пока молоденькая барменша наливала коньяк, они молчали. Кумарин смотрел на Андрея Евгеньевича с состраданием.

— Устали вы от него, Андрей? Кстати, я получил, наконец, информацию для вас. По моим данным, Рейч действительно в последнее время ни в какие контакты с террористами не вступал. Живет замкнуто. Иногда путешествует по Европе вместе со своим юношей, но самолетами не летает. Они ездят на машине, так что время поездок и маршруты точно выяснить не удалось.

— А тогда откуда ваши люди знают обо всех его контактах? — Григорьев зажмурился и сжал ладонями виски. — Все просто, — улыбнулся Кумарин, — если бы Рейч оставался значимой фигурой в том бизнесе, которым занимался многие годы, сейчас за вами непременно пустили бы хвосты. Но вокруг вас все чисто. Можно сказать, стерильно. Боюсь, кроме вас и милого Рики, старик сегодня никого не интересует.

— Тридцать лет назад к нему явился призрак нацистского преступника Отто Штрауса, — пробормотал Григорьев.

— А, понятно, — кивнул Кумарин.

— У него были стеклянные уши, и пальцы не оставляли отпечатков.

— Я ему искренне сочувствую, — улыбнулся Кумарин, — и вам тоже.