Приз

Стаканы тихо звякнули.

— Я должен получить от него информацию, — сказал Григорьев. — Ну и к тому же, правда, мне жалко Генриха. Он пройдоха, мерзавец, но умный. Жалко, когда разрушается такой мощный интеллект.

Вошла горничная с кофейником.

— Если фокус со снимками — это все-таки работа Рейча, то интеллект его начал разрушаться давно, и жалеть уже не о чем, — задумчиво произнес Кумарин, наблюдая, как льется черный кофе в белоснежную чашку, — я бы понял, если бы он потребовал у них денег или продал снимки прессе. Но он, видимо, хотел кому-то что-то доказать. А это не говорит о высоком интеллекте.

Фарфор был тонкий, почти прозрачный.

— У вас здесь есть возможность пустить за ними наружку? — спросил Григорьев.

— Дороговато, — поморщился Всеволод Сергеевич, — но в принципе можно. Скажите, Клер, — обратился он к горничной по-французски, — вы знаете кого-нибудь, кто работает в отеле «Марго»?

— Да, месье.

— Замечательно. У меня к вам большая личная просьба.

— Я слушаю, месье.

— Дело в том, что в этом отеле отдыхает сейчас наш старый приятель. Он немец, гомосексуалист, приехал сюда со своим юным другом. Мальчик — наркоман, темная личность. А наш приятель — человек пожилой, не совсем здоровый и романтически доверчивый. Мы с месье Григорьевым беспокоимся.

— Да, месье. Что конкретно вы хотите знать?

Ни тени удивления не мелькнуло на аккуратном круглом лице горничной. Кумарин вопросительно взглянул на Григорьева. Клер поставила кофейник и застыла в ожидании ответа.

— Как они провели вчерашний день, сколько времени находились в гостинице, уезжали куда-нибудь и если да, то надолго ли? Ходили на пляж? Что они делают сейчас? — медленно, неуверенно сказал Андрей Евгеньевич.

— Я поняла, месье. В каком они живут номере?

Григорьев назвал номер. Клер удалилась. Тихо звякнул телефонный аппарат. Она звонила из соседней комнаты.

— Вы ешьте, ешьте, пока нечего волноваться, — вполголоса, по-русски, произнес Кумарин и расправил вилкой ломтик семги на поджаренном хлебе. — Да, вы так и не сказали, что за крик вы там услышали? Вы вообще уверены, что кричал именно Рейч? С чего вы взяли, что у него галлюцинации?

— Он кричал: они опять здесь, они меня душат. Он звал на помощь.

— Странно, что вы сразу не помчались его спасать. А может, он просто свихнулся от долгого общения со своей коллекцией ужастиков?

Григорьев покачал головой.

— Рики — наркоман. Когда я в этом убедился, я понял, что он рано или поздно посадит Генриха на иглу. При таком сожительстве нет иных вариантов.

— А знаете, — задумчиво произнес Кумарин, — я не был слишком близко знаком с Рейчем, но мне почему-то всегда казалось, что ему не суждено умереть естественной смертью. Его либо убьют, либо он покончит с собой. В принципе, то, что происходит с ним сейчас, — медленный суицид. Медленный и, наверное, для него сладкий. В его выборе есть нечто изысканно-порочное, я бы сказал, нечто древнеримское.

— Глупость есть в его выборе, — Григорьев сердито помотал головой, — глупость, беспомощность, стариковский страх одиночества.

В гостиную бесшумно вошла Клер. Лицо ее оставалось непроницаемым. Она заговорила четко, как автоответчик.

— Вчера утром, после завтрака, ваш приятель и его молодой друг ездили на такси, вероятно, в Ниццу. Отсутствовали около трех часов. Вернувшись, закрылись в номере. В десять опять уехали на такси. Вернулись в половине третьего ночи. Ваш приятель был бледен, еле держался на ногах. Его молодой друг выглядел и вел себя вполне нормально, только смеялся чуть громче, чем это прилично в такое позднее время. Утром, когда горничная принесла завтрак, дверь долго не открывали. Открыл молодой месье, совсем голый, взял поднос, в номер горничную не пустил. В данный момент два месье занимаются сексом.

— Благодарю вас, Клер, — важно кивнул Кумарин.

— Не за что, месье. Вы хотите, чтобы наблюдение было продолжено?

— Да, пожалуйста.

— Как долго вы будете интересоваться этими двумя месье?

— Пока не знаю. Два-три дня.

— Хорошо. Хочу заранее предупредить, что если вы будете платить сразу за неделю, то в день получается дешевле.

— Я понял. Думаю, завтра или даже сегодня к вечеру мы более точно определимся со сроками. Вы можете идти.

Она царственно удалилась, прихватив с собой пустое блюдо из-под семги.

— Ну что, Андрей Евгеньевич, как долго мы с вами будем интересоваться двумя месье, которые в данный момент занимаются сексом? — пробормотал Кумарин по-русски, давясь смехом. — Песня, а не женщина! Ее старший брат работал в полиции, теперь имеет маленькое детективное агентство. Слушайте, а ведь это правда вылетит в копеечку. Даже со скидкой получится не меньше пятисот евриков в сутки.

— Надо выяснить точную сумму и номер банковского счета агентства, — пожал плечами Григорьев, — остальное — проблема Билли. В крайнем случае, он покроет эти непредвиденные расходы из своего кармана.

— Правильно, — кивнул Кумарин, — пусть раскошелится. Но мне кажется, все это бессмысленно. В принципе, две основные версии у вас уже есть. Первая, удобная для Макмерфи: снимки отправлял сам Рейч. Реальный мотив — напомнить о себе, остаться в информационном поле, доказать ребятам из ЦРУ, что они плохие ребята. Идеальный для Макмерфи мотив — заказ «Аль-Каиды», месть террористов доблестным бойцам демократии. Версия вторая: снимки выкрал либо выкупил у Рики и разослал Вова Приз.

— Зачем? — тихо спросил Григорьев.

— Вы же сами первый высказали эту версию. Вы просили меня рассказать об этом персонаже все, что мне известно.


— Ну да, конечно. Вот и рассказывайте. Я слушаю.

— Он слушает! — хмыкнул Кумарин. — Слушает и мотает на ус. Андрей, вам не кажется, что мы с вами сейчас в жмурки играем? Два старых дурака с завязанными глазами шарят руками по воздуху, натыкаются на всякие волшебные перстни и привидения и сами не знают, кого хотят поймать. Ладно. Вот вам версия номер два. Сейчас Вова всего лишь рекламный брэнд партии «Свобода выбора». Никакой реальной власти у него нет. У него нет даже права голоса, и не будет, пока лидером остается Рязанцев. Именно в Рязанцева вкладываются американские деньги, и за этим стоит Билли Макмерфи. Рязанцев его человек. Он вырастил, выкормил этого демократического лидера, он вместе с Хоганом создал лобби в российском парламенте. И будет поддерживать свое детище до последнего. Но если Рязанцев лишится этой поддержки, он слетит. Без американских денег он никому не нужен. Он слабый, вялый, нездоровый. Вряд ли новое руководство русским сектором ЦРУ захочет оставить Рязанцева лидером. Потребуется свежий человек. А тут как раз Вова, такой молодой, сильный, такой популярный.

— Вы думаете, в головенке этого мачо могла сложиться такая причудливая комбинация? — спросил Григорьев. — Откуда ему знать, кто такой Макмерфи?

— Ну, это не сложно. Вова дружит с начальником службы безопасности Рязанцева, с человеком, которого все называют Егорыч. Этот Егорыч отлично знает, кто такой Макмерфи. Да и генерал Жора был знаком с Билли, еще по Афганистану. Они встречались, но, разумеется, не дружили.

— Вот как? — Григорьев удивился и слегка напрягся. — В таком случае история с мемуарами Колпакова и с убийством Драконова должна была Билли заинтересовать. Но мы с ним вообще не обсуждали это.

— Ой, перестаньте, — махнул рукой Кумарин, — Билли сейчас интересуют только его вынужденный отпуск и возможная отставка. Для него все отошло на второй план, даже проблемы с Рязанцевым. Да, кстати, вы знаете, вчера ваша дочь удрала с ток-шоу, на котором должна была морально поддерживать Рязанцева. Там и Приз выступал, очень ярко, успешно, как всегда. Рязанцев на его фоне выглядел бледно.

Григорьев застыл с куском ананаса на вилке. Кумарин выразительно пошевелил бровями.

— А что вы так заволновались? Там кому-то из гостей стало плохо перед эфиром, и ваша дочь на своей машине повезла его в больницу.

— Кого — его? — спросил Григорьев, хрипло откашлявшись. — Почему именно Маша? Она что, «скорая помощь»?

— Понятия не имею. Вам же не нравится, когда мои люди ведут ее в Москве. Вы не желаете получать от меня информацию. Вот, чтобы вас не обижать, никакого наблюдения со стороны моего ведомства за ней сейчас нет. Я пользуюсь случайными, недостоверными сведениями. Что вы молчите? Опять не так?

— Не знаю, что сказать, — покачал головой Григорьев.

— Помните, был такой режиссер Сергей Дмитриев? Ну, лирические комедии, — Кумарин защелкал пальцами, пытаясь вспомнить хотя бы одно название, но не смог, — ладно, неважно. В общем, режиссер, старик, одинокий, несчастный. С ним Маша отправилась в больницу, забирать его внучку.

— Почему надо было срываться с ток-шоу перед эфиром? Зачем такая срочность? И вообще, откуда она знает этого Дмитриева? Кто он ей?

— Еще спросите, чем больна внучка, — Кумарин вздохнул, — вы, Андрей Евгеньевич, решите для себя, нужно вам, чтобы за Машей там наблюдали мои люди, или нет?

— Ну допустим, ваши люди делают это независимо от того, нужно мне это или нет, — раздраженно заметил Григорьев.

— Успокойтесь. Сейчас никакого наблюдения не ведется. Я пока не вижу необходимости. Наружка — вещь дорогая, хлопотная. Мне, конечно, интересно, как там у Маши все сложится с майором Арсеньевым, но не до такой степени, чтобы ради этого пускать за ней хвосты и прослушивать ее телефоны. О том, что она удрала с ток-шоу, я узнал случайно. Ведущий — мой знакомый. Он звонил мне сегодня рано утром, приглашал выступить у него через две недели. Я спросил, как все прошло вчера у Приза и Рязанцева, он рассказал, что бедный Женя еле ворочал языком, наверное, расстроился, из-за своей американки. Она сорвалась до эфира, помчалась в больницу со стариком Дмитриевым.

— Значит, ваши люди ее пока не ведут? — быстро спросил Григорьев.

— Я же сказал, нет необходимости.

Андрей Евгеньевич вдруг подумал, сам не зная почему, что ему было бы спокойней, если бы именно сейчас Машу вели люди Кумарина. Но тут же отмахнулся от этой глупой мысли.

Два года назад, когда Макмерфи впервые отправил Машу в Москву, Григорьев ужасно не хотел, чтобы она летела, волновался, не мог спать, пока она была там. Однако ничего страшного с ней не случилось.

На этот раз ее отправлял не Макмерфи, а его заместитель. Ни с какими убийствами, ни с какими шпионскими играми ее командировка не была связана. Ей следовало оценить психологическое состояние Рязанцева и понаблюдать за Призом, сравнить политические перспективы нынешнего лидера «Свободы выбора» и его возможного преемника. То, что именно ее отправили с таким заданием, было тактическим ходом со стороны заместителя Макмерфи. Отправляя в качестве эксперта Мери Григ, он хотел показать Билли и всем остальным, что в его отношении к Рязанцеву нет никакой предвзятости. Рязанцев — человек Макмерфи, и офицер Григ — человек Макмерфи. Она хорошо относится к Рязанцеву, и ей категорически не нравится Приз.

Когда она улетала, Андрей Евгеньевич был за нее спокоен. Но сейчас вдруг что-то неприятно кольнуло, просто так, без всяких видимых причин. Кумарину он, разумеется, ничего не сказал. Поднявшись к себе в комнату, набрал номер Маши. Но телефон был выключен.

«Где ты? Что ты там делаешь? Взрослая, умная, самостоятельная, а все равно страшно. Хочется хотя бы голос услышать».





* * *


— Мы больше ничего не будем здесь трогать, — сказал Арсеньев, — ты меня слышишь?

Маша стояла, не двигаясь, глядя на обгоревшие останки.

— Не смотри. Давай отойдем. Тебе надо попить водички и успокоиться.

Она все еще зажимала рот руками. Он попытался развернуть ее за плечи, она очнулась, вздрогнула, вырвалась, побежала к реке. Саня понял: ее тошнит, она не хочет, чтобы он видел, как ее будет выворачивать наизнанку. Он пошел за ней достаточно медленно, давая возможность ей побыть одной, но оставаясь поблизости. По дороге он еще раз взглянул на свой мобильный. Сети по-прежнему не было. Значит, чтобы вызвать группу, придется отъехать на пару километров.

Маша скрылась в кустах малины. Арсеньев закурил.

Меньше всего ему хотелось думать о том, что обгоревшее тело, которое они видели, могло быть телом Гриши Королева, его соседа, его друга, мальчика восемнадцати лет, который учился в медицинском институте и все пытался написать детектив. Перед глазами возникло лицо Веры Григорьевны, Гришиной мамы.

«…И потом, знаете, я чувствую. Я что-то очень плохое чувствую. Спать не могу, какая-то чернота в душе. Никогда раньше такого не бывало».

Гриша с младенчества попадал в разные истории. В два года был покусан бродячей собакой, у которой пытался отнять свой мячик. В четыре на даче скатился в болото на трехколесном велосипеде и чуть не утонул, поскольку никак не хотел выпустить из рук руль. Тогда же разворошил палочкой осиное гнездо и был покусан осами так, что чуть не погиб. В шесть прыгал с балкона третьего этажа, раскрыв зонтик. В семь был серьезно избит зимой на горке. Все говорили: «ехай!», а он упорно поправлял: «езжай!».

Семья жила в центре Москвы, вокруг было много старых домов. Гриша излазал все чердаки и подвалы, натыкался на бомжовские лежбища, притоны наркоманов, а однажды попал в нору беглого уголовника, нашел заточку. Гриша раз десять рассказывал Арсеньеву эту историю, повторяя, что родился в рубашке. Оказалось, что уголовник, который скрывался в подвале, — настоящий зверь, грабитель, убийца. Его искали несколько месяцев. И нашли благодаря Грише. Если бы бандит застал в своем убежище любопытного восьмилетнего мальчишку, неизвестно, чем бы все кончилось. Но если бы Гриша не полез в этот подвал, неизвестно, сколько еще народу мог бы ограбить и убить этот злодей.

— Я жутко везучий, — говорил Гриша, — однажды я провалился сквозь пол в доме, который собирались ломать. Я летел через три этажа, мне засыпало глаза песком, я совершенно ослеп. Никто не знал, что я туда полез. Там был шикарный чердак, я надеялся найти клад, что-нибудь типа сундука с золотом. И вот я лежал, меня придавило доской, а к дому уже подъехал экскаватор. Я валялся полудохлый и вдруг слышу: мяу, мяу! Я не мог допустить, чтобы погибла невинная киска, поднялся на ноги, стал искать ее, понял, что сам не найду, и кинулся на свет, к выходу, позвал на помощь. Киску спасли рабочие, которые приехали ломать дом. Ну и меня заодно не пришибли.

— Он везучий, вы даже не представляете, какой Гришка везучий, — повторял Витя, когда исчез его старший брат.